Вот женишься, Серёженька, и поймешь,
что такое счастье. Да поздно будет.
(Народная мудрость)
«Женись обязательно…»
(Сократ)
На прошедшем в конце 2017 года Архиерейском соборе было принято два регламента – «О канонических аспектах церковного брака» и «О монастырях и монашествующих». Проекты обоих документов за 2–3 года до утверждения выставлялись на всеобщее открытое обсуждение, но бури в церковном и тем более общественном пространстве не вызвали, и, кажется, не претерпели особых изменений до самой публикации. Но говорит это, по-моему, и не о точности формулировок, и не о потере остроты вопроса, а о том, что этим документам не хватает предисловия – указания на евангельскую суть брака и безбрачия: выбор одного из путей любви в этом мире, который – будь то монашество или брак – христианин делает раз и навсегда, скрепляя свой выбор принесением обета Богу перед лицом церкви. Если бы это предисловие было написано заранее, глядишь – и обсуждение бы шло погорячее, и то, что пытаются описать эти документы как-то по-доброму оживилось… Но оставим бесполезное сослагательное наклонение и перейдём к делу.
Есть устойчивое мнение, что брак и семья (хоть семьи мы в этой статье почти не будем касаться) – это некая константа человеческого бытия, положенная от Адама до Армагеддона и имеющая истоком слова Творца из второй главы книги Бытия: «Нехорошо человеку быть одному… оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть». А Сын Человеческий в Евангелии ещё добавляет искушавшим его фарисеям: «Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает» (Мк 10:9 и Мф 19:6). Всякое отступление от заключенного брачного союза Христос называет прелюбодеянием, а разрешённый в Моисеевом Законе развод – уступкой жестокосердию. Если всё так серьёзно, то «лучше не жениться», понимают ученики. И Христос соглашается с ними, говоря, что это не все ещё могут вместить. Но есть такие («скопцы»), кто от рождения не создан для брака, есть, кто этот дар или способность жить в браке потерял «от людей», а есть, кто сам себя «оскопил» для Царства Небесного, то есть посвятил свою жизнь только Богу.
Одна из крупных антропологических потерь – утрата этого «скопчества», бегство от него. Свобода быть «скопцом» отброшена – это стало слишком стыдно. Человеку не оставлено выбора, вступать ему в брак-сожительство-сексуальные отношения или не вступать, его терроризируют два обнаглевших зверя: внутренний (разнузданный пол) и внешний (омассовлённый социум).
Одна из наибольших несвобод современного человека, даже верующего, что хорошо показал Николай Бердяев, связана именно с детерминированностью его жизни этими мощными силами, над которыми он не может возвыситься: это сила плоти и мнение общества. Три поистине мировые революции прошлого столетия: тоталитарная в начале, сексуальная во второй половине и информационная в конце века – практически обезоружили человека перед этими двумя демоническими силами. Как мы видим, даже церковь не находит, что этому противопоставить, и в испуге выбирает не христианские, но общественные и даже скорее государственные «святыни»: патриотизм, семью и чадородие. Разве они плохи? Разве лучше одиночество, разврат, аборты? Хуже. Но Евангелие – о другом. Христос несколько раз повторяет слова, которые слышать невыносимо, их всё время приходится перетолковывать, чтобы кесаревы святыни ненароком не оскорбить. То Он возносит иноземцев перед израильтянами (Лк 10:30–37), то отказывается исцелять больную дочь сирофиникиянки (Мк 7:25–30), то восклицает: «Будут двое на одной постели, один возьмётся, а другой оставится» (Лк 17:34). Или: «Я пришёл разделить человека – с отцом его, и дочь – с матерью её, и невестку – со свекровью её; и враги человеку – домочадцы его». «Кто любит отца или мать больше, чем Меня, недостоин Меня; и тот, кто любит сына или дочь больше, чем Меня, недостоин Меня; и тот, кто не берёт на себя крест и не идёт за Мною, недостоин Меня» (Мф 10:35–38).
Невыносимость для человека этих и других слишком резких слов Евангелия вовсе не в том, что они требуют отказаться от ближнего и от любви: люди сплошь и рядом на протяжении всей истории и личной судьбы так поступают, невольно или умышленно. Невыносимость слов Христа не просто в честной констатации, что этот отказ неистребимо живёт в человеке и человеческом сообществе, укоренён и неизменно растёт в нём, а в том, что изнутри земной кесаревой логики этот трагический отказ от любви в том числе к самым родным и близким, поразивший самое сердце человеческого бытия, нельзя победить. Этот мир предлагает ещё немножко поднапрячься, поднажать, подправить и устроить жизнь по правде, добру, любви. Христос же показывает не только словом, но всей Своей жизнью и смертью, что это невозможно, потому что добро, закон и правда в падшем мире проблематичны и слишком часто бессильны.
Брак и безбрачие – символы. Земной брак и семья часто показывают мещанское стремление человека в этом мире одновременно к гармонии и замкнутости, устройству территории добра и любви, надёжного, светлого, локального Царства Божьего здесь и теперь - на собственной кухне и в спальне. Но эта попытка если частично и осуществима, то всё реже, и реже, и реже. Всё, имеющее начало, имеет конец: и мир, и жизнь человека. Безбрачие может быть смелым творческим свидетельством открытости собственной судьбы для истории, возможностью опрокинуть жизнь по закону этого мира. Это не значит, конечно, что безбрачие не может быть ещё большей замкнутостью, эгоизмом или что брак не может быть свят, о чём ещё будет сказано. Всё в конце концов судится по тому свету, добру и конкретным делам человека или союза людей, которые сопровождали их жизнь. То есть по духу и по плодам: «любви, радости, миру, долготерпению, благости, доброте, верности, кротости, обладанию собой», о которых пишет галатам апостол Павел. Только в плоскости мира сего неженатый и незамужняя – это «холостые», бесплодные, одно вовсе не следует из другого, как и находящийся в браке и многодетный не обязательно плодовитый. Говоря о спасении для женщины через деторождение, апостол Павел упоминает качественное условие родительской плодоносности – не просто рождение на свет, а приведение своих детей к вере и целомудренной любви (ср. 1 Тим 2:15).
Хотя подлинность выбора того или иного пути – брака или безбрачия – определятся плодами жизни человека, ни в коем случае не унижая брака, эти пути не уравнивали в православной традиции, отдавая предпочтение безбрачию от шедших этим путём Иисуса Христа и апостола Павла, написавшего коринфянам: «кто не женится, лучше поступит», до женатого Григория Нисского, сказавшего: «Блаженны те, в чьей власти избирать лучшее и кто не отгородился стеной, вступив в брачную жизнь, подобно нам…». Что уж говорить про таких аскетов-святителей, как Иоанн Златоуст («Девство я считаю гораздо досточтимее брака») и Игнатия (Брянчанинова) («девство и безбрачная жизнь почтены выше брака, хотя и супружеская жизнь возведена христианством на более высокую степень, нежели на какой она стояла до христианства»).
Величие брака – а нужно сказать о его величии и святости – не только и не столько в том, что он не отрицает возможности полноценной христианской жизни, пусть и, по выражению апостола, с дополнительными «скорбями по плоти». «Церковь, – пишет митрополит Сурожский Антоний, – уже теперь в каком-то смысле содержит в себе брак Агнца». В Евангелии именно на примере брака и брачного пира нам явлен образ Царства Божьего как торжественного союза Творца и всего соединившегося в общей радости творения. И это приходит к нам ещё из Ветхого завета, дающего «целый ряд примеров, которые живут в памяти людей веками – Авраам и Сарра, Исаак и Ревекка, Иаков и Рахиль, – говорит библеист Лариса Мусина, заведующая кафедрой Священного писания СФИ. – Не описано, как они достигают такой верности, почему их брак так прочен. А просто сказано: “и полюбил такой-то человек такую-то”. А дальше показано, как через эту любовь действует Бог». Так и остаётся, мы открываем Богу возможность для действия, обещая свою любовь, веру и верность в безбрачии Самому Христу, а в браке – одному (одной) из тех, для кого Он пришёл и за кого отдал жизнь.
Человек не самодостаточен, мы сотворены для брака-союза-собора-братства с другими людьми и с Богом и не можем без этого стать собой. Безбрачие, как и брак, должен быть заключённым с Богом союзом и принесённым Ему обетом верности. Верность в этом союзе – не само содержание обета, а лишь его залог. Содержанием же может стать дружеское духовное общение верных и исполнение полученного от Бога особого дара и призвания, исполняющегося в жизни не для себя.
По-христиански, церковно, брак может быть оправданным, если он будет открыт не только общению супругов, но сможет включить в себя других людей. Выражение «семья – малая церковь» имеет смысл не тогда, когда все в семье молятся, читают Священное писание и соблюдают заповеди, но когда дом и домашние этой семьи открыты для братьев и сестёр по вере и готовы свидетельствовать о Христе неверующим. Апостол говорит о такой семье: «пусть и имеющие жён будут, как не имеющие, и плачущие, как не плачущие, и радующиеся, как не радующиеся, и покупающие, как не владеющие, и пользующиеся миром, как не пользующиеся, ибо проходит образ мира сего». Подобное можно сказать и о выбравших путь безбрачия.
Христиане в браке и безбрачии – не то же, что холостые и семейные мира сего. Это не «так сложилось – не сложилось» и не «мне так удобнее», не жизнь, увлечённая течением стихий плоти и социума. Подлинное призвание, связанное с одним из этих способов жизни, осуществимо только в свободе, когда в человеке просыпается вера – разбужено вертикальное, небесное измерение, которое современное массовое общество не учитывает более, чем когда-либо. Если XIX век оставил проречённое Ницше откровение о смерти Бога, то ХХ с неизбежностью передал веку нынешнему весть о расчеловечивании человека, потере им своего звания и призвания, которое только и познаётся в этом вертикальном измерении через веру, надежду и любовь.
Поэтому сегодня в церкви нужно обновить представление о браке и безбрачии, в основе которых лежит иночество, смелость человека вслед за Христом признать свою несамодостаточность без Бога и без другого – ведь брак об этом. И безбрачие – может быть, даже яснее брака – говорит: ничто в этом мире не может утолить моего одиночества.
Конец предисловия.
