Начнём со скандала. Перед нами Рождественская икона Андрея Рублёва. Ничего необычного, не правда ли? Но что за старец обращается к Иосифу Обручнику в левом нижнем углу? И почему Иосиф так грустен?
Икона Андрея Рублёва «Рождество Христово». Фото: Благовещенский соборВ знаменитых «Очерках о русской иконе» князь Е. Трубецкой утверждает: «мы видим Иосифа, искушаемого диаволом во образе пастуха. Пастух указывает ему на кривую, суковатую палку; а Иосиф изображается на различных иконах то в состоянии тяжкого раздумья, то сомневающимся и как бы прислушивающимся к искусителю, то с выражением глубокого отчаяния и ужаса – почти безумия»… Действительно, как тут не загрустить… Лукавый заставляет Иосифа сомневаться, что Мария даже после Родов осталась Девой, и говорит, что её Сын – не Сын Божий, а просто ребёнок от какого-то другого мужчины. Отсюда и грусть, и «почти безумие». Так и хочется добавить: «Счастливого Рождества»…
Но неужели и правда на иконе одного из самых радостных христианских праздников нашлось место лукавому соблазну – да еще и без всякого упоминания о нём в Евангелии? Чем бедный Иосиф заслужил такое отлучение от Праздника? А кроме того: кто эти женщины в противоположном углу? О них ведь тоже ни слова нет в Библии. Вообще текст, сообщающий нам обстоятельства Рождества, немногословен: «Когда же они [Мария и Иосиф] были там, наступило время родить Ей; и родила Сына своего Первенца, и спеленала Его, и положила Его в ясли, потому что не было им места в гостинице» (Лк. 2: 6–7). Далее Лука скажет о пастухах, пришедших поклониться Христу. Матфей же расскажет о волхвах. Это всё. Больше нет никаких подробностей или нюансов – мы не знаем ничего о том, что делали или говорили Иосиф и Мария. Кроме того, евангельские тексты ничего не сообщают нам ни о старике с клюкой, ни о женщинах с купелью. Почему же иконописец изображает этих людей? К какому источнику обращается?
Здесь, как и часто в церковной культуре, мы имеем дело с преданиями, вошедшими в апокрифы, неканонические христианские тексты первых веков. Один из таких апокрифов – Протоевангелие Иакова (которое на Руси называли «Иаковлевой повестью») – как считалось, был написан сыном Иосифа Обручника от первого брака. И хотя в действительности этот текст был составлен не раньше второй половины II века и осуждён как неканонический уже в V веке, мы находим любопытные подробности Рождества Христова, признанные традицией иконографии. В нем мы читаем: «И нашёл Иосиф пещеру, и привёл Марию, и оставил с ней сыновей своих, и пошёл искать повивальную бабку в округе Вифлеема. <…> И увидел он женщину, спускающуюся с горы, которая сказала: человек, куда ты идёшь? Иосиф отвечал: ищу повивальную бабку. <…> Она же сказала: А кто такая, кто рожает в пещере? <…> Он в ответ: Это Мария, которая выросла в храме Господнем, и я по жребию получил её в жёны, но она не жена мне, а зачала от Духа святого. И сказала ему бабка: Правда ли это? И ответил Иосиф: пойди и посмотри. И бабка повивальная пошла вместе с ним. И встали они у пещеры, и облако сияющее появилось в пещере. И сказала бабка: душа моя возвеличена, глаза мои увидели чудо, ибо родилось спасение Израилю».
Смысл этой истории ясен: Рождение Христа – не только особенное космическое событие, оно чудесно и необыкновенно само по себе. Всякая женщина, начиная с Евы, знает, что стало следствием грехопадения: «мучительной Я сделаю беременность твою, в муках будешь рожать детей» (Бытие 3: 16). Мария же безболезненно рождает Иисуса, ей не требуется ничья помощь, отчего Лука так ёмко и говорит: «родила», «и спеленала», «и положила», – в смысле, всё сама. Появление же повитухи свидетельствует, что она пришла напрасно, ей просто ничего не пришлось делать. Однако, заметите вы, этот пассаж не объясняет, почему женский фигур – две. Что же, читаем дальше: «И вышла повитуха из пещеры, и встретила Саломею, и сказала ей: Саломея, Саломея, я хочу рассказать тебе о явлении чудном: родила дева и сохранила девство своё. И сказала Саломея: Жив Господь Бог мой, пока не протяну пальца своего и не проверю девства её, не поверю, что дева родила. И только протянула Саломея палец, как вскрикнула и сказала: Горе моему неверию, ибо я осмелилась искушать Бога. И вот моя рука отнимается как в огне».
Кафедра Максимилиана. Фото: Архиепископский музей РавенныНеудивительно, что за столь нечестивый жест, на который решилась эта женщина (а вовсе не за её неверие), рука её отсохла. На кафедре Максимилиана (VI век) есть изображение: Саломея наклоняется к Марии и показывает ей свою повреждённую руку.
Конечно, Саломея тут же раскаялась, пала на колени и взмолилась об исцелении. «И тогда предстал перед нею ангел Господень, и сказал ей: Саломея, Саломея, Господь внял тебе, поднеси руку свою к младенцу и подержи его, и наступит для тебя спасение и радость. И подошла Саломея, и взяла младенца на руки, сказав: поклонюсь ему, ибо родился великий царь Израиля. И сразу же исцелилась Саломея и вышла из пещеры спасённою».
Часослов семьи Спитц. Фото: J. Paul Getty MuseumТак, на иллюстрации из Часослова семьи Спитц (XV в.) мы видим, что позади Марии на коленях стоит ещё одна женщина, у которой вообще нет рук. Это и есть Саломея, в ответ на молитву которой ей из-за спины ангел уже несёт утраченные руки. Любопытно, впрочем, что художник изображает Саломею с нимбом, как если бы она была святой. Эта особенность восприятия этого персонажа вообще, кажется, характерна для всех христианских народов: на Руси Саломею почитали как покровительницу повитух и рожениц. Характерен записанный рассказ одной повитухи из Орловской губернии: «Што роженицам помогать, как это сам Господь указал: родила Божья Матушка от Святого Духа, а бабушка Соломонида при ей была и в муках ей помогала, поэтому и на иконах она на втором месте около Богородицы, и молитву ей читаешь: “Помяни, Господи, царя Давида и бабушку Соломониду”. Так-то. Самим Господом Богом указано, что нам, бабушкам, роженицам помогать, потому что только скотина сама себя ослабляет, а хрещёному человеку этого делать никак не можно».
Надо сказать, что, несмотря на чудесность исцеления, весьма показательно, что история о Саломее не вошла в тексты Евангелий и одновременно была так нежно воспринята в народной традиции. Склонные к магии и суевериям простые люди, безусловно, были крайне впечатлены рассказом о преступлении и наказании. Кара за нечестие в виде отсохших рук и исцеление за раскаяние – серьёзный повод поклониться Христу. Правда, точно так, как поклоняются языческим богам. В этой истории нет ничего евангельского, потому что в Евангелии нет ни одного чудесного наказания. Наоборот, чудо случается только в исцеление, причём даже недостойных: когда за Христом пришли рабы первосвященников с копьями и кольями, Пётр, защищая Иисуса, отсёк одному из пришедших ухо. А Христос это ухо исцелил. Ему бы ничего не стоило оставить их всех не то что без ушей – но без рук и ног, чтобы заставить их поверить, однако Он ничего подобного не сделал. Нельзя ведь заставить любить. Можно только просто любить. Потому и православный иконописец изображает двух женщин в память о предании – как свидетельниц чуда, но не изображает ничего, что говорило бы о том, что женщин этих заставили поверить. Это вообще свойственно иконописи: в ней нет скрытых смыслов, она вся – на поверхности, вся – сама простота. И если мы видим двух женщин, купающих Младенца, то это не значит ничего, кроме того, что мы видим: они служат Ему так, как умеют. и не потому, что их заставили, а просто так.
Здесь, впрочем, уместно напомнить, что главную загадку мы так и не разрешили: кто же этот странный старец, который обращается к Иосифу? Кажется, будто мы всё это время рассуждали о совершенно другом предмете, но на самом деле мы уже подобрали ключ. Икона ничего не скрывает: если на ней есть бес, она покажет его именно бесом. Кроме того, с какой стати святому праведному Иосифу в праздник Рождества лицезреть нечистого? Например, в западной традиции он всеми силами заботится о Новорождённом – разрезает свои чулки, чтобы сделать для Него пелёнки (они были бедны, и у них не было другой ткани), наливает воду для купания, готовит еду. Всё это могло вызывать у средневековых католиков смех, отчего Иосиф часто выставлялся как комический персонаж в рождественских балаганах. Его даже могли воспринимать как своего рода «святого рогоносца», почему и изображали таким грустным, но уж никак не предполагали, будто он связан с силами зла.
Часть Антверпенско-Балтиморского квадриптиха «Рождество». Фото: Museum Mayer van den BerghПравославная же традиция иконописи вообще никогда не заходила так далеко: Иосиф просто сидит подле вертепа. Он грустит. Почему? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно взглянуть на более ранние изображения этого сюжета. На Синайской иконе (XI в.) мы видим, что к такому же склонившемуся в печали Иосифу, каким мы нашли его у Рублёва, приходит не стариц с клюкой, но ангел. Это позволяет нам однозначно идентифицировать сюжет вплоть до буквы Евангельского текста: «…по обручении Матери Его Марии с Иосифом, прежде нежели сочетались они, оказалось, что Она имеет во чреве от Духа Святаго. Иосиф же, муж Её, будучи праведен и не желая огласить Её, хотел тайно отпустить Её. Но когда он помыслил это, – се, Ангел Господень явился ему во сне и сказал: Иосиф, сын Давидов! не бойся принять Марию, жену твою, ибо родившееся в Ней есть от Духа Святаго; родит же Сына, и наречёшь Ему имя Иисус, ибо Он спасёт людей Своих от грехов их. <…> Встав от сна, Иосиф поступил, как повелел ему Ангел Господень, и принял жену свою» (Мф. 1: 18–25). Иными словами, он грустит не потому, что сомневается, а потому, что думает, будто должен отпустить Марию, потому что Она – чужая жена. Однако ангел утешает и наставляет его.
Икона «Рождество Христово». Фото: Монастырь святой Екатерины, СинайКак же тогда возник образ старца? На фресках греческого монастыря Пантанасса (XV в.) мы видим, что к Иосифу подходит человек в шляпе и с рожком в руках. Очевидно, что это пастух.
Фреска «Рождество Христово». Фото: Pantanassa MonasteryИменно поэтому на иконе Рублёва, с которой мы начали, за спиной старца изображены овцы. Он – один из пастырей, которые пришли поклониться Христу. Именно поэтому в русской иконописи вовсе не обязательно рядом с Иосифом изображается старец. Это могут быть и молодые пастухи, как на прекрасной Псковской иконе, где пастух и молод, и трубит в рожок. Неудивительно также, что пастух как бы заменяет ангела – ведь это ангелы приводят пастухов к вертепу, так что их появление – это само по себе свидетельство чуда и утешение для Иосифа. Народная же традиция здесь и вовсе удивительно благочестива: для объяснения иконографии Рождества был сложен духовный стишок о пастухах, которые не знают, как найти вертеп. Ангел же говорит им:
Идите прямо, укажет вамо…
А кто? Кто?
Иосиф старенький, Богу миленький,
Тот скажет…
Икона «Рождество Христово». Фото: Псковский музей-заповедникНо даже если в народе, который вообще склонен к магизму и суевериям, не говорили ни слова о явлении лукавого, откуда же такой достойный и глубокий мыслитель, как Евгений Трубецкой, взял версию о сатанинском происхождении старца с клюкой? Ответ прост: он её выдумал. Будучи человеком своего времени, времени чрезвычайной любви к мистицизму всех родов и сортов, он просто не избежал соблазна домысливания с привкусом эзотерики – типичного для начала века. Куда печальнее, что версия о лукавом в образе старца без всякой проверки стала передаваться от исследователя к исследователю, а от них – к популяризаторам. И хотя она может быть таинственной и очаровательной, но не имеет ничего общего с той радостью, которой посвящена икона Рождества, – радостью Встречи, радостью превращения прохожих в ангелов, радостью заботы о беззащитных, радостью Тайны, которая сама по себе всегда есть Тайна Радости, а не мистическая, магическая или иная замороченная и надуманная загадка.
