Всё же пост аскетическое дело, а преподобный Иоанн, игумен монастыря на Синае, написал одно из самых известных аскетических произведений под названием «Лествица, или скрижали духовные», потому он и Лествичник. Согласно преданию, к нему, уже умудренному старцу, обратились монахи из соседнего монастыря, чтобы он поделился опытом восхождения к высотам духа. Само название книги «Лествица», то есть «лестница», адресует нас к традиции постепенного шаг за шагом духовного возрастания – пути наверх от земного к небесному жительству. Всего тридцать ступеней.
Вообще-то это инструкция по аскетике для монахов. Она так и составлена. Первые главы посвящены монашескому призванию. Затем само учение: от простого через одоление суеты мира, скорби, борьбу с пороками, гранит аскетического делания – к мистике безмолвия, молитвы и бесстрастия и далее – к высотам веры, надежды и Божественной любви на тридцатой ступени. Венчает книгу слово к пастырю –наставнику духовных овец. То есть это учебник, а не самоучитель, как многие думают. Восхождение по лествице требует личной и очной помощи христианского наставника – того, кто по ступеням духа уже взобрался, «принял от Бога книгу духовного разума». «Великий стыд для наставника молиться Богу о даровании послушнику того, чего сам еще не стяжал». Еще один нюанс: выбор наставника ученик совершает сам, свободно и по любви, потому что «любовь есть подательница пророчества». Так выбрали ученики-апостолы Христа, который назван здесь «Великим Пастырем-старцем».
Икона «Лествица» Иоанна Лествичника»
«Лествица» много веков считается безусловным авторитетом постного делания и аскетики. В ней можно почерпнуть такие, например, полезные советы, что не нужно заниматься делами во время молитвы. Но видится, что сейчас эта книга – скорее символ, хороший, добрый и древний, но для современных людей уже (или пока?) не руководство к аскетическому деланию. Буду признателен, если кто-то опровергнет мои сомнения. Они рождены не тем, что я не слышал ни современных серьезных споров об этой книге, ни похвал ей, не видел ни учителей, которым посвящена 31-я глава, ни учеников, упоённых чтением или утомлённых взбиранием по 30 словам-ступеням. Не этим. А тем, что, на мой взгляд, потерян церковный контекст «лествичной» аскетики. Из живого цветка она превратилась в ветхий гербарий, который вот-вот рассыпется.
Аскетика, как известно от греческого ἀσκέω (аскео) – украшать, обрабатывать, упражняться. Для древних греков аскет и атлет – синонимы. И в религиозном плане аскетика не сугубо христианское явление. Она предполагает самосовершенствование, преодоление немощей и тяжести человеческой природы на пути к высшим идеалам. Аскетика есть везде, да такая суровая – в индуизме, например, – что христианам и не снилось. Христианам аскетика нужна лишь для одного – чтобы удержаться в любви к Богу и ближнему. Сама она любви не приносит – любовь это дар свыше – но помогает его принять, не потерять и дать Богу возможность любовь в человеке умножить. Так, чтобы исполнить Евангелие – пройти по пути Христа, крестному пути, раздать свою веру и жизнь другим людям. В «Лествице» об этом говорится несколько раз, и всегда коротко. Видимо, потому что это всем понятно. “Христианин есть тот, кто, сколько возможно человеку, подражает Христу словами, делами и помышлениями». Поэтому вершина аскетики по Иоанну, игумену Синайской горы – это все про любовь: «Любовь, бесстрастие и усыновление различаются между собою одними только названиями».
Такое смешение дара любви и усилия по одолению страстей, оказавшееся довольно распространенным в аскетической традиции, сыграло с христианством в истории недобрую шутку. Хотя это вовсе не значит, что сам Лествичник допускал их смешение. Просто аскетика (христианство?) стала осознаваться как дело спасения души при помощи отказа от страстей и стяжания добродетелей. Так, пишет преподобномученица Мария (Скобцова), любовь стала «такое же благочестивое упражнение, такая же поделка, как и всякое другое внешнее делание… некий оселок, на котором я оттачиваю мою добродетель». То есть ближнего, да и Бога, надо любить, иначе не спасёшься. И такое сознание категорически перевернуло изначальный смысл Евангелия. Ведь революцией не только для язычества, но и для Ветхого Завета, было откровение Христа о том, что центр жизни человека положен не в нем самом, а в Боге и ближнем. Кто жизнь свою полагает за ближнего (ср. Ин 15:13), разрывает круг зла и греха. Кто согласится потерять эту свою жизнь (Мф 10:39), тот взамен приобретет жизнь непрестающую, которая человеку не принадлежит, а лишь Богу. И это аскетикой не натренируешь.
Христианство, перетолкованное как средство спасения души, привело к тому, что церковь перестали понимать как охристовлённый космос. «Победило дифференциальное понимание Церкви как учреждения, как общества верующих, как иерархии и храма, – пишет русский философ и богослов Николай Бердяев. – Церковь превратилась в лечебное заведение, в которое поступают отдельные души на излечение. Так утверждается христианский индивидуализм, равнодушный к судьбе человеческого общества и мира». Это делает человека «духовным скрягой», душа которого не спасается, а опустошается, пишет единомышленница Бердяева мать Мария. В такой душе «все нерастраченное, все хранимое, все не отдаваемое в любви как бы внутренне перерождается, вырождается, сгорает. У закопавшего талант он отбирается и дается тому, кто пустил свои таланты в рост. И самоотравление иногда приводит его и к полной духовной смерти».
То есть одоление уныния, лености, похоти, чревоугодия, боязливости и обретение простоты, незлобия, бесстрастия, целомудрия – хороши в христианстве, если они помогают послужить Богу и ближнему ради любви к ним. А без этого все великие старинные добродетели – даже неловко это писать - никчёмны и не могут сделать человека свободным, всерьёз обновить его жизнь. Уже в XX веке архиепископ Иоанн (Шаховской) скажет: «Пост – это установление новых ценностей человеческой личности, явление глубоко положительное, светло-активное». Николай Бердяев безусловно добавил бы, что это явление творческое, которое предполагает обращение церкви «к жизни общества и мира». Вслед за Достоевским, богословие XX века вновь и вновь направляет христиан «в мир, где мира нет», где каждый подросток знаком с пустотой, тоской, «зависанием» «Вконтакте», сериалах и знает слово «прокрастинация». Кажется, ни самих христиан на нашей земле не ждут, ни чего-то особенного от них. Но всегда ждут правды, милосердия, свободы и любви, которые есть у Христа. И тем, через кого Он это раздаёт, нужно еще научиться этим делиться. Это творческая задача. Она-то и требует особенного усилия – нового аскетического подвига, потому что творчество «предполагает самоотречение и жертву, – говорит Бердяев, – победу над властью “мира”. Творчество есть обнаружение любви к Богу и божественному, а не к миру сему… есть обнаружение богоподобной природы человека».
