Вопросы о том, что такое русское, что значит быть русским и что русского есть в Русской православной церкви, сейчас весьма актуальны.
Взять, к примеру, изгнание монахов из Киево-Печерской лавры. Почему это происходит? Для чего было недавнее стояние митрополитов Украинской православной церкви у Администрации президента Украины Владимира Зеленского? Несколько пожилых старцев простояли на улице в ожидании, но их не смогли принять. А в чём дело? Почему власть не снизошла до них? Ведь это Украинская православная церковь. Или всё-таки русская?
Собор Успения Пресвятой Богородицы Киево-Печерской лавры. Фото: i.Parfeniy / WikipediaВообще говоря, разговор на эти темы труден. Пойди разберись, что такое русскость, какое у церкви отношение к национальному вопросу и как Бог являет Свою волю в этом мире: только лично или через народ тоже? Меж тем как на сегодняшний день только о двух ныне существующих народах в мировой истории можно сказать, что они сложились как народы именно в связи с откровением о Боге – это евреи и русские.
Историк и ректор Свято-Филаретовского института Алексей Мазуров считает, что поиск корней надо начинать с эпохи князя Владимира, с крещения Руси.
– Владимир подошёл к выбору и трансляции христианства на Руси творчески, это было не слепое копирование, – считает историк. – Конечно, многое было завязано на политику, а это, как известно, искусство. Тем не менее князь подошёл к этим вопросам исключительно деликатно и, что называется, с аспектами применения к конкретной территории – к русской земле.
Также Мазуров обращает внимание на язык, который был избран для бытия русской церкви. Он замечает, что это был совсем не очевидный выбор, который надо было отстаивать и пробивать:
– Мы знаем факты, что в Великой Моравии, когда оттуда были изгнаны ученики Кирилла и Мефодия, был насаждён латинский язык. А после падения Первого Болгарского царства в 1018 году на этой территории стал насаждаться греческий язык. И это эпоха князя Владимира. Мы знаем, что сам патриарх Константинопольский и члены его Синода не были сторонниками церковнославянского языка, а князь Владимир настоял на том, чтобы богослужение проходило на максимально понятном, пусть и искусственно созданном, но являющимся продолжением старославянского и очень близком к древнерусскому языке.
Евангелие. Фото: Ведяшкин Сергей / АГН "Москва"Известно, что на стыке национального и церковного вопросов кроется не только много возможностей для понимания человеком и целым народом самого себя, но и масса опасностей, вплоть до так называемой ереси этнофилетизма. Не случайно в апостольских посланиях на заре Христианства говорится, что «во Христе нет ни эллина, ни иудея», иначе можно было бы сказать, в церкви нет ни грека, ни еврея.
На этот момент обращает внимание и священник Максим Кокарев. Он замечает, что церковь декларирует христианский универсализм, при этом совершенно точно из того же Писания известно, что особый замысел Божий есть не только о каждом персональном человеке, но и, по ряду ключевых текстов, и о каждом народе тоже.
– Как во Христе становясь едиными, мужчина не перестает быть мужчиной, а женщина – женщиной, так и наши национальные черты никуда не деваются и могут приводить к взаимному обогащению, без ощущения превосходства, без ухода в церковный национализм, филетизм или куда-то ещё, – замечает священник.
При этом он замечает, что не только князь Владимир проявил творческий метод для принятия Христианства, но вся Русь. Чтобы приобщиться ко всему древнему наследию – и античному дохристианскому, и святоотеческому патерологическому, – нам нужно было гораздо больше времени.
– Тома творений святых отцов в России начали последовательно переводить только в XIX веке – после реформы образования и становления академий. Да, русские люди любили читать Иоанна Златоуста, например, но это были сборники поучений о благочестии, несколько упрощённый вариант наследия богослова. Как отмечал, кажется, Густав Шпет, русский народ принял христианство без античной традиции и исторического культурного преемства, он шёл своими путями и поэтому внёс в церковное учение достаточно оригинальные оттенки, – пояснил отец Максим.
По замечанию философа Николая Лосского, одним из таких оттенков был не поиск баланса, традиционной аристотелевской «золотой середины», а искание абсолютного добра. Это некая русская идея и в церкви, и в обществе. Русский человек, может быть, чуть тоньше, чем некоторые другие народы, чувствует эту разницу между добром и злом, видит эти зазоры, он менее склонен к компромиссам и никогда не удовлетворяется наличествующим состоянием наших учреждений и наших порядков – он всегда пытается дойти до крайности. Лосский даже в эмиграции писал, что русские атеисты вплоть до большевиков не утратили этого чувства. Большевизация сознания не ушла от этой идеи, но только перенесла её в плоскость социальных понятий.
Другими словами, отец Максим Кокорев утверждает, что поиск абсолютного добра очень глубоко сидит в русском человеке:
– У нас есть тонкое ощущение неприятия компромисса: мы чувствуем, когда звучит неполная правда или правда, но с примесью лжи.
К этой мысли легко приобщается матричная идея о братской природе русского народа. За неё последовательно выступает Алексей Мазуров. Он говорит, что для древнего русского церковного самосознания в центре стояла идея братолюбия.
– Не случайно на Руси появились свои особые праздники, такие как день освящения десятинной церкви, и свои святые Борис и Глеб, страстотерпцы, подвиг которых нашёл самый глубокий отклик в сердцах русских людей. Кроме того, идея подчинения младших старшим и попечение старших о младших не во имя своё, а ради Христа была необычайно важна, – говорит историк.
Икона "Борис и Глеб". Фото: Государственный исторический музейАлексей Борисович вспомнил и знаменитое хождение купца Афанасия Никитина, который перед смертным часом своим писал: «Русскую землю Бог да сохранит! Боже, храни её, Господи, храни её! На всём свете нет страны, подобной ей! Но почему князья земли русской не живут друг с другом как братья?» Интересно, что в бесконечных и подчас кровавых переделах власти спасительным увиделся именно этот момент – братолюбие.
Иное русское качество, которое сейчас часто вспоминают в качестве насмешки, – это традиционность. Но ирония, если она и возникает рядом с упоминанием русских традиций, имеет горький привкус. Сегодня наш народ более всех остальных национальных групп на территории РФ оторван от своих корней. Таков итог столетнего советского эксперимента.
Меж тем как до революции почитание традиций, граничащее с обрядоверием, было очень сильно выражено и в любви к длительным богослужениям, и к пешим паломничествам в монастырь, где можно было пожить и потрудиться. Это всё складывалось в национальные черты русского христианства.
Пусть эта традиционность и тяга к обрядам были связаны с недостаточной наученностью народа, малой его воцерковлённостью, вялой внутренней миссией, что тоже можно расценить как некоторые свойства русской церкви начала ХХ века, но парадоксально, что с приходом большевистской власти именно традиционность помогла простому народу обличить обновленческий раскол. Ведь именно народ, а не клирики и архиереи, выгонял обновленцев из храмов, не хотел принимать женатых епископов или второбрачных попов.
Священник Максим Кокорев подтверждает, что ещё в славянском мире, и в русском в частности, была характерная национальная черта – любовь к богослужению и его красоте. В качестве примера он без труда вспомнил классический сюжет о послах князя Владимира, которые вернулись из Константинополя, побывав там на соборной службе, и сказали: «Не знаем, где мы были – на земле или на небе». При этом мы видим, что с веками литургическое сознание имеет тенденцию к закостеванию, из той же любви к внешним проявлениям богослужения на Руси случались расколы и разделения.
– Я прекрасно отдаю себе отчёт, что богослужебное измерение раскола не единственное, – говорит священник. – Вера в Типикон, приравненная к вере в текст Евангелия, – это тоже такая русская черта, встречающаяся и сейчас. Но всё-таки Русская церковь по-прежнему может дать любовь к богослужению и подлинно творческое к нему отношение, сердечное отношение к молитве, к красоте, импульс христианской жизни через литургическое измерение.
В контексте заявленной проблемы уместно вспомнить, что в начале ХХ века существовала организация «Русское собрание», которая стремилась возродить исконные русские начала и в народе, и в церкви, и в государстве. Рядом с этой организацией действовала «Соборная Россия», члены которой размышляли над такими же вопросами: а что исконно присуще Русской церкви и на что стоит опираться в деле возрождения. В Российской Федерации трудно представить себе такие общественные инициативы, которые бы не упирались в 282 статью УК. Но раньше, до большевиков, это было естественно при богатом этническом разнообразии на территории Российской империи.
Одним из мыслителей круга «Русского собрания» был замечательный историк Александр Александрович Папков. Он считал, что для русского человека чрезвычайно важно соборное начало. Поэтому Папков исследовал братства, существовавшие на Руси, и считал, что эта традиция очень серьёзная, почти утраченная, но Россия нуждается в её восстановлении. Он сетовал, что потеряно качество общительности между клириками и мирянами, и считал, что раздробленность церковной жизни очень опасна. Этому дроблению он противопоставлял «чудодейственную общественность», для достижения которой необходимо было устремить людей к созданию братских союзов и общин как свободной инициативы мирян. Мысль этого историка комментирует основатель «Русского университета», исследователь русской мысли Алексей Наумов:
– Папков считал, что для рождения братств и появления «чудодейственной общественности» не нужно ждать каких-то специальных условий, просить разрешения светских и церковных властей, так как православный приход – это маленькая поместная церковь, братский союз верующих людей, который установлен самим Господом.
При этом он противопоставлял общину авторитету епископской власти, но и подчинение епископу не считал безусловным. Папков говорил: «Коллективная совесть церковной общины должна всегда стоять на страже чистоты христианской дисциплины». Поэтому в случае, если епископ злоупотребял своей канонической властью, община была вправе апеллировать к соборной власти. Александр Александрович считал, что это напрямую связано с особенностями жизни нашей церкви и без восстановления опоры на соборность смуту, в которую мы попали в ХХ веке, не преодолеть.
В ряд ключевых фигур Алексей Наумов добавляет священника Григория Петрова, который тоже сотрудничал с кругом «Русского собрания». Он считал, что задача номер один для возрождения Русской церкви, страны и народа – это усвоение духовного опыта, накопленного в России. Частая болезнь роста – стремление к новому за счёт отказа от собственного эмпирического багажа, когда всё прошедшее маркируется как ненужное и не пригодное для современности. Он считал, что у русских людей слишком большой отрыв от традиции, а колоссальное духовное богатство, накопленное Россией, абсолютно не воспринято.
В этом же ряду, с точки зрения Наумова, стоит мыслитель славянофильского направления, последователь Алексея Хомякова Афанасий Васильевич Васильев, который говорил, что русскому восприятию христианского откровения присущи соборное начало и «начало личной свободы духа». И здесь же стоит мать Мария (Скобцова) с её лично-соборным методом. Она говорила, что в условиях свободы в русской эмиграции всякая деятельность и дело, включая её общество «Православное дело», с необходимостью должно быть устроено именно на личном и соборном основании. Что и понятно, ведь у русской эмиграции не было иного пути, кроме как рассеяться на чужбине, но мать Мария предложил плодотворный способ не потерять ни себя, ни русскость.
Мать Мария (Скобцова). Фото: psmb.ruЛюбопытно, что Русской православную церковь у нас начали называть только с подачи Сталина, который не хотел ни возвращения её именования «Российская», как это было до революции, ни тем более установления её как «Советская». Поэтому в 1943 году, когда он собрал последних оставшихся на свободе архиереев, он предложил «нейтральное» имя, сам не понимая, как много за ним стоит.
Священник Георгий Кочетков замечает, что ни тогда, при Сталине, ни тем более потом при Хрущёве, ни сейчас в Русской церкви не на кого опереться – в том смысле, что нет русского народа, который мог бы стать опорой и живой средой.
– Философ Николай Бердяев говорил, что русский народ – самый коммюнотарный в мире. То есть самый открытый, всеприемлющий. Но сейчас мы уже не можем про себя так сказать, – заключает отец Георгий. Если так много утрачено, то как можно было бы восстановить это? Сейчас очень важно усвоить опыт русской истории XX века, и в первую очередь церкви новомучеников и исповедников, то есть тех, кто жил этой коммюнотарностью и обладал цельностью. Также необходим опыт того, что называется иногда русским религиозно-философским возрождением конца XIX и первой половины XX века – опыт общин и братств, конечно же. Но только не надо никому ничего навязывать, ведь это совсем не формальные вещи!
Отдельное внимание священник уделяет адекватному восприятию богослужения в церкви, а стало быть, переводу церковных служб на русский язык.
Как тут ни вспомнить протоиерея Александра Шмемана, который писал, что вся «храмовая и церковная сцена загромождена». Эта тяжесть действия во время службы огромна, на людей давит масса вторичных богослужебных деталей, которые исторически вышли на первый план и заслонили собою главное. Кроме того, однажды перевод богослужения на церковнославянский язык стал одной из опор становления русского народа, и сейчас язык играет существенную роль, но Русская церковь никак не может перейти на русский язык, чтобы дать новое дыхание и службе, и русскому языку, и, стало быть, русскому народу.
– Сейчас особенно важно и нужно подвести итог нашего тысячелетнего бытия и выбрать самое лучшее из нашей истории, опыта, наследия. Нельзя тащить весь воз истории на себе, там очень много лишнего, на русское навалено советское, а у нас нет столько сил, чтобы это вывезти, – сказал отец Георгий. – Зачем такие нагромождения в новых храмах? Кому нужно это обилие золота, псевдозолота? Кому нужна эта стилизация под древнерусскую живопись везде и всюду? При том что подлинники, как правило, мы знаем плохо и хранятся они у нас кое-как. Я уж не говорю про то, что нужно менять внутренние отношения: например, никакой диктатуры церковной иерархии не должно быть. Это надо как-то почтительно, и спокойно, и дружелюбно, и мирно сообщить представителям иерархии. Ведь русская традиция в церкви – это не только внешнее, не только храмы, иконы и золотые облачения, но прежде всего традиция общения, доверия, сослужения – вот что в первую очередь необходимо восстанавливать.
При этом отец Георгий замечает, что разговор о русской традиции часто сводится к музейному или архивному аспекту, иной раз к простой стилизации. А традиция – это нечто живое, развивающееся. И если что-то утрачено безвозвратно, а что-то нужно различить как псевдотрадицию и отринуть, то самая интересная и творческая задача – породить то, что опирается на русский церковный вековой опыт и становится новым стержнем, новым отростком коренной жизни нашего народа и таким образом развивает её.
Отец Георгий говорит, что задача сложнейшая, но перед судом истории отказ от её решения равносилен самоубийству.
– Нужно расколдовать русского человека в русской церкви, если хотите. И никто, кроме церкви, этого не сделает, никто иной не снимет с нас эту омертвелость. А церковь, конечно, должна быть по духу вселенской, но чтобы таковой стать, ей сначала нужно стать русской, обрести определённое лицо и высшее качество. Так Бог устроил, что через русское к вселенскому пройти ближе и удобнее.
