– Отец Григорий, почему из множества путей жизни в Церкви вы избрали монашеский?
– Строго говоря, я его не избирал. Просто однажды я подумал, что для меня это наиболее адекватный путь служения Христу и ближнему. Мирянин сегодня ничему не научен, ничего не может и не умеет в духовной жизни. Белый священник отягощён всякими семейными обязанностями, беготней по требам. Монах хотя бы имеет возможность заниматься чем-то более-менее соответствующим христианскому званию.
– А в чём вы видите цель монашеской жизни?
– Я не вижу никакой специфической цели монашеской жизни, есть просто цель жизни христианская – Христос. Надо стараться быть с Ним, исполнять заповеди, служить Богу... Я понимаю, что эти слова навязли в зубах от частого употребления, но это оттого, что за ними слишком мало дела. Монашество – это некий церковный институт, которого при нормальной жизни церкви не должно было бы и быть. Оно появилось в истории, когда церковь начала сдавать свои позиции и сращиваться с государством. А потом и монашество начало сращиваться с государством – это процесс бесконечный. Теперь уже и внутри монашества есть схимники. Можно было бы выдумать ещё один институт внутри схимников и так далее. Но это будет совсем глупо – так сужать пространство в поисках, где есть Христос и Его ученики, то есть Церковь.
Иеромонах Григорий Побожин. Фото: Антоний Киш– Чего, на ваш взгляд, не хватает современному монашеству и монахам, чтобы исполнять заповедь «будьте Моими учениками»?
– Чего не хватает? Мозгов не хватает, чтобы отличать настоящее. В Русской православной церкви традиционное монашество давно уже приказало долго жить, может быть, за редким исключением; остальное – просто-напросто какие-то реконструкторские игры, к которым с той или иной степенью рвения приобщаются простые верующие. Все эти клобуки, чёточки, какие-то молитовки, вот эти бороды, особо смиренный вид... Подобное делают всякого рода толкиенисты, реконструкторы боёв рыцарских или Великой Отечественной войны. Только монашество кажется гораздо более солидным и серьёзным. Сначала они в это играют совершенно искренне, потом, исподволь, начинают понимать ложность своего состояния, но в конечном итоге просто привыкают. У нас после советских гонений не сохранилось никакой традиции, никакой преемственности в монашеской жизни, которая никогда не была простой. То, что мы читаем в Добротолюбии, в Лествице, у разных святых отцов, очень почтенных и хорошо осознающих, что они делают и пишут, – для нас всё это выглядит диким, но мы не можем признаться, что такая огромная пропасть между ними и нами. Псевдо-средневековое воззрение на монашество, которое ныне популярно и пропагандируется, никоим образом не соответствует современным запросам ни общества, ни церкви.
– А что можно было бы изменить, исправить для возрождения монашества в нашей церкви?
– Всё сказанное мной – это часть болезни церкви. Менять нужно саму современную церковную систему, которая вопреки древней традиции стала очень заклерикализована, заиерархизирована. У нас, по сути, феодальная система правления, когда правит только один феодал, все остальные – вассалы, которые смотрят ему в рот. Это касается и государства, и церкви, которая ориентируется в этой модели на государство. Всё это печально, к тому же зачастую приобретает отвратительные формы, когда ты вынужден изображать из себя подобострастного подданного, бежишь под благословение и чуть ли не земные поклоны кладёшь перед епископом. В такой системе сам человек – винтик, ничего из себя не представляет, он вынужден ориентироваться на начальника. Его начальник ориентируется на следующего начальника, и так до самого верха. Нет того, что должно быть, – церковной общины, когда ты можешь спокойно с человеком общаться о вере, Боге, церковной жизни и вообще о жизни, пусть он даже стоит выше тебя уровнем на иерархических ступенях или ступенью ниже.
При таком положении дел у нас два выхода: или мы превратимся в гетто со своими причудливыми правилами и на нас будут смотреть как на музей, или всё это закончится взрывом – церковной революцией. Вынужденные пресмыкаться перед начальством священники, миряне, монахи, видя, насколько они отличаются от современного общества, будут бунтовать тем или иным образом. Скрытый бунт уже присутствует на всех уровнях. Все ропщут: миряне на священников, священники на мирян и епископов, епископы ни во что не ставят священников и мирян, при этом тоже ропщут в отношении патриарха. Уж не знаю, что там в голове патриарха. Он тоже наверняка недоволен, потому что и сам жёстко обусловлен сложившимися рамками и границами. Любой начальствующий в церкви вынужден носить какую-то маску, которая не соответствует его личным представлениям о христианстве, монашестве или епископстве.
– А лично ваши надежды на монашеский путь как-то оправдались?
– Я не собирался быть монахом – просто меня сначала рукоположили, и я довольно долго был целибатным дьяконом, а потом священником. Поэтому после пострига ничего особенного не изменилось, опять же в силу того, что собственно монашество «не работает». Все видят, что есть монастыри, в которых живут какие-то люди, которые особо одеты, но на этом их особенность чаще всего и заканчивается. Они ведут, в общем, тот же самый образ жизни, к которому привыкли, и занимаются теми же самыми делами, к которым привыкли, например, на приходе. Если человек «заточен» под преподавание – он и продолжает преподавать. Я этим и занимался, только сменил место жительства на монастырь, и преподавания в моей жизни стало больше – и всё.
Конечно, так не везде. Где-то есть монастыри, где жёстко «играют в монашество», но это обычно люди, очень оторванные от всего того, что происходит сейчас в церкви, далеки от какой бы то ни было древней церковной традиции и от современной жизни. Чаще всего всё это заканчивается трагически – историй таких немало.
– Иночество и монашество, на ваш взгляд, предполагает этот уход из мира или человек предстает перед миром в некоем новом качестве?
– Учитывая размытый, неясный характер современного монашества, очевидно, что люди приходят в монастырь со своими какими-то «тараканами» и планами. Иногда послушаешь эти планы – глаза на лоб лезут: кто-то хочет укрыться, спрятаться, чего-то избежать в жизни. То же, что и с крещением: чтобы не болел и не сглазили. Но это, конечно, неправильно. В первоначальном христианстве люди потому все оставляли и уходили, что они обретали это потрясающее открытие – Христа, от которого, так сказать, замирало сердце, и все остальные ценности становились для них несущественными. Это и заставляло их совершать такие дикие, с точки зрения общества, поступки. Но, положа руку на сердце, скажите, сейчас много вы таких примеров знаете?
– Есть такие вдохновенные примеры и в наше время. Но их не может быть много.
– Конечно. Не всё так плохо на самом деле. В Русской православной церкви пока идёт всё медленно и со скрипом, в то время как христианский мир несётся вскачь галопом. Нам надо вспомнить свои традиции и посмотреть на тот же самый католический Запад, который старается всегда зорко следить за тем, что происходит в мире, соответствовать запросам людей. Мы видим, что Ватикан не боится искать ответы на очень острые внешние проблемы, финансовые, социальные, национальные. Но и внутренние проблемы западная церковь, которая была менее разорена в ХХ веке, часто решает лучше нас. Там сохранились монашеские движения совершенно разных типов. Хочешь быть созерцателем – иди в трапписты, молись и созерцай. Есть миссионерские ордена, а есть монастыри, которые служат бедным, как Тереза Калькуттская. Везде свои особые уставы, помогающие устроить жизнь монашеской общины в конкретном служении. У них, что немаловажно, своё начальство – монастырское, то есть они не подчиняются епархиальному архиерею и его представлениям о том, как им должно жить. Их курирует свой комиссар, который может жить где-нибудь на другом полушарии, но у них одна традиция и они заняты одним делом. У нас ничего не работает, потому что всё свалено на одного человека – местного правящего архиерея, который зачастую просто не имеет возможности держать руку на пульсе всего, потому что он всего лишь человек. Но ситуация его заставляет… Не только ситуация, но и подпевалы, которые его окружают, постоянно его возвеличивают целыми днями, поют ему дифирамбы, то есть делают из него этакого супергероя. Поэтому все вынуждены играть в эту дурацкую игру, в том числе и монашествующие. Но надежда есть. Глупо копировать западные образцы, да и не получится, но учиться у них уж точно надо. Ведь они же не стесняются учиться у нас, проводят ежегодные конференции по православному богословию, по русской святости.
– Но даже при всех современных недостатках вы считаете, что монашество – это то, что позволяет служить Богу и Церкви?
– Да-да, именно это я хочу подчеркнуть. Я изначально понимал, что в таком трудном нынешнем положении Русской православной церкви нужно стараться служить Христу, не обращая внимания на какие-то побочные эффекты нашей жизни. Понимал, что это можно только в монашеском чине, и то – если повезёт с архиереем. Мне повезло, у нас хороший архиерей, насколько может быть хороший архиерей при вышеизложенных условиях. И обстоятельства моей жизни, слава Богу, сложились так, что я могу вести социально активный образ жизни и служить – меня не держат взаперти.
– Сохраняется всё-таки надежда, что и мирянам можно служить Богу и церкви?
– Мирянам я бы вообще не рекомендовал идти в монашество, особенно женщинам.
– Нет, вопрос не о монашестве, а о возможностях – кроме монашества.
– Вот и нужно эти возможности использовать, потому что зачастую монастырь становится могилой для мирянина. Просто его там затюкают, особенно если он нетвёрд в вере, такой неофит. Его просто замордуют до психологического срыва, депрессии и, чего уж греха таить, до самоубийства. Если в мужских монастырях с тобой будут ещё как-то более-менее прилично обращаться, то в женских монастырях зачастую – просто какой-то дом умалишённых пополам с колхозом. Среди них встречаются очень крепкие хозяйства, замечательные, но только ради этого они что ли там собирались? Чтобы картошку окучивать целыми днями и коров доить? Розочки сажать. И вот они там до остервенения сажают эти розочки… И понемножку сходят с ума.
– Вы сказали, что служить Христу всегда нужно всем – вот это забывается порой, и тогда акценты смещаются на внешние вещи.
– Не то чтобы смещаются, этот вопрос даже не ставится. Человеку и в голову не приходит, он вообще это слово «служить» не употребляет. Разве что в молитвах, утренних и вечерних. У него Христос – это просто строчка в молитвослове! Совершенно никакого у него не было Откровения, ничего он не переживал – никаких событий в своей жизни. У него было одно хобби: он в шахматы играл или марки собирал, а потом просто переключился на другое, на пенсию вышел, предположим. Теперь он думает, что нашёл истину, которую и не искал. А нужно искать, и не обязательно в монастыре.
