– Великую княгиню Елизавету Фёдоровну Романову в Русской церкви почитают как святую новомученицу. В чём уникальность её святости, а в чём типичность её жизни для русского православия?
– Начну с уникальности. Траектория её жизни после гибели мужа от бомбы террориста не была очевидной. Немка по происхождению, она могла, с одной стороны, покинуть Россию и уехать к родным, переживать горе в кругу самых близких людей. С другой стороны, к этому времени она уже неформально возглавляла самые разные общественные организации, и такому человеку непросто было всё оставить и целиком погрузиться в церковную деятельность.
Меня всегда удивляют сухие цифры её биографии. Её муж, великий князь Сергей Александрович, был был убит в 1905 году, а в 1909 году начала работать Марфо-Мариинская обитель – уже тогда целостно продуманный воплощённый проект, со всеми зданиями, сооружениями, единомышленниками, среди которых были представители духовенства, художники и сами девушки, пришедшие послужить Богу и церкви. Это, конечно, уникально по человеческим меркам жить на такой скорости и с таким качеством.
Елизавета Фёдоровна и Сергей Александрович. Фото: общественное достояниеЕсли говорить о традиционности, то стоит вспомнить несколько примеров из истории России, когда женщины, особенно вдовы, собирались, молились, оплакивая своих мужей, но не горевали с утра до вечера, а вместе старались хранить память о любимых и одновременно заниматься богоугодными делами, помогать нуждающимся людям. Такая «низовая» инициатива устроения общинной жизни встречалась в русском народе не однажды. Иногда женщины хотели институционализировать свой опыт, и из их общины вырастал монастырь. Так Маргаритой Тучковой и общиной вдов воинов, погибших в Бородинской битве 1812 года, был основан Спасо-Бородинский монастырь.
Вот в этом смысле Елизавета Фёдоровна была в русле русской православной традиции: появилась община единомышленниц, с которой она осуществила проект обители сестёр милосердия. При этом Марфо-Мариинская обитель была уникальна – она не была монастырём. Это было церковное учреждение нового типа, сёстры обители не принимали постриг и не приносили монашеского обета безбрачия. Акцент в их служении делался на особом деле милости к человеку: не только поддержать больных, накормить голодных – главная нацеленность была на внутреннее перерождение человека, устроение жизни по вере в Бога.
Для этого проводились различные беседы: евангельские, культурно-просветительские, литературные. В обитель приходили художники, писатели, поэты (например, Сергей Есенин и Николай Клюев).
– Но из общественной жизни и тем более придворной великая княгиня ушла, как я понимаю?
– Она писала своим родственникам и друзьям (например, своей подруге Зинаиде Юсуповой), что теперь светский мир для неё поблёк, но оставалась при этом попечительницей очень многих комитетов. Кроме заботы об обездоленных в разных благотворительных организациях Елизавета Фёдоровна была попечительницей музеев, Строгановского училища, московской Елизаветинской гимназии. Когда мы несколько лет назад делали выставку о великой княгине Елизавете, я была просто потрясена: при её участии развивались 150 благотворительных обществ: дома призрения, просветительские общества, комитеты помощи раненым в Первой мировой войне, организации, которые снабжали фронт одеждой и продуктами. При том что было и главное её детище – Марфо-Мариинская обитель, которая для Елизаветы Фёдоровны была не только местом служения – помощи людям, это был её дом, пространство общения с сёстрами.
Покровский собор Марфо-Мариинской обители. Фото: Ludvig14 / Wikipedia– Никто не станет оспаривать важность служения христианского милосердия, но когда человека признают святым, преподобномучеником, это означает, что он особый человек, пример для нас. В чём главный пример великой княгини Елизаветы?
– Я думаю, что в церковной среде есть определённый штамп в восприятии её святости. Елизавета Фёдоровна канонизирована как преподобномученица, то есть по чину монашествующей. Но если досконально разбираться с историей её жизни, то она, как и все сёстры обителим, не принимала монашеских обетов и пострига, а была посвящена в диакониссы по особому древнему чину для женщин, которые не только совершали дела милости, но и помогали при подготовке новообращённых к крещению. Ей очень хотелось, чтобы служение диаконисс было восстановлено в Русской церкви. Для рассмотрения на Поместном соборе 1917–1918 годов она составила записку о диаконическом поставлении женщин. Такое радение о признании служения женщин не могло не возникнуть на рубеже XIX–XX веков, когда менялось их положение в европейском обществе: мы видим женщин в искусстве, науке, политике, предпринимательстве. И в самой церковной жизни в этом время всё более актуальным и острым для мирянок делается вопрос о призвании: ты к чему призвана Богом, у тебя есть какое-то место не только в семье, но и в обществе, в народе, в церкви?
Особые дары женской души – в молитве, в заботе о людях, в общении – не могут быть не востребованы Богом. Женщины в современной церкви уже не могут присутствовать фоном. Они, так же как и мужчины, должны поставляться на служение в соответствии со своими дарами. И очень важно, чтобы надежды преподобномученицы Елизаветы на диаконическое служение женщин исполнились.
Ещё одна её надежда и дело жизни – стремление приобщить к православию русскую аристократию и интеллигенцию. Русскую аристократию сейчас найти почти невозможно, но и сегодня остаётся острой задача открыть пути доверия и дружества между интеллигенцией и церковью. От этого выиграют все. Наша церковь станет более образованной и культурной, а наша интеллигенция – верующей.
– Может, это и будет способствовать появлению новой русской аристократии – духовной, а не по крови?
– В Марфо-Мариинской обители действительно можно увидеть шаг к появлению такой аристократии. Елизавета Фёдоровна не просто собирала девушек на добрые дела, но вместе с ними вдумчиво разделяла жизнь как с родными. Так же вдумчиво и сознательно она приняла православие. Она венчалась с Сергеем Александровичем, оставаясь лютеранкой, и только через семь лет сама безо всякого принуждения перешла в православие. И мне видится, что это не было изменой лютеранству, но органично выросло из её духовного пути. Поменялось её церковное собрание, богослужебные обычаи, и она приняла эту перемену как новый дар Божий. В каком-то смысле просто перешла в другую общину, которая ей по своим устоям и принципам жизни оказалась более родной. В немецкой аристократке зародилась такая искренняя и глубокая любовь к русскому народу, русской культуре, православию, что она стала по-настоящему русским человеком, желавшим разделить до конца всё, о чём думает, плачет и какие молитвы возносит этот народ.
Елизавета Федоровна, 1887 год. Фото: Hayman Seleg Mendelssohn / Wikipedia– Но многое в представлениях Елизаветы Фёдоровны, в её понимании милосердия нашим современникам покажется необычным, твёрдым, даже жёстким.
– Да, она считала, что ради жалости к русским людями и ради сохранения России надо сурово наказывать расплодившихся террористов-революционеров – вплоть до смертной казни. Как известно, она поддержала и княгиню Юсупову, не осудив её сына за убийство в декабре 1916 года Григория Распутина. Но это не говорит о том, что княгине не было жалко самих революционеров и террористов. Известно, что после трагического убийства её мужа, великого князя Сергея Александровича, дяди императора Николая II, она навестила в тюрьме убийцу Ивана Каляева и простила от имени мужа, а услышав, что он верующий, передала ему Евангелие и дважды просила написать прошение о помиловании, но Каляев отказался. Некоторые историки отрицают это посещение, но о нём упоминает и сам Иван Каляев.
– В чём значение служения Елизаветы Фёдоровны для русской церковной традиции?
– О чём-то уже я сказала, но ещё хочется отметить те дары немецкой крови и западного христианства, которых так порой недостаёт на нашей земле и в Русской церкви. Я говорю о её инициативном и очень практическом уме, касавшемся в каждом деле мельчайших деталей. Кто исследовал её жизнь, не мог не обратить внимания на то, как она относилась, например, к устройству своих больниц. Она участвовала в создании проекта, сама следила за проведением работ, сама заказывала оборудование для больниц.
А устроение Братского кладбища, а строительство Русского павильона для Международной выставки в Париже, который посетили миллионы людей! Конечно, и место жительства, и одежду для сестёр Марфо-Мариинской обители Елизавета Фёдоровна разрабатывала сама, чтобы всё было красивым, скромным, удобным. Простое перечисление таких её дел, наверное, заняло бы у нас не меньше часа. Для меня очень важно в жизни и делах великой княгини Елизаветы поистине евангельское сочетание красоты и доброты. Доброта, служение милосердия без красоты несовершенны, как и холодная красота, не наполненная добротой, близостью к человеку.
В наше время есть большая потребность достигать такого качества соединения людей, чтобы они хотели и могли не только обогреть друг друга, но и помогать другим людям, как это было у сестёр обители. Пусть они не принимали монашеского пострига, но их немонашеские обеты предполагали посвящение жизни Богу и людям, и всё это происходило в атмосфере какой-то удивительной гармонии. Всё в обители было продумано. Например, второй храм, освящённый в 1909 году, был устроен таким образом, чтобы тяжелораненые могли участвовать в богослужении через открытые двери в своих палатах.
Само устройство двора таково, что туда и сейчас хочется прийти, побыть, посидеть, поразмышлять. Это дружелюбное пространство красоты, культурной богословской мысли, каких-то совместных дел и проектов.
Верующие у иконы святой великой княгини Елизаветы Федоровны у храма Ильи Пророка в селе Ильинское в Московской области. Фото: Сергей Пятаков / РИА Новости– И сейчас, мы знаем, во время кровопролития на Украине и на Донбассе церковь немало делает: собирает гуманитарные посылки для страдающих мирных жителей и военных, есть госпитали, где работают сёстры милосердия, православные священники едут, чтобы утешать и поддерживать людей, которые находятся в беде. Я сам видел, как возникают небольшие церковные дружества в делах помощи. Но Елизавета Фёдоровна пользовалась ещё особым авторитетом в церковной среде. Возможно ли в нашей церкви сейчас подобное или теперь другая эпоха?
– Мне хотелось бы иметь надежду и сказать «да», появились или вот-вот появятся, потому что ни церковь, ни народ не могут состояться без таких примеров. Но пока их очень трудно предъявить, особенно когда видишь исторический масштаб личности – например, основателя нашего города (Екатеринбурга. – «Стол») Василия Татищева или основателя Оренбурга Ивана Неплюева: там по три абзаца перечисления не того, что они сделали, а только кем были. Подобное можно сказать о государственного масштаба и евангельской скромности людях Русской церкви рубежа XIX–XX веков Николае Неплюеве или игуменье Екатерине (Ефимовской). Елизавета Фёдоровна стоит в этом же ряду. Вспоминается, например, как она ходила к Станиславскому на уроки театрального мастерства и тихонечко, чтобы её никто не видел, сидела и слушала, или как она инкогнито помогала несчастным в одном из самых преступных мест Москвы – на Хитровом рынке.
Я ищу такие ориентиры в современной жизни. Кто эти старшие в нашем народе, готовые всем своим для него пожертвовать, начиная с самого простого – со своего имущества, как это сделала великая княгиня, открыв во время войны лазарет в собственной усадьбе в Ильинском. А был ведь ещё и дворец Белосельских-Белозерских в Санкт-Петербурге. В этом году мне довелось там побывать. У меня просто дыхание перехватило, когда я увидела красоту главного зала этого дворца, который был отдан для лечения раненых.
Но это величие человека не появляется без отклика на жизнь и судьбу народа. В 1914 году настоятельница Марфо-Мариинской обители Елизавета приехала в паломничество к нам, в Верхотурье, и здесь её застигла новость о начале войны. Она, не медля ни дня, вернулась домой организовывать лазареты для раненых.
