Окончание. Первая часть дневника тут. Вторая часть дневника тут. Третья часть дневника тут. Четвертая часть дневника тут. Пятая часть дневника тут.
Вчера на дежурстве первым делом пошла к Вячеславу, тому молодому парню, который неделю назад, когда только поступил в реанимацию, был очень напуган и растерян. Смотрю: взгляд пободрее, настроение приподнятое. Мне и наш священник писал, что заходил к нему два раза, и Вячеслав выглядел всё бодрее и веселее.
– Как дела у вас?
– Жду перевода в терапию! Смотрите, вот уже на маску перевели! – и чуть не приплясывает на кровати.
– Отличные новости, так держать до полного выздоровления!
Через час смотрю – за ним приехали. Кресло-коляска, баллон с кислородом. Медсестра убирает внутривенные катетеры.
– Ну всего вам хорошего, вы борец!
– Спасибо! Знаете, как вы мне тогда помогли, я тогда был просто не в себе…
– Конечно, вам было страшно, это нормально.
– А вы меня так здорово приободрили, спасибо вам огромное.
– На здоровье – в самом прямом смысле.
Смеёмся. Вячеслав прощается с медсёстрами. Они шутят, «чтоб больше мы тебя тут не видели».
Фото: Киселев Сергей/АГН «Москва»На минуту его снова оставляют одного.
– Знаете, когда меня саму переводили из реанимации в отделение, мне врачи сказали: «Уходя из реанимации, никогда не говорите “до свидания”». Так что, прощайте!
Снова смеемся. За парнем приходят, машем друг другу: «Пока!».
И вот эти его слова, как ему помогли мои какие-то совершенно банальные слова поддержки, какое-то мимолетное участие в его судьбе, небезразличие, внимание и забота, вот это всё в очередной раз доказывает, что мы – добровольцы – там, «в зоне», не напрасно.
***
Вышла сегодня прогуляться, достала телефон, чтобы включить музыку, в Телеграме новое сообщение. От нашего священника. Заинтригована, открываю. А там только одно слово: «Терапия» – и три смайлика в колпачке и с язычком-свистулькой. И под сообщением фотография: улыбающийся Вячеслав и с ним батюшка в СИЗе.
Я специально свернула с оживленной дороги, потому что шла и ревела, не могла остановиться. Я ни разу не плакала ни в «зоне», ни после дежурств. А тут прорвало. Я плакала за всех и обо всех, кто там – в «красной зоне» на самом краю, о тех, кто справился, как этот мальчик, о тех, кто умер, о всех нас, о себе самой и ещё не знаю о чём.
Жаль, я не могу показать вам эту фотографию. Но – поверьте – в ней весь смысл, вся суть жизни и надежда на то, что когда-то всё снова станет хорошо.
***
Фото: Зыков Кирилл/АГН «Москва»Бывает такое: увидишь что-то в «зоне» – и оно как резанёт вдруг. Там, на дежурстве, это некогда отрефлексировать. Отметил и побежал дальше. А потом, спустя несколько дней, оно приходит само. И вот один из таких моментов: женщина лежит на животе, лица почти не видно из-за кислородной маски, белая подушка, белые простыни и на простыне рядом с лицом рука – длинные красивые ногти радостного оранжевого цвета. Он настолько диссонирует со всем вокруг, что вызывает такую мою острую реакцию. Как будто напоминает о той, жизни, что была у человека ещё вот совсем недавно, яркая, красивая.
***
– Что-то настроения новогоднего совсем не ощущается, эххх… Анют, а у тебя есть новогоднее настроение?
– Виталь, у меня четверо детей, не спрашивай меня про новогоднее настроение, – смеюсь я.
Виталик – младший медбрат, по сути санитар. Ему едва за тридцать. Он родился в Кузбассе, десять лет назад перебрался в Питер, а в этом мае в Москву. Мы с ним запанибрата и на ты, несмотря на разницу в возрасте и первое совместное дежурство. Младший медперсонал – это те, чьи функции выполняем и мы, добровольцы. Я не сразу научилась отличать «младших» от медсестёр и помню только троих: Раису, Алексея и вот Виталика.
Раиса – молодая, юркая, деловитая – говорит, что сделать, направляет, но не командует. Алексей тоже совсем юный, но вот он как раз командир. Здоровается со мной на дежурстве, представляется: «Я сегодня ваш…». «Напарник», – продолжаю я. Но он заканчивает фразу иначе: «Ваш верховный главнокомандующий». А-а-а, думаю, ну да, ну да. Я пришла помогать. Командуй. Алексею не нравится, если я задерживаюсь у одного больного: «Не надо с одним так долго, надо и с другими». Если ему задаёшь рабочий вопрос, то что бы он ни ответил, чувствуешь себя дураком. Ну вот как-то всё не то – и тон, и взгляд. Не получается у меня контакта с ним. Жаль.
Фото: Зыков Кирилл/АГН «Москва»Виталик – «химически» мой человек. С ним легко и комфортно. И ещё он из тех, кому явно нравится работать в команде. И мы почти всю смену всё делаем вместе. И мне тоже так комфортнее. Он сливает мешок с мочой у пациента, я со шваброй рядом. Он разносит обеды, я кормлю. Вместе увозим массивную неповоротливую койку в коридор на мойку. Он обрабатывает её дезраствором, я мою. Потом вместе застилаем.
Виталик много расспрашивает меня и много рассказывает о себе. Простой приятный парень. Добродушный и искренний. После того как мы провожаем в терапию вторую за смену пациентку и перестилаем её постель, у нас передышка. Мы пересчитываем больных. Десять. Коек четырнадцать. Это хорошо.
На перегородке между кроватями маленькая искусственная ёлочка – единственное напоминание о предстоящем празднике внутри «красной зоны».
Когда моё дежурство кончается, Виталик провожает меня до соседней палаты.
– Пока, Анют! Спасибо за работу!
Я через шлюз выхожу в «чистую зону». В холлах на первом и втором этажах большие красивые ёлки. Через стеклянную стену я вижу новогодние огни в парке неподалёку. Идёт снег. И очень хочется чудес.
***
Меня постоянно спрашивают о волонтёрах. «А что – вы совсем без подготовки туда идёте?» Не совсем. Во-первых, многие наши добровольцы – это выпускники училища, в котором готовят сестёр милосердия. Это Свято-Димитриевское училище сестёр милосердия при Первой градской больнице. Это люди, давно и много служащие в разных больницах Москвы. Кто-то там работает официально, и в «красную зону» они ходят как волонтёры в свободные от работы дни. Те, кто, как и я, пришёл с улицы, не могли бы выйти в «зону» без хотя бы короткого обучения. У нас были трёхдневные курсы на базе училища. Курсы конкретно по уходу за лежачими больными. И это было не только про смену подгузников или кормление. Это было про уважение к пациенту, про бережное отношение к его человеческому достоинству.
Фото: Зыков Кирилл/АГН «Москва»Обращаться по имени-отчеству, спрашивать разрешения на проведение манипуляций, не делать ничего, не предупредив пациента, никаких «поп», «какать» и «писать». Для всего этого есть другие слова: ягодицы, мочиться и так далее.
Пациент своей беспомощностью напоминает ребёнка, и ты ловишь себя на том, что моя, вытирая, причёсывая, ты вдруг говоришь ему: «Сейчас, мой хороший, сейчас закончим, потерпите ещё чуточку». Не знаю, получается ли у меня правильно, но это по крайней мере искренне.
Чему ещё нас учили? Самому банальному: как провести правильно гигиенические процедуры, перевернуть пациента, перестелить постель прямо под ним. И при всём при этом не надорвать себе спину, не травмировать мышцы.
Что касается именно пациентов с ковидом, нас учили, как кормить тех, кто на кислороде, через маску. Казалось, ничего сложного, но…
Так сложилось, что в госпиталь я вышла не сразу после обучения, а через время. И как-то в разговоре с нашими пожаловалась, что уже плохо помню, чему нас учили, повторяю, смотрю видео, которое нам рекомендовали, но всё равно волнуюсь. Одна из волонтёров улыбнулась: «Не переживай, всё равно в реальных условиях всё по-другому».
И – да, это так.
Да, нас учили кормить пациентов в маске. Но полусидящих в кровати. А попробуйте накормить человека, лежащего в прон-позиции. А попробуйте накормить его супом. И учтите, это люди, которым очень трудно даже просто лежать, не то что приподниматься и прилагать какие-то усилия.
Фото: Зыков Кирилл/АГН «Москва»Всё, чему учили, очень пригодилось, но действительно всё так и не так, потому что все пациенты разные, потому что на учёбе были одни расходники, а в госпитале – другие, потому что тут свои правила, к которым нужно приложить свои знаний и навыки. Думаю, здесь можно было бы научиться и с нуля, но это заняло бы какое-то время, в течение которого мы бы не приносили пользу, а отвлекали персонал. Поэтому даже короткие курсы для добровольцев по основным моментам ухода – неоспоримо правильное решение.
А накормить супом можно через соломинку. Несложный, но очень важный лайфхак.
***
Сначала я даже не поняла, что не так. Какая-то доля секунды потребовалась мозгу на то, чтобы уловить диссонанс: пациент в ковидной реанимации без маски и без канюль. Разве может быть такое, что он здесь не на кислороде? Не может, конечно. Через ещё долю секунды я увидела трахеостому и то, как странно подёргивается грудь пациента. Но сначала – ещё до всего этого – я увидела глаза. Я долго потом пыталась подобрать правильные слова к тому, что было в них. Тревога? Да, была, но нет, это не то. Страх? Возможно, не уверена, и это тоже не главное.
Сергей Сергеевич. 46 лет. На ИВЛ, в полном и ясном сознании. Это действительно то, чего не пожелаешь даже врагу.
Большой и красивый, как былинный богатырь. Кучерявые волосы с проседью, широкое красивое лицо. И взгляд. Вот тот, в котором я никак не могла сходу сформулировать, что прочитала.
Фото: Зыков Кирилл/АГН «Москва»Когда я подошла к его койке, у неё были уже двое «наших». В этот выход мы с новогодними подарками ходили по «красной зоне», поздравляли пациентов и персонал. Реанимационным больным вручали в том числе и бумажные медали – «За мужество и оптимизм». Те пациенты, кто был в силах, неизменно улыбались и даже смеялись, получая эту часть подарка. Удалось немного развеселить и Сергея. Мы задержались у его кровати, чтобы сказать побольше тёплых и ободряющих слов, которые он – это было видно – с жадностью слушал. Ответить не мог, но кивал, иногда улыбался. Мы шутили и балагурили, рассказывали истории из жизни. Мне показалось уместным рассказать о том, что помогало бороться нам с мужем, который тоже прошёл через реанимацию. Хотя, конечно, это был несравнимый опыт. Но я видела, что Сергей слушает заинтересованно, а в конце он даже поднял руку и сжал ладонь в кулак, отставив большой палец.
Когда мы уходили из палаты, я ещё раз вернулась к нему попрощаться. Кажется, последним, что я сказала Сергею, было: «Пусть всё снова станет хорошо».
Не знаю, почему, но его лицо я очень отчётливо запомнила. Я очень надеялась, что он справится.
Через день Сергей Сергеевич умер. И – да, я наконец могу сформулировать, что считала тогда в его взгляде: поиск надежды и огромное желание жить.
***
Как бы это цинично ни звучало, но, я думаю, тем пациентам, кто в реанимации находится в ясном сознании, гораздо сложнее, чем совсем тяжёлым.
Ты лежишь под одеялом абсолютно голый, весь в проводах, тебе трудно дышать, в тебе огромные дозы самых причудливых фармацевтических коктейлей. Круглосуточно горит свет и пищат мониторы. На лице маска, а если канюли, то внутри твоего носа – сухая кровавая корка (кислород выжигает слизистую, и хоть мажь, хоть не мажь). Волосы от лежания и путаются, и пачкаются очень быстро. Кожа на теле высыхает и истончается или – наоборот – в некоторых местах огрубевает до корок и трескается. И это всё – даже при надлежащем уходе. Возможно, иногда недостаточном: зависит от нагрузки на персонал.
Я ещё не написала про подгузники, которые на многих. Но картина и так понятна. Всё это не может не вызывать сильнейшего психологического дискомфорта.
Именно поэтому бережность и уважительность в отношении к пациентам – первая и главная задача добровольца.
Фото: Зыков Кирилл/АГН «Москва»Мне нередко говорят: «Ой, я бы не смогла, я брезгливая». Ага. А мы нет. Железные кнопки и стойкие оловянные солдатики. Вообще-то, это уровень рефлексов. Вы думаете, меня не тошнит при виде или запахе испражнений? Ещё как. И это нормально. И – нет – мы не мазохисты. Я каждый раз в «зоне» учусь максимально избегать этих рефлексов – например, отвернувшись за салфеткой, набрать воздух, а потом, пока моешь, задержать дыхание; и уж точно не показывать свои рефлексы пациенту.
Достаточно посмотреть на это глазами человека с больничной койки, чтобы понять, как это важно. Ты тут совершенно беззащитный и беспомощный, зависящий целиком и полностью от окружающих. И плевать, кто ты там был ещё вчера: директор компании, преподаватель вуза, пенсионер – здесь ты пациент, которого надо помыть и сменить подгузник. И ты испытываешь неловкость и извиняешься бесконечно или шутишь, чтобы всё это сгладить, потому что ты же понимаешь, что никому не понравится убирать за кем-то испражнения.
Наша задача – не делать вид, что нам это нравится. Конечно, нет. Нам важно показать пациенту, что это нормально. По-другому сейчас быть не может, а значит, и мы, и он принимаем это как временную норму. И мы здесь как раз для того, чтобы помочь, не только помыть и переодеть, но дать человеку возможность сохранять чувство человеческого достоинства. А это в реанимации действительно непросто.
***
Завтра я должна была выйти на дежурство в «красную зону». В привычную смену с 13 до 17. В графике стояла седьмая палата, но пришло сообщение, что она законсервирована. И меня перенаправили в другую.
Это была отличная новость. Такие новости – про закрытые палаты – приходили всё чаще в последние дни. А сегодня в наш добровольческий чат пришло сообщение: выходить завтра на дежурство уже не нужно. Госпиталь готовится к закрытию. Пациентов всё меньше. Пропуска волонтёров заблокированы. Всем спасибо.
Фото: Зыков Кирилл/АГН «Москва»Это очень радостная новость на самом деле. Но к радости примешивается невероятная грусть. Я буду скучать. Даже по СИЗам, как это ни странно.
Я думаю, что не перестану быть волонтёром. Рядом с местом, где я живу, один из наших добровольцев организовал свою волонтёрскую службу в местной больнице и уже позвал меня.
Ваш волонтёр из «красной зоны».
