Участники и гости августовской встречи Форума общенационального покаяния и возрождения «Жить вместе» рассуждают о том, что нужно для восстановления общения в церкви.
Христос не только в алтаре и в Чаше
Андрей Петрушанас (Калиниград):
– Я приехал в Москву получать премию «Жить вместе» за наш просветительский проект «Школа крёстных нянь» – для христиан, желающих лучше узнать свою веру и поделиться этими знаниями и радостью с другими. И говоря об общении в церкви, я не могу не поделиться впечатлениями от вчерашних и сегодняшних встреч – от погружения в жизнь Преображенского братства. Сегодня я испытал один такой момент на литургии, ради которого, если была бы возможность только на полчаса прилететь в Москву, я бы согласился. Это момент, когда в середине литургии все говорили «Христос посреди нас», приветствуя друг друга братским поцелуем. Я, честно говоря, первый раз такое пережил за двадцать лет пребывания в церкви, ни на одной литургии я этого раньше не видел. И я понял, что вот это и есть суть Церкви – что Христос – Он не только в Чаше, не только в алтаре, Он действительно посреди нас. Это лучшее свидетельство о воскресшем Христе. Вчера на вечернем богослужении меня очень поразили слова в сугубой молитве: «церковь в параличе, почти при смерти». Я долго над ними думал, это всё не может не удручать, но там очень важное слово «почти» – с учётом того свидетельства о воскресшем Христе, этой мощи, которую мы все сегодня пережили.
Церковь – это не епархия, не приход и не монастырь
Марина Наумова, проректор Свято-Филаретовского института (Москва):
– В нашем семинаре «Церковь верных», который проходит раз в полтора-два месяца в течение уже двух лет, принимают участие священнослужители и просто православные христиане. За это время на нём побывали примерно 70 человек из России, Украины, Беларуси, Молдовы, Казахстана, Латвии, Литвы, Греции, Франции. Наш семинар – площадка для свободного общения, обмена идеями, опытом по собиранию верных в церковные объединения – союзы, общины, братства.
Марина Наумова. Фото: sfi.ruКто такие верные? Миряне – это церковь? Церковная иерархия – догма или исторический феномен? Возможна ли сегодня община верных? Как церковь реагировала на кризисы общественно-политической ситуации? Как отличить церковь верных от её темного двойника? Возможные шаги развития церковной жизни сегодня? Примерно так выглядит круг обсуждаемых на семинаре тем.
Мы с вами знаем, что почти на каждом приходе есть те, кого можно назвать верными. Я думаю, всё-таки в церкви научились различать, что есть верующие и неверующие, а есть верные Богу и Его Церкви и неверные. Проблема в том, что голоса всех этих людей воспринимаются как равноценные, и ситуацию на приходе и в епархии зачастую определяют отнюдь не верные, как однажды произошло в Твери во время известной ситуации в феврале 2020 года, когда группа нецерковных людей, называвших себя «тверские прихожане», терроризировала митрополита и пыталась сорвать научную конференцию.
В церкви действительно сейчас как будто бы закрепилось западное учение о таинствах «ex opere operato», что в силу просто совершённого тайнодействия человек автоматически становится после крещения верным, а после рукоположения – старшим в церковном собрании. Практика же показывает, что по своей вере и жизни он может таковым не быть. Мы даже обозначили различное содержание понятия «верный» в разных типах экклезиологии (учений о церкви). Мы увидели, что верные в евангельском смысле – те, у кого есть желание жить во Христе и в полноте Святого Духа, что они так исповедуют и так живут.
В евхаристической экклезиологии верные те, кто не просто причащается, а ответственно и осмысленно сослужит на Евхаристии, и речь идёт не только о священнослужителях, но и обо всём народе Божьем. Критерий здесь – верность таинству, евхаристическому собранию.
В поместно-приходской экклезиологии верные те, которые верны своему епископу или духовному отцу. Критерии здесь – терпение, смирение, послушание и почитание иерархии.
Есть в наше время ещё клерикальная экклезиология, и верный здесь тот, кто беспрекословно подчиняется своему епископу, уже не разбираясь, творит ли он волю Божью или нет. Эту экклезиологию трудно назвать православной.
Мы поняли, что необходимо разбираться, о какой верности идёт речь, и даже в какой-то момент решили отказаться от термина «миряне», потому что он подразумевает, что не клирики – профаны, мирские, житейские. Хотя таким мирским и житейским может быть клирик, а не клирик может быть верным именно в апостольском, евангельском смысле слова. Даже хороший епископ может терять свои дары, если к нему относятся как к должностному лицу, начальнику, инструменту церковной политики. Ему очень сложно бывает, потому что епископ не имеет общины, где он был бы просто братом во Христе, где его могли бы назвать по имени, где его могли бы поддержать по-человечески или дружески сказать что-то критическое, где он мог бы в простоте и любви общаться с людьми, а не быть только начальником и совершителем обрядов. То же относится и к священникам. Мы видим цель наших семинаров в том, чтобы донести до церковных людей простую мысль: церковь изначально не епархия, не приход и не монастырь, а община и братство. Главное в ней – общение и братские отношения в любви, братолюбие. Если утрачивается братолюбие, то мир сей торжествует даже внутри стен церкви. Мы хотели бы, чтобы наша церковь стала общероссийским братством, школой братолюбия или «родной жизни», как говорил исповедник веры архимандрит Сергий (Савельев).
Даже если ты сам как целое братство
Олег Глаголев, редактор медиапроекта «Стол» (Екатеринбург):
Олег Глаголев. Фото: psmb.ru– Люди в церкви называют друг друга братьями и сёстрами, так и священник говорит нам с амвона, начиная проповедь, но это часто какая-то мистификация, потому что люди просто не знают, как друг друга зовут. Приехав в паломничество в Томск, мы остановились у одной прихожанки из очень дружного прихода и спрашиваем: «Вы кроме воскресной литургии что ещё делаете вместе, где-то видитесь друг с другом?». Она удивилась: «Зачем?». – «Ну хоть просто повидаться». – «Это как-то странно», – пожала она плечами. А ей один наш брат, который за городом живёт, говорит: «А знаете, у меня дома даже зубные щётки братьев и сестёр из моей общины стоят, потому что, когда они ко мне приезжают, им приходится ночевать». Она была поражена, потому что даже среди родных по плоти такое не всегда встретишь.
А в 2002 году наше братство было во Пскове в гостях у отца Павла Адельгейма, исповедника веры. Мы, конечно, были потрясены: он один как братство. Оформил на себя опекунство примерно над пятнадцатью детьми-инвалидами, олигофренами и помогал им социализироваться, воцерковиться, найти себя в жизни. Собрал людей и восстановил из руин городской храм Жён Мироносиц. Служил в тюрьме и там воздвиг храм. Сам инвалид, отец Павел построил трёхэтажный дом для своих опекаемых. Открыл общеобразовательную школу при храме. И всё это малая часть его служения Богу и людям. И вот мы сидим и беседуем с ним в северном приделе храма Жён Мироносиц, где его потом отпевали, просим, чтобы он рассказал о своей жизни, а он задаёт вопросы нам, и разговор по преимуществу получился о том, как живёт наше братство. Мы разговаривали долго, часа четыре. Вот уже поздний-поздний вечер, и он спрашивает в конце: «У меня один только вопрос: чего я не делаю, что делаете вы? Я тоже говорю с людьми о вере, собираю библейские встречи, но у меня как получается: на первую евангельскую встречу приходит 30 человек, на вторую – 10, а потом приходит только 3–5 человек. Я же делаю это не год, не два, я делаю это всё время. Почему к вам приходят и остаются?»
И мы сидим и ничего ему сказать не можем, потому что у нас ничего особенного нет. Что, на нас разобщённость, что ли, не сказывается в братствах и общинах? Сказывается. Но всё-таки есть разобщённость и разобщённость. В наших общинах и группах мы заметно острее чувствуем общую судьбу – мы вместе начинали свой путь к Богу, от неверия к вере, и вместе его продолжаем. Нам сразу было открыто, что мы не только для себя оглашаемся, что должны и другим помогать к Богу прийти, и поодиночке здесь не справиться.
Преодоление розни – это не проект
Андрей Васенёв, главный редактор «Стола» (Тверь):
Андрей Васенёв. Фото: Анастасия Чистякова– Община, в которой мы живём, молимся и трудимся, – это довольно ограниченный круг людей, но это десятилетия преодоления розни. То есть не наступает такой момент, когда мы сели, посмотрели друг на друга и поняли: «Ну наконец-то всё изжито, переплавлено, вот теперь у нас всё хорошо». А другое церковное сообщество, к которому я имею отношение, – наша Тверская епархия. Мы пережили несколько этапов, связанных с разными архиереями, и это были очень разные отношения между братством и епархией, и по-разному рознь преодолевалась. Марина Наумова вспоминала здесь события 2020 года, когда, что называется, вражеская сила постаралась, чтобы эта рознь торжествовала. Надо сказать, что в каком-то смысле ей это удалось. Почему? Множественные попытки со стороны братства сделать так, чтобы наш опыт общей жизни проникал в приходы, в какие-то епархиальные события и проекты, были просто заблокированы и заклеймены, названы дурными. Потребуется ещё много лет, чтобы очистить епархиальную атмосферу от этой клеветы. Пока братство не гонят, как это было при митрополите Викторе (Олейнике). (Он занимал Тверскую кафедру с 1988-го по 2012 год. – «Стол».) Есть храм, куда мы ходим и где совершается молитва на русском языке, то есть братство полноценно существует и евхаристически. Но с епархией сейчас параллельная жизнь, и если так пойдёт дальше, то закончится всё худо – кто-то должен всё соединять живым общением. Наш медиапроект «Стол» возник как идея на одной из конференций в Петербурге с тем, чтобы такое общение в церкви находить и поддерживать, а также разивать отношения церкви и здоровых нецерковных сил. К сожалению, нередко со стороны священников мы встречали в разных паломнических поездках мнение: что, мол, вы о себе возомнили? Это церковь о вас думает, а не вы о церкви. Преодоление розни – это процесс, который нельзя останавливать, он должен быть и будет всегда. Это не проект, который имеет начало и конец.
Мы стараемся лучше узнать друг друга
Священник Дмитрий Евтушенко (Сосновый Бор):
Дмитрий Евтушенко. Фото: soborkupina.pravorg.ru– Я в нашем храме 11 лет служил дьяконом, а полгода назад стал священником. Пока привыкаю. Не будучи настоятелем, практически невозможно повлиять на формирование какой-либо общины при храме, но я скажу о своём опыте, по-своему, возможно, и позитивном. Будучи дьяконом, я радел за церковное общение: как-то Господь показал, что и в церкви тоже нехорошо быть человеку одному. За эти годы, к сожалению, у меня мало что получилось. Кроме того, были финансовые проблемы, я параллельно работал сборщиком мебели и сейчас продолжаю. Что было хорошо: все эти годы мы с единомышленниками (это буквально десяток человек из нашего прихода, причём большинство из них – семейные люди) всегда старались общаться. В итоге, быть может, какой-то крепкой, здоровой общины и не собралось, но мы по крайней мере делаем шаги, чтобы лучше узнать друг друга: собираемся пока семьями, дружим, выезжаем на природу. Мне кажется, это тоже важно, с этого как раз и появляется возможность собирать именно общину, ценить тех людей, которые приходят к тебе в храм, делать всё, чтобы с ними общаться. Ведь бывают люди, которые приходят в храм, может, даже через какие-то чудеса, они полны энтузиазма, у них ещё всё горит, они хотели бы участвовать в жизни церкви, но если нет общения между обычными прихожанами, то им трудно включиться.
Храм стал исключительно местом богослужения
Священник Алексий Пискунов (Гатчина):
Алексий Пискунов. Фото: gatchina-blago.pravorg.ru– У меня так получается, что я и в братстве Свято-Вениаминовском нахожусь, и при этом на приходе служу, и много храмов и мест служения за жизнь пришлось мне поменять. И везде одна похожая проблема, о чём говорили Олег и отец Дмитрий: много лет можно пытаться что-то сделать, и при этом непонятно, почему люди не идут на это самое общение, почему им в голову не приходит, что можно не только по воскресеньям друг с другом встречаться. Храм стал исключительно местом совершения богослужения, хотя в древности было не так: христиане собирались по домам и там же совершали евхаристию. Раньше я не уставал в каждой проповеди на литургии оповещать прихожан про евангельские встречи, про общение с чаем в трапезной. Но остаётся общаться, как правило, не больше десятка человек. Ну вот же двести человек пошли к чаше, они же верующие люди, христиане, как же им не хочется общаться! Но не многие доходят до общения, ещё меньше доходят до оглашения и совсем уж мало до какой-то общинной, братской жизни.
Что я хотел бы отметить: что внеприходское общение, какие-то экскурсии, встречи, прогулки, даже личные беседы бывают более результативны, чем общение священнослужителя с людьми в храме. Но как только священник видится окружающим сугубо духовным лицом и возводится на постамент, то живая вера становится игрой в религию.
Разобщение куда-то девается
Александр Копировский (Москва):
Александр Копировский. Фото: sfi.ru– Прежде чем искать формы преодоления практической разобщённости, надо понять причины разобщения. А без этого можно годами что-то делать, и будут делать всё те же десять человек. Во-первых, как точно заметил С.И. Фудель, цитируя чьё-то стихотворение: «Мы вериги несём на теле / Нерассказанных этих лет». Советское время людей очень сильно надломило и поселило внутри человека разобщённость как принцип: «Помолчи, не говори. Всё равно будет не так, как ты хотел. Общаться опасно». Но, во-вторых, если останавливаться только на советском времени, думаю, это тоже будет не вся правда, хотя, может быть, очень большая её часть. Вспомните предыдущие столетия жизни церкви в эпоху, которую отец Сергий Булгаков называл константиновской. Сколько было создано прекрасных храмов, высокохудожественных фресок и икон! А главное – сколько было великих святых в церкви! Но попробуй подражать, например, преподобному Сергия Радонежскому – и сразу ясно, что лишь единицы были тех, вокруг кого могло завязываться общение, преодолеваться «ненавистная рознь мира сего». Всё-таки это была эпоха устроения церкви во многом в символическо-художественном плане. Она, с одной стороны, дала очевидные плоды прежде всего в области материальной культуры. А с другой стороны, как будто отменила то, о чём Христос говорит: «Царство Моё не от мира сего». Это не значит, что мир сей надо было оставить и уйти из него совсем. Но увлечённость делами мира сего, даже самыми благими, добрыми, в конце концов неожиданно может оказаться формой измены Царству Небесному. Когда теряется вертикальное измерение, появляются разрывы, надломы и та самая разобщённость. «Одинокая толпа» – не только признак мира нецерковного. Увы, в исторической церкви тоже есть одинокая толпа.
У отца Алексия прозвучала хорошая формула: «Дойти даже до оглашения». И я думаю, что именно к этому надо стремиться: нужно восполнить то, что было потеряно в церкви. Как заметил отец Георгий Флоровский, прорваться сквозь эту разобщённость, разделённость, можно только «в последнем напряжении огласительного подвига». Не в двух рутинных, как сейчас предлагают, обязательных катехизических беседах. Должен быть длительный огласительный подвиг, и только когда он есть – разобщение куда-то девается. Это не значит, что все сразу станут друзьями, братьями и сёстрами в полноте. Но тем не менее так разобщение преодолевается. Не в результате только человеческих усилий, но как чудо, потому что Бог действует и позволяет его преодолевать.
Всем ли надо причащаться на каждой литургии
Священник Павел Лукин (Бобруйск):
Павел Лукин. Фото: bobruisk.hram.by– Я вижу, что в церковной жизни присутствует тотальная разобщённость. И я ощутил, что слова Достоевского «церковь в параличе» – об этом. Я не питаю иллюзий по поводу приходской экклезиологии. Мы можем стараться из неё выдавливать что только можно, но в том виде, в каком она сейчас существует, поместно-приходская экклезиология не способствует общению никаким образом. На приходе сейчас бóльшая часть – пожилые люди, которым от церковной жизни нужна часто только социализация и какая-то поддержка, они ждут комфортных условий и очень болезненно реагируют на что-то новое. В братстве мы встречаем опыт общения с людьми «в силах», в таком возрасте, когда у человека ещё много энергии, чтобы служить Богу и Церкви. И для меня, конечно, братская жизнь – это возможность общаться и служить одновременно.
Ещё очень остро стоит вопрос о Евхаристии в церкви. Во всех приходах развивается «тренд», что все должны причащаться, но мне думается, что если это не будет никак связано с общением, то приведёт к выхолащиванию Евхаристии. Без возрастания в вере, без углубления церковной жизни, без совместного служения это рано или поздно превратится в расцерковление. Мы должны иметь мужество иногда сказать людям, что Евхаристия является вершиной наших церковных усилий, а не их началом.
Читать анафору про себя – церковное преступление
Священник Георгий Кочетков, духовный попечитель Преображенского братства (Москва):
– Я хотел как раз поддержать отца Павла и очень рад, что он выступил передо мной. Мы должны действительно исправить какие-то вещи, которые в церкви являются как бы само собой разумеющимися, которым учат в семинариях, и отринуть какие-то предрассудки, которыми заражено огромное большинство священнослужителей, причём иногда очень неплохих людей (среди священников много испорченных, но много и замечательных людей). И тут мне хотелось бы привести один пример. Я вспомнил слова отца Виталия Борового из проповеди на эту тему в семидесятые годы прошлого века. Я стоял, внимал, ещё и тайно записывал на магнитофон, который можно было прятать куда-то под плащ или под шубу. Он сказал важнейшую, хотя и очень простую, вещь: «Братья и сёстры, вы должны знать, что если человек приходит на литургию причащаться и думает, что причащается Господу, но если он при этом не причастился к своему ближнему, то он не причастился и к Господу». Это замечание помогает нам снять ограниченность евхаристической экклезиологии. Потому что евхаристическая экклезиология – замечательная экклезиология, но она имеет свою ограниченность. Она была уже шагом назад по сравнению с первоначальной евангельской, или, как мы её называем, общинно-братской экклезиологией. Надо знать, что человек может «причащаться, но не причаститься», как говорил преподобный Серафим Саровский. Жаль, что эти слова почему-то очень редко цитируют.
Георгий Кочетков. Фото: psmb.ruСвященнослужители должны понимать, что очень важно совершать евхаристию, которая как раз и является плодом собирания Господом Своей Церкви. Но Евхаристия не самодостаточна. Евхаристический дух – это дух благодарности. Евхаристичность христианской жизни – это одно, а евхаристическая экклезиология и желание всё свести к таинству евхаристии – это другое. Ограниченность литургического возрождения на Западе и у нас в том, что оно часто не доходило до последней глубины, до последней истины, останавливалось где-то на пороге. Это есть и у католиков, и у нас. Кто дорастает до Шмемана, Афанасьева, Булгакова? Единицы. Однако очень важно исправить понимание сути таинств. Надо понять её на более широком церковном уровне, чтобы не было магического представления: если ты, предположим, подготовился, исповедовался, знаешь наизусть евхаристическую молитву, всё читаешь и пошёл причащаться – так, значит, ты и причастился. Но ведь если тебя не интересуют люди, если ты не приобщился к жизни другого человека, ты не причастился Христу, не приобщился к Нему (будем говорить по-русски). «Причастился» – это слишком технический термин. Вернее сказать «приобщился», стал общником. Важно, вошёл ты в общение с Богом и ближними или не вошёл. Невозможно оторвать приобщение ко Христу от приобщения к Его Телу, Церкви, состоящей из людей, а значит, и к евхаристическим телу и крови. Поэтому наш вопрос действительно касается главного в христианской жизни.
Разобщённость есть и будет всегда, как есть, употребляя термин Бердяева, объективация духа, которая всегда будет грозить человеку. Будь ты хоть трижды святым, тебе всё равно нужно будет что-то делать, чтобы её преодолеть. Это задача на всю жизнь. Почему начинают общение в храмах с самого простого – с чтения Священного писания? Это, с одной стороны, очень сложно, а с другой – очень просто: взял книжку и читаешь при всех, как раньше читали в приличных семьях детям сказки на ночь. Почему не почитать на ночь сказку? Почему не почитать и Священное писание Ветхого завета или особенно Нового? Ведь многими это воспринимается как сказка на ночь. Я бы не стал запрещать такие вещи. Наоборот, я считаю, в семьях надо вводить общее чтение, если мы хотим, чтобы дети были нормальными. Но при этом нужно понимать, что это только первый шаг, что это самое простое. Нельзя на этом останавливаться, надо идти дальше. Может быть, кто-то дойдёт до оглашения, а может быть, даже до общинно-братской жизни, как сказал отец Алексий.
Только нельзя слишком формализовать катехизацию и общинно-братскую жизнь, как это получилось, к сожалению, у наших церковных миссионерского и катехизационного отделов. Что-то было уже утверждено в аппарате патриархии, да и это не исполняется. Было сделано множество ошибок. Фактически загубили и братскую жизнь. Мы же участвовали в том собрании, на котором организовывался Союз православных братств в 90-м или 91-м году. Хотя Преображенское братство было первым православным братством в истории нашей церкви послекоммунистического периода, в 92-м мы уже вышли из него, ибо там уже засвистели нагайки. Всё делалось только сверху и совершенно формально, но так в церкви нельзя. И сейчас тоже пытаются облегчить доступ людям к евхаристической чаше, который был очень затруднён, и получается другая крайность – потеря благоговения перед святыней, профанация таинства.
В оглашении действительно может что-то преодолеваться, если оглашение будет идти нормально. Оно пока что идёт не долго. Хотя один год – это всё-таки минимум, по канонам же положено два года, а в случае осложнений, если оглашается, например, идеологический работник, или какой-то жрец, или работник ЦК или обкома партии, или человек, связанный с органами, всех таких людей нужно оглашать пять лет. Оглашать надо и некоторых священнослужителей, потому что немалое их число потеряло веру в Церковь или было связано с органами (и до сих пор бывает связано с ними). Их надо оглашать, но этого до сих пор у нас не понимают.
Но и оглашение ещё не всё. Это только фундамент. А общинно-братская жизнь – это нечто большее. Это уже изысканный цветок, произрастающий на церковной почве. Да, не всегда церковь приходила к этому, но когда обстоятельства уже держали её за горло и дышать уже было невозможно – она обращалась к своему общинно-братскому опыту.
К сожалению, когда святой патриарх Тихон 1 февраля 1918 года призвал собираться в общины, братства, церковные союзы, он ужасно опоздал. О, если бы он это сказал на несколько месяцев раньше! А ведь он способствовал рождению и жизни братств в своей американской митрополии, до 1907 года, когда он был там на кафедре. В Америке он делал, а здесь боялся. Но когда прижали и стало ясно, что почва из-под ног уходит, он написал это воззвание – и его тут же схватили за шиворот. И известно, где скоро оказались все лучшие люди нашей церкви и страны.
Важно всё делать в своё время. Когда я перевёлся из Подмосковья в Москву в конце 90-го года и начал тут служить, мы стали собирать братство, прекрасно понимая, на какой риск мы идём. Дело было, конечно, не только в служении по-русски: это само собой, это самое простое. Пусть тогда хороших переводов ещё не было, они только сейчас появились. Прошло несколько десятилетий, и мы сейчас их заканчиваем и будем издавать. Почти все предыдущие переводы безнадёжно устарели. Хотя, думаю, нужно поставить памятник тем, кто их делал, потому что они делались в чрезвычайных условиях. Но сейчас в богослужении они непригодны, а вот новые будут, надеюсь, пригодны. Кто-то, может быть, в будущем сделает ещё лучше, чем мы… Может быть… Но нужно делать не хуже, чем мы. Тогда это будет серьёзно, хотя очень непросто.
Но что ещё мы делали тогда, в начале 90-х, на глазах у всей ошеломлённой публики? У нас был общинно-братский приход. Причём название это придумал не я, а, прошу прощения, митрополит Арсений (Епифанов), тогда ещё епископ, одиозная и всем известная фигура. Он сказал: «Вы напишите у себя в притворе, что вы миссионерско-общинный приход. Тогда вы будете служить по-русски и сходить с ума как можете, и никто не смутится». Мы так и сделали. И всё было хорошо, пока не произошли определённые исторические сдвиги, пока в конце 93-го года на нас не решили спустить небольшую атомную бомбу.
То, что мы тогда делали, мы предлагали делать и всей церкви. Это было очень традиционное богослужение. Ведь братское богослужение – более традиционное, чем то, что сейчас совершается на приходах и в монастырях. В нём значительно больше смысла, а значит, и духа. Это очень легко проверить, побывав теперь у нас в храме в Свято-Филаретовском институте. Мы его называем богослужением братским чином. Оно зиждется на том, что придаёт смысл не только богослужению в целом, но и каждому его элементу, то есть на том, что на приходах радикально утрачено. Там нет ни одной службы, которая не была бы испорчена изъятием или редукцией важнейших частей: ясного чтения Писания и проповеди после него, а также основных молитв. Предстоятель часто читает молитвы анафоры про себя, как будто это касается только его, что, конечно, преступно. Это церковное преступление. С этим боролся ещё несчастный император Юстиниан, который написал канон, запрещающий это делать. Но кому нужны церковные каноны, кто их слышит, кто их исполняет? Да, православные службы молитвенные, благодатные, замечательные, но они абсолютно бессмысленные!
В 90-е годы наши братские богослужения с удовольствием посещали те, кто приезжал из Парижа и других мест Европы, из Америки, православные люди, которые были наследниками первой волны русской эмиграции: Бердяевых, Булгаковых, Федотовых, Флоровских и так далее, а заодно и разные католики, протестанты и даже старообрядцы. Храм на Большой Лубянке всегда был переполнен, и не только братчиками. Нам говорили открыто: «Ваш институт и братство – это продолжение Свято-Сергиевского института, это его раскрытие, развитие. Вы делаете то, что даже мы не могли делать». Как мне написал сын отца Александра Шмемана: «Вы делаете то, что не решался делать даже отец Александр, хотя очень этого хотел».
А чем это кончилось – всем известно. В 94-м нас окончательно выдавили из храма Сретения Владимирской иконы Божьей Матери, а в 97-м и из храма Успения в Печатниках. Эти провокации и захваты храмов организовала, простите, церковная структура. Кураторы, конечно, давали ей понять, что с нами так и надо поступать, и многие в церковном руководстве с удовольствием так и поступали.
Мы вообще не собирались держаться ни за что своё, об этом мы прямо говорили и говорим. Мы хотели и хотим, чтобы церковь восприняла наш опыт общинно-братской жизни как вопрос, как вызов жизни и чтобы это было обсуждено и каким-то образом, но церковно, решено. Карловацкий епископ Александр (Милеант) из Сан-Франциско писал мне в начале 90-х годов, что в России в любом городе, где есть хотя бы два прихода, один из них должен совершать богослужения по-русски, иначе нельзя. Я, конечно, тогда очень удивился, читая такое от епископа карловацкой юрисдикции. Но это то, о чём у нас здесь почему-то совсем не подумали.
Итак, разобщённость – это то же, что непричастность. Если мы разобщены, то мы непричастны друг другу и непричастны Христу, мы не можем ни за что отвечать, мы не можем быть Телом Христовым. Важно доверие, открытость друг другу! Нужно принести эту простейшую мысль всем священнослужителям и всем мирянам, которые считают себя верными. Общение не может возникнуть, если сердце закрыто, если твой дух способен тебя только огораживать, охранять. Позиция охранительного православия – это порочная позиция. В целом это вопрос качества нашей веры и нашей церковной межличностной жизни. Мы выходим через это на личностность и соборность, общение и служение – на тот фундаментальный опыт, на котором должна стоять и строиться вся Христова Церковь.
Время быть искренними
Дмитрий Гасак, председатель Преображенского братства (г. Москва):
Дмитрий Гасак. Фото: psmb.ru– Безусловно чрезвычайно актуальный, острый вопрос – с чего и как начать. Сегодня тот, кто в церкви старается собирать народ, то есть утверждать иной приоритет церковной жизни, чем тот, который существует в приходских реалиях, конечно, рискует многим. В первую очередь рискует оказаться вне этих приходских реалий, если дойдёт до известного предела. Если бы в 90-х годах отец Георгий Кочетков оказался настоятелем храма не в центре Москвы на Большой Лубянке, а где-нибудь в Костромской епархии, то, может, такого взрыва и не было бы. Но так Господь судил, что это случилось в центре Москвы. С другой стороны, к этому времени какой-то опыт церковной жизни был уже накоплен, и поэтому люди не разошлись. А мы помним за минувшие 30 лет немало таких церковных сообществ, групп, союзов, известных и малоизвестных, которые перестали существовать, хотя подавали надежду.
И помимо того что в церкви ситуация агрессивная, она ещё и крайне невосприимчива к важным духовным импульсам. Казалось бы, мы что-то покажем, это откроем всем – и все скажут: «О, какие молодцы! Спасибо!». Но нет. Мы же в храме Христа Спасителя не первый год так собираемся: бывали богослужения, где и побольше людей молилось, чем сегодня. Так же было целование мира, весь храм говорил «аминь» на евхаристическом каноне, но это не подхвачено или почти не подхвачено другими. Всё существует так, как существует. Этот порядок довольно трудно изменить. Но всё-таки мы собираемся в нашей церкви, слава Богу, какая бы ни была агрессивная ситуация. А в обществе есть этот индифферентизм, которого не было, скажем, в начале 90-х годов, когда интерес к религиозной, к духовной жизни был серьёзный. Сейчас его нет, и как-то даже неловко говорить о Боге. Кому сейчас скажешь: «Пойдем в “Шоколадницу” о Боге поговорим». Вот не говорят теперь о Боге.
И в связи с этим я вспоминаю замечание профессора Болотова о раннехристианских временах, где он тоже отмечал, что христианство явилось в истории в тот момент, когда люди в Римской империи изверились. То, что относилось к религиозной жизни, считалось делом простого народа – людей малограмотных, которые мало что в жизни понимают и ничего толком не имеют. У людей, которые покрепче стоят на ногах, есть другой предмет для разговора. Но христиане так или иначе (не сразу конечно) этот порядок вещей меняли и изменили. В том числе искренностью своих отношений. То есть если для кого-то то, что мы считаем самым ценным в жизни, не является ценностью, то всё-таки для нас это ценность. Для нас ценность и Христос, и общение во Христе. И, несмотря на всю скромность наших сил и кажущуюся несвоевременность такого свидетельства и такого образа жизни, его несоответствие ни современным нормам, ни современным трендам, если на этом стоять, то, может быть, и ситуация будет меняться. И опыт святых говорит о том, что и в ситуации секулярной разреженности духовного запроса христианская жизнь даже одного человека, а тем более группы, всё-таки имеет влияние.
Я вспоминаю наш прошлогодний разговор с одним епископом в Крыму, который сказал, что наступает время жизни христиан небольшими группами, в которых можно хранить христианскую жизнь и изнутри неё свидетельствовать о Христе внешним. И это будет жить, даже если церкви суждено вновь уйти в катакомбы. Наверное, у архиерея есть особый повод для такого рода мыслей, об этом уж мы его не стали расспрашивать. Но, во всяком случае, для нынешнего времени силу искренности и простоты отношений христиан между собой нельзя недооценивать, хотя иногда нам кажется, что эти качества совершенно неуместны в наших лукавых приходских и общественных условиях.
Ещё верую, что это Церковь Твоя
Зоя Дашевская, старший преподаватель Свято-Филаретовского института, член Общества восточной литургии (Москва):
Зоя Дашевская. Фото: sfi.ru– Проблема общения имеет свою проекцию в литургии, и не мне рассказывать священнослужителям, насколько по-разному может совершаться служение у престола. Однажды меня посетило такое размышление – в тот момент, когда перед самым причащением мы молимся: «Верую, Господи, и исповедую». Как вы знаете, эта молитва неоднородная и состоит из нескольких частей, появившихся в разное время, и по форме представляет собой краткий пересказ только что совершенной анафоры – в особенности для тех, кто её совсем не слышал. В этой молитве есть слова исповедания – о том, что мы видим перед собой Святое Тело и Честную Кровь («ещё верую, что вот это есть непорочное тело Твоё, а вот это есть драгоценная кровь Твоя»). И вдруг мне показалось, что совершенно необходимо к этим словам исповедания добавить, что вот это собрание, которое я вижу перед собой, – это Церковь Твоя. Такое исповедание веры именно в этот момент как раз и позволяет преодолеть разрыв, который так очевиден, и ту разобщённость, которая даже во время евхаристии так ярко проявляется в отделённости клира от остального собрания. Кстати, некоторые пресвитеры в Москве, но не только, читают эту молитву перед собственным причащением вместе со всем церковным собранием. Этот шаг обладает такой же силой, как общее целование мира, в особенности при совершении всей литургии с открытыми царскими вратами и с чтением всех молитв вслух. Такое служение позволяет пережить единство церковного собрания, хотя бы потенциально – тем, кто хочет в этой молитве наиболее полно участвовать. Это один момент.
А второй связан именно с исповеданием, с переживанием церкви как общения, когда «друг другу в глаза мы глядим», когда церковное собрание – это не просто «народ», который в храме стоит, «вон те, вон там», а некоторое особое единство. Это живой и подлинный опыт новомучеников и исповедников Церкви Русской ХХ века, которые через общинное и братское единение пришли к мистическому переживанию Церкви как Тела Христова. Служение старшего внутри общин и братств предполагало не просто настоятеля-руководителя с несколько вертикальным отношением к людям, с которыми он совершает общее служение. Так, в одном из своих писем архимандрит Сергий (Савельев) обращается к своей общине: «…Я не один, а вы все со мною предстоите у Престола Божия – вот истина, которая очевидна и которая таит в себе великую радость, неисчерпаемую радость не только в дни веселия, но и в дни плача, которые всегда около нас. Будем до конца дней своих верны Христу, будем верны друг другу во Христе. Господь любит эту верность. Вся наша жизнь служит свидетельством этой любви. Господь миловал нас за эту нашу верность Ему» (из письма архим. Сергия (Савельева) общине от 7 января 1948 г.)».
И это поразительно, учитывая, что в этой общине остались в основном сёстры. Иеромонах Феофан (Адаменко) передал свой служебник с наставлением одной из инокинь – сестёр своей общины, и этот служебник хранился у неё. И призадумываешься: а для чего? Такого рода акт доверия и общения совершается внутри людей, у которых есть одна жизнь. И, конечно, таковы свидетельства опыта и архиепископа Иннокентия (Тихонова) из Александро-Невского братства, и епископа-катехизатора Макария (Опоцкого). Последний говорил о престоле сердца и престоле братской жизни, на котором совершается евхаристическое служение. Мы не можем пройти мимо этих откровений ХХ века, рассматривая их как частные случаи, относящиеся лишь ко времени гонений, когда люди как бы вынуждены были соединиться, как-то быть ближе друг другу. Это как если бы мы рассматривали доконстантиновский период истории церкви как некоторый эксцесс церковной жизни, пока всё не приняло «нормальные» формы и начало двигаться в нужном направлении. Если мы сможем отнестись самым серьёзным образом к этому опыту, то, действительно, полнота церковного общения может раскрыться неразрывно в вере, в молитве и в жизни.
По материалам круглого стола «Общение в церкви: мечта и реальность», прошедшего в рамках Форума национального покаяния и возрождения «Имеющие надежду»
