Новостной фон последних месяцев церковной жизни постепенно складывается в одну цельную конструкцию, имя которой – автокефализация. Ограничение прав СПЦ в Черногории специальным законом, переход УПЦ МП к отказу от упоминания МП, недавно – новый латвийский закон о том, что ЛПЦ независима от любых внешних по отношению к стране организаций. При этом ЛПЦ вполне комплиментарно государству, не имеющему по идее полномочий лезть в дела Церкви, ответила:
«Синод Латвийской Православной Церкви с любовью призывает духовенство и мирян сохранять мирное устроение духа, поддерживать единство нашей Церкви, неукоснительно соблюдая законы нашего Латвийского Государства. Сопребывая духовно и молитвенно в нерушимом единстве со всем Православном миром, сохраним чистоту нашей Веры и будем укреплять Святое Православие на Латвийской земле. Просим Всех верующих усердно и горячо молиться о нашей Святой Церкви, да сохранит Её в мире и благополучии Милосердный Господь».
Эти истории объединяет между собой распад некогда единого культурного и социального пространства – чего-то такого, что больше права и политики. Ведь ключевое свойство империи – создавать однородность социальных норм в различных этнических и территориальных полях.
От империи к постимперии
Для ситуации с СПЦ в Черногории это максимально актуально: некогда ещё Стефан Душан создал крупную империю с общей церковью, уже много лет пребывавшей автокефальной. Несмотря на вынужденное обособление в турецкий период, черногорские православные оставались членами СПЦ. И вот сам факт конкретизации положения СПЦ в независимой от силы 15 лет Черногории говорит о том, что внешняя рамка закона начинает значить все больше, а традиции культурной общности – всё меньше: «Границы в Европе сегодня диктуются фактически не силой, а консенсусом».
Эти тяготения к автокефализации совпадают своей катализацией с СВО как признаком кризиса империи. Значит ли это, что жизнь церковных организаций как-то привязана к циклу жизни империй? Попробуем разобраться – в чем же состоит связь?
Империи умирают и распадаются, и ключевые вопросы здесь таковы:
Как долго это происходит?
Что можно переставать называть империей?
Каковы рамки распада империй в церковных отношениях?
Каковы факторы ускорения/замедления распада имперского пространства?
На эти вопросы может помочь ответить философ Вадим Цымбурский и его идея постимперского мира. В его понимании империя – это прежде всего система норм, в которую входит каждый новый субъект-трайб. Империя это как бы цельный мир. Постимперскость же, образцом которой выступает послевоенная Европа – это «мир, подобный одному государству» в противовес «государству, подобному целому миру». В этом плане постимперское пространство становится пространством, которое блокирует сепаратистские тяготения внутри своего мира именно нормами. Новые поведенческие и юридические нормы выполняют ту же функцию, которую раньше выполнял силовой и бюрократический аппарат государства.
Довольно яркие успешные пример здесь – это Австрия и Англия. Первая, лишившись владений, сохранила влияние норм и благоприятный режим межгосударственных отношений, что вместе с языком и сохранением в поставстрийских государствах частично еще Габсбургского корпуса права рождает относительно единое пространство, в котором для венгра, чеха либо хорвата Вена – не заграничная столица.
Англия же сумела уйти из колоний, оставив там свои политические институты и элиты, обязанные Короне. При этом формат ухода – штука здесь очень странная: в частности, Канада и Австралия так и подчиняются одному главе государства. И там, и там умение сохранить нормы стало залогом целостности пространства, и это умение, в свою очередь – во многом след отказа от имперского ренессанса, силового воцарения на ранее прямо подчиненных землях.
Королева Елизавета II и принц Филипп в Оттаве, 2010 год. Фото: Canadian Heritage - Patrimoine canadien / FlickrОбратным примером может служить Сербия. В конце ХХ века она проиграла попытку ренессанса имперских мечтаний ещё середины XIX века по плану «Начертания» Гарашанина. И Босния и Хорватия – сербские земли – яркий пример того, как, казалось бы, законное имперское пространство разрушается только быстрее благодаря усилиям сторонников восстановления великого государства.
Церковь в постимперском мире
Если говорить непосредственно о субъектах социального действия, именно о религиозных конфессиях, то здесь постимперский период наступает, когда некогда лидирующая организация сохраняет влияние на отделяющиеся и становящиеся частью новых национальных систем-государств религиозные организации, которые в свою очередь живут в рамках «старых» норм.
И тут мы видим, что движение к большей самостоятельности УПЦ – это ярко выраженный постимперский ход. УПЦ по возможности мягко прощается с МП, находясь в условиях беспрецедентного давления со стороны государства и общества, причём общества преимущественно снизу, как совокупности членов религиозных общин. Общины активно включаются в гражданское действие, активно помогая своей армии, сражаясь, – и вместе со спокойным движением иерархов от Москвы обретают чуть большее спокойствие, хотя и очевидно, что нетерпимость к УПЦ опирается совершенно не на мифическую подчиненность ФСБ. При этом, что важно, руководство УПЦ сохраняет приверженность нормам, заданным ещё в 1943 году.
То же самое можно отнести и к руководству Латвийской Православной Церкви: люди привыкли с советских времен к особому формату отношений с государством, который опирается на полный роялизм. В какой-то степени латвийское законодательство сделало за латвийское духовенство работу, которую ему пришлось бы делать, но с серьезнейшими репутационными рисками и потерями. При этом в силу специфики своей истории и небольшого масштаба Латвийская православная Церковь – довольно замкнутое сообщество, которое закономерно опасается лишней зависимости от Московского Патриархата, особенно в свете недавних реформ, легко перебрасывающих с места на место иерархов и простых священников.
Александр, Митрополит Рижский и всея Латвии. Фото: pravoslavie.lvИными словами, своим мудрым молчанием и поддержкой государства латвийское духовенство аппроприирует типичную имперскую (в данном случае советскую) методологию общения с мирскими властями. И здесь появляется вопрос: не является ли сама способность аппроприировать имперское наследие в своих интересах признаком распада имперского пространства? Субъекты-трайбы выделяются, осваивая методы управления из империи, и включаются в новые мир-системы. И здесь видится осмысленным обратить внимание на черногорскую историю.
Недавние уточнения статуса СПЦ в Черногории – это следствие упорной борьбы церковного Белграда за прежний объем возможностей в стране, с одной стороны, и стремления черногорской элиты обособиться как можно сильнее от «метрополии», с другой стороны. Для этого даже применялась попытка использовать «Черногорскую автокефальную церковь» из полутора десятков приходов, но черногорская элита в моменте проиграла. Однако СПЦ самим своим вхождением в строгую рамку закона, определяющего пределы её полномочий, включается в новую систему норм, которая, в свою очередь, принадлежит европейской «постимперии».
Что нас ждёт?
Исходя из вышеизложенного попробуем сформулировать выводы.
- Православная Церковь переживает империи, плавно входя в постимперское будущее. Формы существования поместных церквей входят в соответствие с новыми нормами существования субъектов постимперского пространства, одновременно с этим меняя своё местоположение – уходя из зоны влияние пока пытающейся трепыхаться евразийской империи ближе к Европе.
- При этом не нарушаются догматы и каноны. Литургия служится по-прежнему, а вопросы «подведомственности» историческим церквам тактично замалчиваются. При этом у всех описанных выше церквей есть особая история отношений с Константинополем: например, Латвийская православная Церковь входила в состав Константинопольского патриархата с 1936 по 1940 год, причём время её вхождения совпало с мученической смертью прот. Иоанна Поммера, активного противника перехода ЛПЦ под греческий омофор. Возможно, что УПЦ и ЛПЦ так и останутся без присмотра, вырастая с десятилетиями во что-то новое.
- Наконец, именно православные организации могут стать ключевым инструментом связки России с остальным миром, когда вступит в свои права эра русофобии, только начавшаяся недавними санкциями. И православные латыши, и православные украинцы мудро не обрывают связей с Москвой, поддерживая состояние дел по мере сил в подвешенном состоянии.
