В какие исторические периоды Русская церковь более всего отвечала за вверенный ей народ, что этому способствовало?
Протоиерей Константин Костромин (Санкт-Петербург): В истории такой эпохи, пожалуй, нет. Если её и искать, то скорее в исторических нарративах. И тогда это может быть предраскольное десятилетие XVII века, как оно показано в современных исторических исследованиях. Если говорить о совсем далёком прошлом, к такому периоду может быть отнесён и конец XI века, но поскольку наши знания об этой эпохе совсем обрывочны, то это ещё более идеалистический взгляд.
В отношении предраскольного же десятилетия в XX веке возникает такой историографический феномен, когда сочувствующие старообрядчеству историки накопили некое критическое количество – и оно перешло в качество в виде известной книги Сергея Александровича Зеньковского, с которой никто не спорит. В этой книге совершенно идеалистически показано движение боголюбцев, их ответственность за церковь. Если Зеньковский был прав, то лучшего примера заботы церкви о народе в истории не найти.
Протоиерей Александр Лаврин (Москва): По-моему, Карташов видел пример такого отношения нашей церкви к народу в период её возникновения, когда она унаследовала дух равноапостольного Владимира. Ещё вообще нет речи о монастырях, это такое радостное христианство, которое преобразило разбойника и вдохновило князя. Отсюда и постоянные пиры, куда он выкатывал огромное количество разных бочек, снеди, чтобы народ узнал именно эту радость христианства как братского пира. Фактически это были агапы. Это тоже, быть может, идеалистический образ, но очень привлекательный. Когда я это читал, меня это очень вдохновляло.
Протоиерей Александр Лаврин. Фото: psmb.ruМожно назвать и период XIV века – время преподобного Сергия Радонежского и святителя Алексия, когда церковь согласно преданию ратовала за объединение русской земли и народа.
Ещё стоит выделить время Земского собора в XVII веке после польско-литовского нашествия. Сама идея была очень интересная. Другое дело, что мы, имея прекрасные идеи, не умеем их толком воплотить. И королевич Владислав, избранный Семибоярщиной на Земском соборе царём, как считается, приходил с некими демократическими намерениями: сделать у нас здесь парламент по европейскому образцу. Но интересно, что в Земском соборе было представлено гораздо больше социальных страт, которые имели своё слово, чем в европейских органах управления. И как раз в это время, мне кажется, была воплощена мечта о том, чтобы вся русская земля принимала участие в управлении страной. Другое дело, что Земский собор был именно совещательный орган, а потом плоды общего обсуждения приносились царю, который должен был принимать решение.
Эта была такая идея брака царя и народа и, по-моему, слова «совет да любовь» появились в свете этой идеи Земского собора – управление на уровне совета народного представительства и главы-царя. Причём это была религиозная идея: если мы живём в совете и любви, то тогда грехи царя – это грехи народа, и наоборот. Но при близком рассмотрении в этой симфонии царя, народа и церкви всё оказывается очень натянутым, как мне видится, неслучайно мы пришли к расколу, при том что протопоп Аввакум и будущий патриарх Никон были земляки и оба входили в кружок ревнителей древнего благочестия, то есть духовного просвещения.
Священник Павел Бибин (Архангельск): В каком-то смысле церковь всегда пыталась отвечать за народ в тех исторических условиях, в которых она жила, и церковное руководство считало, что делает для этого всё, что возможно. Но если в тот или иной исторический период внутри самой церкви были серьёзные нестроения, какие-то болезни, которые мешали ей выявлять свою сущность, свою природу, то это неизбежно отражалось на её служении в том числе своему народу. И когда разрыв между церковью и народом увеличивался, когда церковь становилась всё больше служанкой государства, это влекло за собой национальные кризисы, как это произошло в XIX веке, что было одной из серьёзных причин катастрофы 1917 года.
Священник Павел Бибин. Фото: psmb.ruСвященник Иоанн Казанцев (Тобольск): У нас теперь много красивых проповедей с амвонов, но под ответственностью за народ я скорее понимаю заботу, которая проявляется конкретно, и чаще всего она материально подкреплена.
Священник Иоанн Казанцев. Фото: tobolsk-eparhia.ruМоя жена писала магистерскую диссертацию – дома лежат документы архивные. Как было не почитать? Меня по-настоящему удивило, что в конце XIX века, практически накануне революции, когда, казалось бы, должен был быть самый упадок, проявлялась та трогательная забота церкви о народе: какие огромные финансовые вливания церковь делала в церковно-приходские школы, в создание приходских хоров из детей, епископы думали о том, чтобы крестьяне отдавали учиться девочек. Тобольский епископ мог сам писать простое доброе письмо, убеждая отца отдать дочку в школу: «Пусть она научится грамоте и станет читать книжки и Закон Божий твоим детям». Тобольская епархия включала в себя четверть нынешнего Казахстана, весь УрФО, Курганскую область, и из самых закутков этой епархии приходили отзывы о том, каким каторжным трудом занимались священники. Огромное количество сил и денег вложено в образование народа, и это чаще всего была инициатива священника. Архиерей тоже помогал на всей этой огромной территории. И я не знаю, чем бы всё это закончилось, не случись революция.
После семинарского курса истории церкви у меня в голове было впечатление, что до революции всё было плохо, церковь была под пятой государства, но по факту я увидел огромное строительство школьных зданий, тщательно разработанную учебную программу. Можно спорить, насколько это соответствует собственно церковным задачам катехизации, научения людей вере, но как образовательный проект это работало настолько эффективно, что в православные церковные школы мечтали отдавать своих детей татары, евреи. Для них даже были специальные классы и в Тобольске, и в женском монастыре под Тобольском. Все эти здания церковно-приходских школ – колоссальная база – были впоследствии отняты советским государством. Все они создавались не как архиерейские покои – это школы, школы, школы и женское епархиальное училище, которое стало основой пединститута, где я сейчас преподаю.
Священник Георгий Кочетков (Москва): Я считаю, что наша церковь, которая, как известно, называется русской по воле Сталина, а не по собственному выбору, наиболее ответственно относилась к русскому народу в наше время. Я не имею в виду сейчас, сейчас как раз, наверное, наоборот. Я, например, никогда не видел, чтобы наша церковь делала что-то, что соответствовало бы настоящим нуждам русского народа. Ни высказываний, ни действий соответствующих нет – всё идёт так, как будто русского народа не существует как русского народа. «Всемирный русский собор» носит, на мой взгляд, слишком политический характер и к духовным нуждам русского народа отношения не имеет. Тем не менее, я неслучайно сказал «наше время», я имею в виду немножко более старые годы, послереволюционные, когда русский народ – не советский – был в ГУЛАГе или в подполье, которое существовало во всяком случае до Второй мировой войны. Я говорю о потаённой церкви. Епископы и священники, которые ей руководили, – это не раскольники, это те, кто поминали митрополита Сергия, но при этом жили потаённой, глубоко законспирированной духовной жизнью, в том числе литургической. Это было мощное движение, ещё не описанное в нашей литературе – но мы точно знаем, какое оно было, от тех людей, которые сами участвовали в этом движении, или в нём участвовали их родители и наставники. Там действительно церковь опиралась на русский народ, и русский народ опирался на неё. Пришвин пишет в своих дневниках, что он отправлялся смотреть в те годы на русский народ в ГУЛАГ – там мы можем увидеть опыт новомучеников, когда церковь в лагере была опорой для народа, а народ для церкви. Сейчас этого нет. Русский народ не опирается на церковь, а церковь не опирается на русский народ.
Священник Георгий Кочетков. Фото: psmb.ruЭто очень тревожно, и как выйти из этого положения, никому неизвестно. Уж коли наша церковь называется русской, пусть даже не по собственной воле, она должна понимать, что большая часть её паствы – это русский народ. И поэтому такое невнимание к нуждам русского народа со стороны церкви мне кажется очень опасным, так же как очень плохо, что русские люди, отказываясь быть советскими, часто так и не приходят к церкви. Они предпочитают секты, неправославные церкви или очень далёкую от церкви позицию, хоть, может, её и не отрицающую.
Народное благочестие далеко ушло от глубин церковной жизни. Обрядоверие возникло не на пустом месте, и оно мучает всех. Правда, сейчас всё больше и больше примеров в разных епархиях, когда священники, а часто и епископы на свой страх и риск пытаются просвещать народ, хотя полноценной катехизации (передачи опыта и традиций веры. – «Стол») у нас так и нет, и даже русского языка в богослужении нет, хотя в этом есть огромная нужда со стороны русского народа. Мы теряем миллионы людей только из-за этой простой причины, как и из-за того, что нет нормальных отношений внутри церкви. Правильно говорят: между епископами и пресвитерами одна пропасть, а между пресвитерами и народом – ещё одна. Хотя иногда эти пропасти и преодолеваются, но с большим-большим трудом и, конечно, не повсеместно. Поэтому если бы кто-нибудь сказал, не выясняя нюансов: «ничего русского в русской церкви нет» – боюсь, с этим пришлось бы соглашаться. Конечно, всегда есть исключения и всегда есть надежда.
Вспоминая кризис середины XVII века, нельзя пропустить известные слова митрополита Макария (Булгакова) о «простоте и крайнем невежестве» как причинах раскола. Да, был очень узкий, элитарный кружок ревнителей – и Аввакум, и Никон принадлежали к этой элите. Они потом разошлись, разругались, а народ держался за букву, за «единый аз», и думал, что в букве весь смысл веры, и сейчас этому принципу многие искренне следуют.
Если брать историю нашего православного богослужения, то XVII век – это был как раз период очень мрачный! И мы это видим сейчас и на старообрядческих приходах, и в РПЦ. Пойдите в старообрядческий храм. Там много замечательного, там люди прекрасные, но если посмотреть на качество богослужения – это же слёзы! Из него невозможно выудить подлинный дух и смысл! Всё умаляется! Какая тут ответственность за народ может быть? Самое страшное в том, что мы теряем множество людей. А могли бы не терять! Люди ревностные и просвещённые есть, но их могло бы быть много больше. Во всяком случае, с девяностых годов можно было бы многого достичь на этом поприще, а сделано крайне мало.
Может ли быть понята наша церковь не только как церковь государства Российского, но и как церковь русского народа? Может. Но она разве так понята? Боюсь, что нет. Есть люди национально ориентированные, но этого мало. Церковная жизнь столь многогранна и требовательна, что одного желания возрождения русского народа, возрождения его достоинства, чести, духовности мало, надо что-то делать довольно радикальное, но при этом очень бережно относясь к традиции.
Игумен Кирилл (Сахаров, Москва): Светлые моменты, конечно, были во все периоды истории нашей церкви. Мне, например, симпатично жертвенное служение наших миссионеров в Сибири и домонгольский период как некое дыхание первохристианства, как первая любовь. Что касается середины XVII века и старообрядчества – мне показалось, что мы с отцом Георгием ходили в разные храмы, мой опыт всё-таки другой. За немногими исключениями в любом старообрядческом храме, что называется, уровень уставности выше на голову. Какой у нас критерий просвещённости? Наличие школ и знание схоластического богословия – это западные критерии, а вот, допустим, богослужебная стихия… Я признаю проблему языка, но качественное исполнение песнопений и чтений в какой-то степени решает эту проблему. Наше богослужение, пусть на церковнославянском языке, может быть выше слова любого проповедника. Я, например, поражаюсь глубине канонов Богородицы, на малой повечернице – я не нахожу там ни одного непонятного слова. Безусловно, современное старообрядчество, даже со всеми изъянами и потерями, произошедшими в том числе из-за гонений, всё-таки сохраняет в какой-то степени осколок той древней Руси в предраскольное десятилетие, которое было пиком развития Русской церкви. Если посмотреть на продолжателей той дораскольной церкви, то мы увидим всё, что было разрушено в послераскольный период: и народный типаж архиереев безо всякой бюрократии – никакой дистанции с народом, и реально существующую общину верующих, и выборность священнослужителей – конечно, последнее слово за архиереем, но тем не менее, община выдвигает своего кандидата. Тут и любимые Преображенским братством агапы как продолжение богослужения в виде общинных трапез с чтением святоотеческого поучения – боялись ошибиться в догматических каких-то моментах, поэтому предпочитали живой проповеди читать поучения. Так что я бы не стал преувеличивать степень деградации старообрядцев, их далёкости от идеала, тем более если учесть, сколько мы потеряли в результате реформ.
Игумен Кирилл. Фото: ruvera.ruПротоиерей Максим Кокарев (Самара): Нельзя сказать, что набор какой-то русскости сразу сложился и всю тысячу лет существует. Во время ига, кажется, ничего идеального нет и не было, но церковь старалась быть со своим народом – в Орде, например, создали епархию, чтобы заботиться о пленных русских, которых там было очень много.
Протоиерей Максим Кокарев. Фото: psmb.ruЕсть черты, которые, нам, возможно, хотелось бы считать какими-то особенно русскими, но мы их в нашей древней церкви не находим в той мере, в какой хотелось бы. Вот, например, пресловутая соборность. Я как человек, который много лет занимается Поместным собором 1917–1918 года, скажу, что этот собор явил очень многое после длительного перерыва, когда не было соборов в нашей церкви, и то, что представлялось многим как соборность, вряд ли ей было. Но очевидно, что запрос на соборность был, она прорастала в Русской церкви каким-то удивительным образом: через активизацию съездов духовенства с конца XIX века и особенно после 1905 года, через какие-то благочиннические собрания, через миссионерские соборчики, которые начались тоже в XIX веке, через съезды епископов отдельных территорий и так далее.
Это не родилось в Русской церкви сразу, но мы видим, как в 1917 году что-то серьёзное уже проросло. Если сначала соборы собирали редко и только по очень важным вопросам, то в XVI веке проходит их много – чего там только не было: ереси, канонизации, дело Ивана Висковатова, правила жизни. Всё проходит не без участия царской власти и порождает в XVII веке в том числе и некую гражданско-церковную соборность – Земский собор.
Вспоминая XVII век, можно говорить о той роли, которую церковь сыграла во время Смуты. Патриарх Гермоген остаётся едва ли не единственным человеком, который помогает русским остаться русскими, а не стать только частью Европы.
Действительно, богослужение у нас было именно для русского творчества табуировано, но это не мешает говорить о том, что со временем особая любовь к богослужению становится русской чертой, хотя порой она может оборачиваться жутким законничеством, закоснением форм, битвой за малейший даже не «аз», а знак препинания.
В синодальное послепетровское время, когда церкви было очень непросто, она многое сделала, чтобы у нашего народа была хотя бы начальная грамотность. Нужно вспомнить и про самоотверженную миссию нерусским народам, которые становятся частью русского мира, причём с сохранением национальных языков и обычаев. Это не то же, что христианская колонизация Северной и Южной Америки, иногда весьма жёсткая. Это продолжение миссии Кирилла и Мефодия: Стефан Пермский, Иннокентий Московский, Макарий Алтайский. Это тоже русская черта нашей церкви – открытость к другим культурам и единство в многообразии. Я вот из Поволжья, и могу часами рассказывать про то, как у нас происходило крещение чувашского населения, мордовского и других.
И поэтому мне хочется, чтобы мы излишне строго относились не к тому, что уже прошло, а к себе. Теперь от нас зависит, что мы можем сделать, какую меру ответственности возьмём за современный русский народ.
