Пост поистине велик в своей строгости и продолжительности, окутан множеством тайн, соткан из традиций разной степени древности, но более всего велик он в непонятности своих богослужений, их сочетания и последовательности, для верующих.
Когда отнимется Жених
«Кому вы это говорите? – спросит любая благочестивая прихожанка. – Подойдите к батюшке, он скажет, что мясо-молоко-яйца нельзя, готовьтесь к исповеди и почаще причащайтесь». Отчаянный молодой монах-настоятель из соседнего храма при больнице скажет, что хорошо бы почитать «Лествицу» и что нельзя до конца поста приступать к супружеским отношениям. Но, может, это только в больнице, особенно «Лествица»? Точно можно соборование, и это страшно полезно в пост. Человек образованный предложит из митрополита Антония Сурожского «Великое путешествие» и обязательно книжку отца Александра Шмемана «Великий пост». «Но! – очень серьёзно добавит просвещённый христианин. – Не просто читайте –- поступайте, как там сказано! На соборование не обязательно, но не пропустите канон Андрея Критского в начале, хотя бы одну Литургию преждеосвящённых даров в середине и все богослужения на последней Страстной неделе».
И вот, когда всё исполнено максимально точно и многажды (новоначальных дальше прошу не читать) – великая непонятность церковной молитвы Великого поста остаётся и даже усиливается. При том что перечисленные выше советы и назидания как минимум не лишены смысла, а то и душеполезны.
Пост напоминает нам о нашей покинутости: «Могут ли гости на брачном пиру изъявлять скорбь, пока Жених с ними? Но придут дни, когда отнимут у них Жениха, и тогда станут они поститься». Сейчас мы не имеем возможности видеть Христа воочию, слышать Его слово. Но и отказаться от ожидания, не бодрствовать и не готовиться к встрече Христа мы не можем, предупреждённые, что Он придёт внезапно. «Вся богослужебная жизнь Церкви, – пишет отец Александр Шмеман, – построена на этом ритме ожидания и исполнения, приготовления и увенчания». Великий пост – прежде всего сосредоточенное приготовление к Пасхе, празднованию Воскресения Христова, это видно из текстов 2–3 веков: письма Иринея Лионского папе Виктору, сирийской Дидаскалии и слова «О посте» Тертуллиана. Великим этот пост не называли хотя бы потому, что он не был таким продолжительным. Святой Ириней Лионский пишет во 2 веке в Рим: «по мнению одних, следует поститься один день, по мнению других – два дня, по мнению третьих – даже больше; некоторые продолжают пост сорок часов дня и ночи». С 3 века пост в большинстве церквей был семидневным и лишь в середине следующего столетия стал шести-, а где-то и семинедельным, как сейчас. Конечно, в древности не могло быть ещё и таких разработанных великопостных богослужебных чинов. Тем более – таких запутанных и непонятных абсолютному большинству молящихся, как теперь.
Обломки древнего порядка
«Невозможно понять по уставу, что из себя сейчас представляет окаменевающая руина, называемая “Великий пост”, – говорит специалист по истории богослужения Зоя Дашевская, декан богословского факультета Свято-Филаретовского института. – И богослужебная логика поста, и его аскетический пласт содержат – пусть и обломки – древнего катехизического порядка, то есть приготовления людей к крещению через научение вере». Но сегодня мы видим только отдельные следы этого порядка, и то, что мы встречаем в богослужебной практике, мало связано как с молитвой живущих, так и с жизнью молящихся. Люди не подозревают, что происходящее на богослужении прежде в большой степени было посвящено тем, кто только собирается креститься.
Известно, что с древности предпасхальные дни от одной до семи недель становились последним отрезком приготовления людей к принесению целожизненных обетов крещения: отказа от пути обыденности и греха и обещания Богу «доброй совести». Сейчас из православного календаря это поймёшь не сразу, потому что более поздние, не относящиеся напрямую к Великому посту дни памяти святых заместили более ранние – относящиеся. В результате разные пласты традиции – предкрещальный, догматический, аскетический – смешались и перепутались.
Так, приходящиеся на пост календарные дни памяти Торжества Православия, Григория Паламы, Иоанна Лествичника, Марии Египетской отодвинули предкрещальную тематику. Всё, что мы вспоминаем, готовясь к посту: мытаря и фарисея, блудного сына, Страшный суд – ранее входило в сам Великий пост, пишет в исследовании «Постная Триодь» выдающийся русский литургист Иван Алексеевич Карабинов, заведующий кафедрой литургики в Санкт-Петербургской духовной академии, расстрелянный 30 августа 1937 года в Тобольске.
«Тема Страшного суда, то есть ответственного отношения христианина к каждому дню своей жизни и различения добра и зла, как и предшествующие ей – это всё темы исправления жизни, которые в первую очередь имеют катехизический подтекст, – поясняет Зоя Дашевская. – Эти темы вытеснены из воскресных великопостных богослужений, а будничные стихиры поста эти темы сохраняют, и мы видим, что былая целостность нарушена».
Также, я уверен, мало кто узнаёт тему подготовки к крещению и в богослужениях последнего аккорда поста – Страстной седмицы, да и в другие великопостные дни тоже. Так, вынос креста на середину храма на Крестопоклонной неделе опознаётся почти буквально как некое таинственное укрепление верующих, ослабевших от недоедания, поклонов и постных бдений. И мало кому приходит в голову, что это подлинное испытание выбравших веру вместо неверия: если ты становишься христианином, дьявол сделает всё, чтобы тебя убить и опозорить, как он убил Христа. Согласен? Теперь не до украшательств и экзальтации. Именно «крещальная дисциплина с оглашениями готовящихся» делает службы Страстной более сдержанными и менее торжественными, писал архимандрит Киприан (Керн). Эту смиренную сдержанность и призваны были явить все остальные, молясь вместе с теми, кто только сейчас выбрал христианский путь. Так оживал евангельский соборный образ общения в церкви через живую Лозу-Христа, в Котором все ветви связаны друг с другом. Это тоже вряд ли опознаётся сейчас, когда люди в храме за очень редким исключением не знают ни духовного возраста, ни даже имени друг друга. При таком положении вещей и фактически полном отсутствии в церковных собраниях просвещаемых (тех, кто готовится к крещению) молитва в церкви, конечно, не об этом и не для них. Как и не для тех, кого называли поручителями, кто ходатайствовал перед церковью за новых членов и горячо молился и постился за них – традиция эта в православии пресеклась, за редчайшим исключением. Но для кого же Великий пост и его богослужение?
Начало Великого поста. Фото : Сергей Пятаков, РИА НовостиСолнце, часто идущее вспять
Мы, конечно, понимаем, что в течение многих столетий Великим постом в церковной молитве участвовали в основном не готовящиеся к крещению катехумены-просвещаемые, а уже крещёные члены церкви, от епископов до мирян. И немногие, но самые старательные, начиная с Великого канона преподобного Андрея Критского и заканчивая Пасхальным богослужением, разделяют «литургический пост Церкви», который отличен от индивидуального «поста-аскезы». «Литургический пост есть пост Церкви, – подчеркивает о. Александр Шмеман в статье “Литургия и пост”, – а пост-аскеза – пост человека в Церкви, призванного возрастать в полноту данных ему Церковью даров». Из всех календарных периодов великопостный – лучший, чтобы познать глубину древней церковной традиции. Именно в это время как в наиболее значимый период церковного года, выявил знаменитый учёный-литургист Антон Баумштарк, «сохраняется древнейший обиход».
«Самый внятный и соответствующий логике церковной жизни порядок мы находим как раз в богослужениях Великого поста. В воскресные дни, как в древности, служится более полная литургия Василия Великого, а литургия Златоуста в качестве дополнительной приходится на субботу, – говорит Зоя Дашевская. – Такова более древняя литургическая норма».
Говоря о древней литургической практике, надо отметить её творческий характер и большое многообразие богослужебных форм в разных регионах. Однако ритуал, сложившийся в Константинополе, постепенно распространился на всю территорию империи, и литургическое многообразие постепенно стало иссякать. Теперь православные совершают в основном две упомянутые литургии. Однако для простых прихожан литургия Василия Великого от литургии Иоанна Златоуста отличается лишь большей продолжительностью. И всё! Молящиеся почти всех храмов Русской церкви, за редким исключением, не слышат ни слова из самой главной молитвы литургии – анафоры, которая у Василия Великого одновременно и догматическое богословие, и высокая риторика. Даже редкие счастливцы, которым удаётся услышать эту молитву по-церковнославянски, за дивным благозвучием едва ли успевают разобраться во всех смыслах этого прекрасного текста.
Барьер церковнославянского языка – ещё одно препятствие для приобщения церковной молитве, мешающее подобраться к смыслу богослужения. Архимандрит Сергий (Савельев), исповедник веры XX века, писал: «Необходимость перехода на русский язык настолько очевидна, и уже много лет очевидна, что совершенно непонятно, почему наша высшая церковная иерархия даже и здесь проявляет своё полное пренебрежение к нуждам верующих. Что это такое – косность её или воздействие на неё сил, враждебных церкви?»
Но это можно отнести и к другим богослужениям Великого поста, смысл которых остаётся закрытым от молящихся, тем самым молитва превращается, по выражению отца Александра Шмемана, в «казенное расписание служб».
Так, частью такого «казенного расписания» оказалась литургия Преждеосвященных даров – великопостная вечерня с причастием. По уставу эта вечерня, естественно, совершается вечером. В прежние времена (в некоторых наших монастырях до 18 века) каждый будний постный день начинался с молитвы Тритоекти с чтениями из Ветхого завета, апостольских посланий, Евангелий и молитвами за оглашаемых, просвещаемых и верных. После дневных трудов и целого дня поста молящиеся возвращались вечером в храм на Преждеосвящённую литургию. Так день начинался Словом Божьим и заканчивался молитвой и причастием. Теперь этого нет. Вечерню с причастием служат обыкновенно по утрам и только дважды в неделю, а служба Тритоекти нашим уставом не предусмотрена совсем. Но наиболее пострадал смысл в богослужениях Страстной седмицы – в самой древней, красивой, простой и глубокой христианской молитве. На Страстную Христос зовет нас пережить с Ним последний отрезок пути Его жизни и обе Пасхи: Крестную и Воскресную. Традиция предлагает это сделать последовательно, шаг за шагом. Но мы странно небрежны в этой последовательности: все утрени повсеместно теперь в Русской церкви совершают вечером, а последнюю трапезу Христа с учениками – Тайную вечерю – вспоминают утром. Утреню Великой субботы служат ныне в пятницу вечером, зато утром Великой субботы служат вечерню. Думаю, однажды задержавший солнце и луну над Гаваоном Иисус Навин чувствует себя школьником перед нашими чудесами. Жаль и то, что все песнопения Страстной – сокровище церковной литургической поэзии – сокрыты под спудом церковнославянского языка.
Старые и новые сокровища
Желающим быть учениками Царства Небесного Христос предлагает извлечь на свет из сокровищницы старое, но и новое (ср. Мф 13:52). Наивно полагать, что богослужение от века застыло в неиссякающем благолепии, сохранив древние формы и древнюю же благодать от апостолов. Нет, службы в большинстве наших храмов меняются, в том числе заметно сокращаются и ускоряются. И это неплохо. Во-первых, Господь в Нагорной проповеди учил нас в молитве быть краткими (Мф 6:7), и самые древние чины молитв у христиан были лаконичными. А во-вторых, растёт темп жизни, и христиане должны как минимум не отставать, а в нормальном случае опережать время. Плохо другое: когда богослужение пытаются подстроить под требования этого мира. Мир не желает слушать и слышать евангельское слово, а мы, чтобы «не напрягать» людей, или вовсе удаляем его, или читаем на непонятном языке. Реальность смеётся над нами, читающими утром «завершим нашу вечернюю молитву Господеви», а вечером – «завершим утреннюю». «Такой подход к богослужению, подход, в сущности, некоторой “литургической игры” есть развоплощение Христа, - пишет отец Александр Шмеман, – отрицание пришествия Христа в мир сей для его спасения, а не для “изображения” этого спасения».
Драгоценности нашей веры сегодня остаются под спудом исторической, еретической, магической, имперской пыли. Нужно скорей избавляться от неё, а для этого одолеть глубоко языческий в своей основе, держащийся за формулу и форму более, чем за дух и смысл, постыдный слепой страх перед традицией, перепутанный с благоговением. Чтобы не получилось, как говорил Христос, что «вы и сами не входите, и хотящих войти не пускаете» (Мф.23:13).
