Бодрая статистика не мешает многим считать прошедшее десятилетие временем церковного застоя и чуть ли не реакции. Но оно, по-моему, менее реакционно, чем патриаршество Алексия II. За последние 10 лет практически сошли на нет массовые не стыдящиеся Бога и людей кампании гонений на священников, какие были в церкви с середины 90-х. Не имеют такой поддержки на высшем церковном уровне ультраправые националистические и фундаменталистские силы. Оголтелая и беспощадная борьба со всяким проявлением свободы в церкви и вообще в религиозном пространстве не имеет ныне былого масштаба. «Благогонь», РНЛ, Дворкин, в основном, справедливо воспринимаются как маргинальные обскурантистские явления в РПЦ. Истерическая сектоборческая риторика всё больше становится уделом политиков и силовых структур, более всего любящих нападать на тех, кто не даёт сдачи.
Но увы, все 10 лет никакие положительные перемены либерально ориентированной частью церкви и общества никак не оцениваются. Также в упор не замечают то, что патриарх никогда не занимает сторону власти в конфликтах на постсоветском пространстве: в Грузии, Приднестровье, на Украине. Никто как будто не понимает, что от такой фигуры как патриарх простая неподдержка генеральной политической линии требует большего мужества и ума, чем возмущение на кухне или в Фейсбуке со стороны проницательных комментаторов, которые особо ни за кого не отвечают.
В увеличении числа епархий скорее готовы видеть попытку интенсивнее обирать приходы, чем реальное приближение иерархии к пастве – и это, конечно, односторонний взгляд. Не замечают, что слова «оглашение» и «катехизация», означающие разумный и свободный выбор веры через просвещение и научение, перестали быть пугалом. Такие явления, как община и братство, уже повсеместно не клеймят сектами. Встреча с папой Франциском на Кубе не породила нового Диомида, отрекшегося от патриарха как от еретика. А она тоже чего-то да стоила патриарху Кириллу в противостоянии с православными ультраконсерваторами и была всё же событием не только политическим, но и духовным, позволяющим начать писать новую страницу в отношениях христианских Востока и Запада.
Но надо сказать и о трудном. Прежде всего РПЦ остается сильно связана «долговыми обязательствами» с государством. Это долги, материальные и политические, уходят корнями в 90-е, когда церковным руководством были допущены фундаментальные ошибки. Сделав тогда ставку не на воцерковление людей, а на недвижимость, близость к власти и капиталу, церковь закабалила себя на десятилетия вперед. Рассчитаться теперь невозможно, на объявление себя банкротом тоже никто не хочет идти. Продолжается бесконечная игра в кошки-мышки с государством, где церкви властью отведена роль друга, которому можно подходить к кошкиному блюдцу, пока та сыта. Но и блюдце пустеет, и власти эта дружба становится все менее нужна. Всё же патриарх Кирилл сторонник более самостоятельных отношений с государством, но у церкви на такое независимое партнерство нет средств и внутренних сил. Чтобы они появились, она должна была за эти 10 лет стать сообществом единомышленников и сотрудников, но этого не произошло и, кажется, почти не происходит.
Самым грустным итогом десятилетия стал не украинский кризис, а то, что у церкви нет друзей. Это я год назад услышал из уст одного иерарха, присутствуя при его беседе со священником, настоятелем храма. «Как вы не понимаете, – сказал епископ, – у церкви нет настоящих друзей ни во власти, ни в бизнесе, ни даже в культуре! Наступают трудные времена. И не думайте, что вас защитят (тут он назвал несколько имен местных олигархов) – опереться будет не на кого. Церковь им не нужна». У церкви нет друзей, думаю я, потому что современные епископы и священники сами не умеют дружить, искать дружбы и опознавать, кто друг, а кто нет. Отсюда все «аутоиммунные процессы» постсоветского времени: гонения на лучших ее представителей – от отца Александра Меня до отца Павла Адельгейма, нетерпимость системы к росткам живой веры и свободному собиранию христиан. Мы в нашей церкви слишком не дружны. Внутри церкви есть отношения либо деловые, рабочие, либо иерархические: высших и низших каст. Они не предполагают дружбы. Епископы не общаются дружески со священниками, а те с дьяконами и мирянами. Но и между собой священники, епископы и миряне тоже почти не общаются. Сам патриарх Кирилл некогда сказал, что у патриарха не может быть друзей. Это сейчас слишком заметно и в русском, и в мировом православии потому, например, что позицию Московского патриархата в конфликте с Константинополем и Киевом, где Константинопольский патриарх опирается на политиков и раскольников, пока не торопятся поддержать большинство православных церквей.
Если такие друзья по вере появятся у патриарха, а по его примеру у наших митрополитов, епископов и далее до мирян, то парадная статистика, конечно, изрядно пострадает, но тогда второе десятилетие патриаршества может стать настоящим возрождением русского православия.
