Сегодня дневники ректора Св.-Владимирской православной семинарии в Нью-Йорке стали одной из тех книг, которые всякий православный человек просто должен прочитать – и для укрепления в вере, и для трезвенного размышления о церкви и о самом себе, и просто так, для понимания того, как верующему человеку надо относиться к политике и вообще к жизни. «Стол» публикует несколько цитат из «Дневников» о. Александра Шмемана.
* * *
Понедельник, 29 января 1973
Вчера в поезде (из Wilmington, Del.) думал: пятьдесят второй год, больше четверти века священства и богословия – но что всё это значит? Или – как соединить, как самому себе объяснить, к чему всё это сводится, clair et distinct (ясно и чётко. – Авт.), и возможно ли и нужно ли такое объяснение? Двадцать пять лет назад, когда эта, теперь уж меня определившая жизнь (посвящение, богословие) начиналась, всё казалось, что не сегодня-завтра сяду, подумаю и выясню, что это только вопрос досуга. Но вот – двадцать пять лет! И, вне всякого сомнения, большая часть жизни – за спиной, а неясного – на глубине – гораздо больше, чем ясного.
Что нужно, собственно, объяснить? Соединение, всегда меня самого удивляющее, какой-то глубочайшей очевидности той реальности, без которой я не мог бы дня прожить, со всем растущим отвращением к этим безостановочным разговорам и спорам о религии, к этим лёгким убеждениям, к этой благочестивой эмоциональности и уж, конечно, к «церковности» в смысле всех маленьких, ничтожных интересов… Реальность: ещё вчера её ощутил – идя в церковь к обедне, рано утром, в пустыне зимних деревьев, и затем этот час в пустой церкви, до обедни. Всегда то же ощущение: времени, наполненного вечностью, полноты, тайной радости. Мысль, что Церковь только для того и нужна во всей своей «эмпирии», чтоб этот опыт был, жил. Так, где она перестает быть символом, таинством, она ужас, карикатура.
* * *
Вчера длинный вечер у Серёжи с Иосифом Бродским. Сначала скучнейший приём у R. Payne. Снобизм. [Сумбурная компания.] Какие-то таинственные девицы в штанах. Для чего им Бродский? Дома – очень простой и милый. По словам Серёжи, в Pen-Club, днём, после чтения им его стихов, на вопрос какого-то еврея, почему он христианин, Бродский: «Потому что я не варвар…». Страшно нервный. Впечатление такое, что потерян, не знает, как себя вести.
Иосиф Бродский. Фото: nationaalarchief.nl* * *
Литургия в East Meadow. Радостное чувство, что американское православие, за которое пришлось столько вытерпеть хулы, – реальность, в тысячу раз больше реальность, чем дешёвая псевдодуховность всевозможных [духовных центров]. Но, увы, люди любят дешёвку, лишь бы она была прикрыта бородами, крестами и привычными словесами.
Вчера вечером кончил «Чевенгур» (книга советского писателя Андрея Платонова. – Авт.). Читал, и всё в уме сверлила ахматовская строчка: «ещё на западе земное солнце светит…». А тут – погружение в мир, весь сотканный, в сущности, из какой-то бездонной глубины невежества, беспамятства, одержимости непереваренными мифами. Как будто никогда не было ничего в России, кроме дикого поля и бурьяна. Ни истории, ни христианства, никакого логоса. И показано, явлено это потрясающе. И ещё приходит в голову: «если свет, который в вас, – тьма…».
* * *
Вчера длинный вечер у Виктора Кабачника с «новыми» – Юрием Штейном и его женой Вероникой (Туркиной), двоюродной сестрой первой жены Солженицына. Длинный разговор – о Солженицыне, о России и т.д. Конечно, мы отвыкли от этой раскалённости. Но чувствуется в ней и какая-то растерянность. Одержимость политикой. Трудно найти не то что общий язык, но внутреннее общение – или это, может быть, специально мне. Несколько раз тяжкая мысль – побушуете, побушуете и тоже «успокоитесь». Несчастная судьба эмигрантов: приезжать «открывать глаза» людям, которые смотрят в другую сторону. Ещё более горькая: встречаться с предшествующим слоем эмиграции, уже «успокоившейся» и перешедшей к внутренним склокам (легче!). Создание комитетов, таинственные звонки в Лондон и Москву. Вечный путь русской интеллигенции – путь возбуждённого отрыва. И, вместе с тем, единственное приемлемое в России…
Бродского облепляет чернь – академическая. Эти сами стремятся к «черни» политической, не разбираясь, что это «чернь». В конечном же итоге, мне думается, влияет на историю только одно: говорить своё, без оборота на кого бы то ни было, без расчёта. «Сказавших правду в скорбном мире…» (строка из стихотворения Мандельштама «Декабрист»). Этим мне дорог Солженицын: когда думаю о нём, делается как-то светло и тепло. На мой вопрос Вероника Штейн подтверждает – человек невероятной и упрямой силы… И ещё: никогда не бояться, что «история» пройдёт мимо, не волноваться, как бы не пропустить её.
* * *
Вся «грехология» сводится, в сущности, к двум источникам: плоть и гордыня. Но гордыня гораздо страшнее (она погубила ведь и бесплотные силы). Христиане сосредоточили своё внимание, свою религиозную страсть на плоти, но так легко поддаться гордыне. Духовная гордыня (истина, духовность, максимализм) – самая страшная из всех. Трудность же борьбы с гордыней в том, что, в отличие от плоти, она принимает бесконечное множество образов, и легче всего образ «ангела света». И ещё потому, что в смирении видят плод знания человеком своих недостатков и недостоинства, тогда как оно самое божественное из всех Божиих свойств. Мы делаемся смиренными не потому, что созерцаем себя (это всегда ведет к гордыне, в той или иной форме, ибо лжесмирение всего лишь вид гордыни, может быть – самый непоправимый из всех), а только если созерцаем Бога и Его смирение.
* * *
Страшная ошибка современного человека: отождествление жизни с действием, мыслью и т.д. и уже почти полная неспособность жить, то есть ощущать, воспринимать, «жить» жизнь как безостановочный дар. Идти на вокзал под мелким, уже весенним дождём, видеть, ощущать, осознавать передвижение солнечного луча по стене – это не только «тоже» событие, это и есть сама реальность жизни. Не условие для действия и для мысли, не их безразличный фон, а то, в сущности, ради чего (чтобы оно было, ощущалось, «жилось») и стоит действовать и мыслить. И это так потому, что только в этом даёт нам Себя ощутить и Бог, а не в действии и не в мысли…
Фото: Elia Pellegrini/UnsplashТо же самое и в общении. Оно не в разговорах, обсуждениях. Чем глубже общение и радость от него, тем меньше зависит оно от слов. Наоборот, тогда почти боишься слов, они нарушат общение, прекратят радость. Это я с особой силой почувствовал в тот новогодний декабрьский вечер, когда в Париже сидел в мансарде Адамовича. Все говорят, что он предпочитал говорить о пустяках. Верно. Но не потому, что не о чем было говорить, а потому, что таким явным было именно общение. Отсюда моя нелюбовь к «глубоким» и, в особенности, «духовным» беседам. Разговаривал ли Христос со Своими двенадцатью, идя по галилейским дорогам? Разрешал ли их «проблемы» и «трудности»? Между тем всё христианство есть, в последнем счёте, продолжение этого общения, его реальность, радость и действенность. «Добро нам зде быти». Вот таким «добро» был и тот вечер с Адамовичем, да и всё, что по-настоящему запомнилось, осталось от жизни как «добро» и радость: ужины и вечера вдвоём у Вейдле в Париже, ещё раньше корпусные дружбы. Своеобразная «уникальность», например, Репнина в моей жизни. Нам решительно не о чем разговаривать, и мне всегда так хорошо с ним, хотя вне этих почти мимолётных встреч в Париже, раз в год, я почти не вспоминаю о нём. Брат Андрей: мы трёх «серьёзных» слов не сказали друг другу за последние двадцать лет, но встречи и общение с ним одна из главных, реальнейших радостей моей (и, я знаю, его) жизни, бесспорное, очевидное «добро». И наоборот, там, где в центре как содержание общения – действия, события и мысль, там не выходит и общения.
* * *
Вчера – длинная пастырская беседа с женщиной в депрессии. Бросил муж. Сын ушел в hippies. Бросил школу, живет неизвестно где. Дочь двенадцати лет тоже начинает впадать в депрессию. Всё бессмысленно. Профессия (медицина) опротивела. Полная тьма. Во время разговора ощущал с самоочевидной ясностью «демонизм» депрессии. Состояние хулы. Согласие на хулу. Отсюда – смехотворность психиатрии и психоанализа. Им ли с «ним» тягаться? «Если свет, который в вас, тьма…» Я сказал ей: Вы можете сделать только одно – это отказаться от хулы, отвергнуть саму себя в этой лжи, в этой сдаче. Больше Вы не можете – но это уже начало всего.
* * *
Мучительная раздробленность времени, даже, вот, в эти дни Великого Поста. Выходишь из церкви – заседание. «Когда можно вас повидать…» Хорошо только дома, только одному. Мучительность всех контактов – и чем дальше, тем больше. Невыразимость, непередаваемость главного. Как я устал от своей профессии или, может быть, от того, как она стала пониматься и восприниматься. Такое постоянное чувство фальши, чувство, что играешь какую-то роль. И невозможность выйти из этой роли.
* * *
Три мучительных, напряжённо-суетных, тяжёлых дня: Митрополичий совет и архиерейский синод. Описывать всего этого нет сил и охоты. Вечное и страстное желание уйти, отстраниться, не (участвовать) – и объективная невозможность это сделать. Безвыходность этого положения: быть eminence grise (серым кардиналом), чтобы по возможности limiter les degats (уменьшить ущерб), и ipso facto (в силу самого факта) оказываться всё время на том самом уровне, от (нелюбви) к которому во всём этом участвуешь…
* * *
Там, где нет «печали о Боге», нет тишины, памяти о тайном свете, таинственного «вкуса» радости, – там нет Бога, сколько бы ни было «церковности». Откуда этот страшный нервоз у прицерковных людей, этот пароксизм, эта одержимость?
* * *
Думал сегодня о мучительно низком уровне церковной жизни, о травле Бродского в русской газете, о фанатизме, нетерпимости, действительном «рабстве» стольких людей. На нас надвигается новое средневековье, но не в том смысле, в каком употреблял это понятие Бердяев, а в смысле нового варварства. Православные «церковники», в сущности, выбрали и, что ещё хуже, возлюбили – Ферапонта (Ферапонт – тёмный монах из романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». – Авт.) Он им по душе, с ним всё ясно. Главное, ясно то, что всё, что выше, непонятнее, сложнее, – всё это соблазн, всё это нужно сокрушать…
Давно пора понять, что на свете существует очень сильное, очень могучее явление: религия без Бога, религия как средоточие всех идолов, владеющих падшим человеческим «нутром», как оправдание этих идолов. Тут глубочайший соблазн. Ферапонт – действительно аскет, молитвенник, подвижник, традиционалист и т.д. И расхождение между Ферапонтом эмигрантским и Ферапонтом советским – чистая историческая случайность. Большевизм уже и сейчас – национальная русская власть, как суть эмигрантского национализма и антикоммунизма – большевистская. И у того, и у другого большевизма только один враг – свободный человек, особенно же свободный «во Христе», то есть единственно подлинно свободный. Подспудная ненависть ко Христу, судящему вечно «Церковь» и «великого инквизитора» в ней.
Отсюда вечный вопрос – что делать? Оставаясь, как теперь говорят, «в системе», волей-неволей принимаешь её и её методы. «Уходя» – вставая в позу «пророка» и «обличителя», – скользишь в гордыню. Мучение от этой вечной разорванности.
Александр Шмеман. Фото: schmemann.org* * *
Только когда записываешь, понимаешь, сколько в нашей жизни действительно пустого времени, сколько суеты, не заслуживающей никакого внимания, сколько неважного, съедающего, однако, не только время, но и душу. Все эти дни по вечерам – от усталости, может быть, или от внутреннего отвращения к тому, что нужно делать, от невозможности сесть за письменный стол – пассивное сидение у телевизии…
А вместе с тем, читая лекции, утром, вдохновляешься всё так же. Всегда чувство – что всё главное мне открылось при чтении лекций. Точно кто-то другой их читает – мне! Так, во вторник – о «полиелее» (!), в среду – о «космизме» почитания Божией Матери, вчера, в четверг, – об исповеди и покаянии. И запись – книги, статьи – никогда не удерживает всего того, что открывается, когда говоришь. Примат, онтологический, – благовестия – в христианстве. Христос не писал. И всё, что записано, – Библия и т.д. – запись «опыта». И не индивидуального, а сверхиндивидуального, именно космического, церковного, «эсхатологического». Ошибка тех, кто думает, что образование – это в плане идей. Нет, это всегда передача опыта.
* * *
Споры о старом и новом стиле! Закрывать или не закрывать Царские Врата! Какой ужас. Какая всё это жалкая карикатура. Нам говорят: святые. Но святые есть всюду и везде – в любой религии, любой идеологии. Они как раз, в сущности, «ничего не доказывают». Христианство не может быть манихейством. Демонизм святости без любви, а именно к такой святости стремится современный «духовный» человек.
От всего этого иногда страшное желание: быть свободным для жизни. А эта жизнь – жена и семья (времени нет), друзья (времени нет), природа (времени нет), культура (времени нет), и всё это именно от Бога – дар, и к Богу – освящение, благодарность, путь, причастие… Жить так, чтобы каждый отрезок времени был полнотой (а не «суетой») и – потому что полнотой, тем самым – и молитвой, то есть связью, отнесённостью к Богу, прозрачностью для Бога, давшего нам жизнь, а не суету.
* * *
Преображение. Ясно и холодно. Чудная служба. До Литургии много исповедников. И такое ясное чувство: что всё – и грехи, и сомнения наши – от измены внутри себя свету и радости, тому, что составляет всю суть этого удивительного праздника. «Земля вострепета…» Чувствовать этот «трепет» во всём: в словах, в вещах, в природе, в себе – вот и вся христианская жизнь, или, вернее, сама жизнь, христианством дарованная и даруемая.
* * *
Начало «ложной религии» – неумение радоваться, вернее – отказ от радости. Между тем радость потому так абсолютно важна, что она есть несомненный плод ощущения Божьего присутствия. Нельзя знать, что Бог есть, и не радоваться. И только по отношению к ней – правильны, подлинны, плодотворны и страх Божий, и раскаяние, и смирение. Вне этой радости – они легко становятся «демоническими», извращением на глубине самого религиозного опыта. Религия страха. Религия псевдосмирения. Религия вины: все это соблазны, все это «прелесть». Но до чего же она сильна не только в мире, но и внутри Церкви…
Фото: KEEM IBARRA/UnsplashИ почему-то у «религиозных» людей радость всегда под подозрением. Первое, главное, источник всего: «Да возрадуется душа моя о Господе…».
Страх греха не спасает от греха. Радость о Господе спасает. Чувство вины, морализм не «освобождают» от мира и его соблазнов. Радость – основа свободы, в которой мы призваны «стоять». Где, как, когда извратилась, замутилась эта «тональность» христианства или, лучше сказать, где, как и почему стали христиане «глохнуть» к ней? Как, когда и почему вместо того, чтобы отпускать измученных на свободу, Церковь стала садистически их запугивать и стращать?
* * *
Моё главное и постоянное ощущение – это ощущение жизни. В словах это очень трудно выразить. Может быть, ближе всего к этому ощущению слово «удивление», восприятие каждого момента и каждого состояния как некоего дара (в отличие от «само собою разумеющегося», «самоочевидного»). Всё всегда ново, всё всегда есть не просто жизнь, а встреча с жизнью и потому как бы откровение…
Пишу и сознаю, что это не те слова, но других не нахожу. Знаю только, что этот дар, что это откровение требуют внимания, ответа. Что жизнь, иными словами, есть постоянное «приятие» дара жизни…
* * *
Две монашки ушли из монастыря А (восемь монахинь), приехали в общину Б и отправились дальше, чтобы пытаться создать общину В. И так всё время. Всюду «скиты Преображения», и скоро в каждом из них будет по одному монашествующему лицу, а этих последних будет ровно столько, сколько «скитов». Мне всё чаще кажется, что «возродить» монашество (о котором все с упоением говорят) или хотя бы пытаться возрождать его можно, только предварительно ликвидировав монашеский «институт», то есть весь этот водевиль клобуков, мантий, стилизаций и т.д. Если бы я был «старцем», то я бы сказал кандидату (кандидатке), «взыскующим иночества», примерно следующее:
– поступи на службу, по возможности самую простую, без «творчества» (в банк к окошечку, например);
– работая, молись и «стяжай» внутренний мир, не злобствуй, не «ищи своего» (прав, справедливости и т.д.). Воспринимай каждого (сослуживца, клиента) как посланных, молись за них;
– за вычетом платы за самую скромную квартиру и самую скромную пищу отдавай свои деньги бедным, но именно бедным, личностям, а не «фондам помощи»;
– ходи всегда в одну и ту же церковь и там старайся помочь реально (не лекциями о духовной жизни или иконах, не «учительством», а «тряпочкой» – ср. преп. Серафим Саровский). Этого служения держись и будь – церковно – в полном послушании у настоятеля;
– на служенье не напрашивайся, не печалься о том, что не «использованы твои таланты», помогай, служи в том, что нужно, а не там, где ты считаешь нужным;
– читай и учись в меру сил – но читай не только «монашескую литературу», а шире (этот пункт требует уточнения);
– если друзья и знакомые зовут в гости, потому что они близки тебе, иди – но с «рассуждением», и не часто. Нигде не оставайся больше полутора, двух часов. После этого самая дружеская атмосфера – вредна;
– одевайся абсолютно как все, но скромно. И без «видимых» знаков обособления в «духовную жизнь»;
– будь всегда прост, светел, весел. Не учи. Избегай как огня «духовных разговоров» и всяческой религиозной и церковной болтовни. Если так будешь поступать – все окажется на пользу…
– не ищи себе «духовного старца» или «руководителя». Если он нужен, его пошлёт Бог, и пошлёт, когда нужно;
– прослужив и проработав таким образом десять лет – никак не меньше, – спроси у Бога, продолжать ли так жить или нужна какая-нибудь перемена. И жди ответа: он придёт – и признаками его будут «радость и мир в Духе Святом».
