Григорий родился в семье константинопольского сенатора Константина Паламы, которому было доверено воспитание царевича, будущего императора Андроника III Палеолога. Отец умер в 1301 году, когда Григорию было 5 лет. Оставленный при дворце, он закончил императорский университет, удивляя всех своими талантами, и подружился с воспитанником отца Андроником. Император прочил ему светскую карьеру, но Григорий выбрал путь совершеннейший. Двадцатилетним, оставив двор, он отправился на Афон и стал монахом. Впрочем, в 14 веке, никто не воскликнул: “Бедняга, что ты натворил! Ты похоронил себя заживо!” Путь Богоискательства и Богообщения выбирали настоящие пассионарии, люди того же склада, что в более поздние века отправлялись под парусами и на собачьих упряжках в полярные земли, отгадывали естественнонаучные законы или осваивали небо на бипланах и цеппелинах. Пример Григория был так убедителен, что вскоре ему последовали мать, две сестры и некоторые домашние слуги, а позднее и два брата поехали с ним на Афон.
Жизнь Григория Паламы была созерцательной, молитвенной, богословской и приключенческой. Он подвизался в разных монастырях Афона и других мест империи, был в плену у турецких пиратов, враги его богословских воззрений добились отлучения Паламы на три года от церкви, в 1447 году он был избран епископом на Фессалоникийскую кафедру. За перо он взялся уже в зрелом возрасте, когда было, чем поделиться, и писал - как и говорил - тоном, не переносящим возражений.
“Это был великий святой, человек необыкновенно талантливый, замечательно образованный, который многие вещи почувствовал, многое в свое время понял, - говорит о Григории Паламе ректор Свято-Филаретовского института священник Георгий Кочетков. - Он предчувствовал закат большой эпохи христианской истории, что христианские империи рухнут, что они не смогут больше быть в центре внимания христианской жизни, поэтому нужно перенести это внимание на внутреннюю жизнь, на жизнь сердца человека, на духовный опыт, о котором вообще не часто говорили христианские писатели”.
Одно из главных переживаний Григория Паламы было связано с будущим Византии, постепенно поглощаемой турками. Сам находясь в плену у пиратов, он возвещал туркам Христа, пока его не выкупили православные славяне. Предвидя близкий крах империи ромеев, он считал, что единственным оружием против турок может быть мирная проповедь о Христе. “Пусть Магомет, отправившись с Востока, прошел победителем до Запада, но побеждал он войной, мечом, грабежом, порабощением, избиением людей. Из этого ничто не может исходить от Бога, Который добр. Скорее же это обусловлено волей человека и диавола, от начала являющегося человекоубийцей… А учение Христа, хотя и отвергающее почти все удовольствия жизни, охватило все пределы экумены и господствует среди тех, кто воюет с ним, без всякого насилия и, скорее, торжествуя над насилием, которое всякий раз противопоставляется ему, так что в этом заключается победа, мир победившая (2 Ин 5:4)” (Письмо своей церкви).
Главным свидетельством живого мистического опыта действия Христа в людях для Паламы был исихазм - священнобезмолвие - опыт молитвенного созерцания, не просто позволяющего нечто узнать о Боге, но приобщиться к Нему, быть причастным Божественной жизни в Духе Святом, “называться… богами”. Говоря, что Бог непостижим в своем существе, Палама утверждал, что всякий ищущий богообщения и живущий благочестиво, может познать благодать Божью, созерцая Его нетварные энергии, которые исходят от Бога - тот самый свет, который был явлен Петру, Иакову и Иоанну на горе Фавор, доступен (Мф 17:1-9). И такое приобщение не просто человека вдохновляет, но переменяет его - обоживает через причастие Христу, не отнимая его человеческой сущности.
Попытка преодолеть пропасть между человеком и Богом часто вызывает подозрения у ревнителей охранительного богословия. Подозрительны и стали поводом для обзывательств и обвинений в ересях - нетварный свет исихастов, нетварная свобода Бёме и Бердяева, нетварная София Соловьёва и Булгакова. Но в этой способности разглядеть не только в Боге, но и в человеке “нетварный компонент” - какая-то очень подлинная интуиция о родстве, пророческое предчувствие и жажда богосыновства.
Ставя священное созерцание выше богословия, Григорий в своих трудах подолгу терпеливо, последовательно и с благодарностью цитирует всех, кому он наследует в этой традиции понимания христианской жизни как обожения, начиная от Христа и апостолов, через Афанасия Великого, каппадокийцев Василия Великого, Григория Нисского и Григория Богослова, Иоанна Златоуста, затем Максима Исповедника и Иоанна Дамаскина, которым не скупится на эпитеты: усердный в божественном, тезоименитый богословию, богословнейший из Григориев, мудрый в божественном, Дамасский светоч и т.п. С оппонентами он посуше: христианооглагольник, злохудожник, ливийский зверь.
В 20 веке разные аспекты наследия Григория Паламы вызывают интерес у таких известных русских богословов, как архиепископ Василий Кривошеин (Аскетика и богословие), архимандрит Киприан (Керн) (Антропология), протоиерей Иоанн Мейендорф (Мистика). И это не удивительно, потому что время тяжелого кризиса христианства очень нуждалось в той энергии и свежести веры, которые являются нам в жизни и наследии святителя Григория, “некабинетного” богослова, черпавшего свой мистический опыт из самой гущи церковной традиции и жизни, опираясь на древнее предание и не боясь новизны, сочетая тишину созерцания и смелое свидетельство как внутри церкви, так и среди иноверцев. Невероятной силы вера архиепископа Фессалоник в то, что все существо человека может быть просвещено Нетварным светом Божественной жизни обновляет надежду христиан на то, что даже самая униженная и раздавленная насилием, неверием и пустотой человеческая природа может воспрять.
Переживший революцию, гражданскую войну, изгнание и возвращение на родину московский священник Всеволод Шпиллер говорил в своей проповеди в Неделю свт. Григория Паламы 22 марта 1981 года: “Человек с образом Божиим в себе творит невероятные вещи - он его калечит, оскверняет, затемняет… Но уничтожить в себе образ Божий человек не может по милости Божией к нам. Он неуничтожим! И он каждому из нас присущ, этот свет нерукотворный, присносущный свет славы Божией, явленный на горе Фаворской в час Преображения Господня. Вот в чем смысл учения Григория Паламы об образе Божием в нас, неуничтожимом и обладающем силою Божественной энергии”.
Впрочем, говоря о дарах Григория Паламы, надо вспомнить о главном его даре, благоговении перед снова и снова открывающейся и никогда не открытой до конца тайной Бога, озаряющего Своё творение таинственным сиянием, которое он вслед за Афанасием Великим называет «неясной зарей божества».
