В начале 2023 года в сфере онлайн-обучения в России сегмент эзотерики показывает лучший прирост – 15%. Это вдвое больше второго лучшего результата – психологии. Прошлый год тоже был интересный: на начало 2022-го спрос на эзотерическую литературу вырос на 53%. И в том и в другом случае речь идёт о различных духовных практиках, медитациях, трансерфинге реальности, картах Таро, алхимии, осознанном мышлении, астрологии, каббале и т.д. Отнесём сюда же утренние гороскопы и персональные расклады Таро на центральных федеральных каналах. Ново ли это? Напротив, весьма тенденциозно. «Внутреннее знание» стало маркером и интеллигентской культуры начала XX века с её тайными доктринами, антропософией, теософией, поисками четвёртого измерения, сектами и проч., а равно и культуры обывательской уже конца века – с новыми религиозными движениями, инопланетянами и зарядкой воды от экранов телевизоров. Кажется, что в этих двух случаях речь идёт об очень разных социальных группах, да и причины увлечения эзотерикой в каждом случае совершенно особенные, тем не менее одно можно сказать наверняка: повышенный интерес к мистике маркирует великие сломы в русской истории. Вопрос же состоит в том, как к этому относиться. Является ли это духовным кризисом или, напротив, так выглядят первые шаги к выздоровлению? И как должен относиться к этому христианин?
Чтобы ответить на этот вопрос, уточним сначала, а что такое мистика: ведь и в лоне церковной традиции мы часто говорим о мистическом богословии, а то и о божественных энергиях. Вопреки расхожему смыслу, слово «мистика», «мистический» не означает «загадочный», «тайный», «сокрытый», «потусторонний» (тот смысл, в котором ТВ-3 – это «настоящий мистический»). Буквально оно происходит от греческого μυστικός – «мистерийный», а далее из глагола μυέω, «посвящать». Иными словами, мистика – это не тайна, а тáинство. Чем же они отличаются? Тайна – это загадка без разгадки, это принципиальное отсутствие ответа на вопрос. Таинство же – ровно наоборот – это такое действие, которое должно всё раз и навсегда объяснить.
Одни из первых известных нам в данном смысле таинств – мистерии Элевсина, посвящённые Персефоне и богине Деметре. «Что испытывали, по слову Аристотеля, елевзинские лицезрители при “сошествии в ад”, видно из намёков Плутарха… <…> Долгие сначала блуждания (может быть, в лабиринте подземных пещер) – бесконечные во мраке ходы; перед самым концом страх, трепет, дрожание, холодный пот, ужас... И вдруг – Свет... ясные луга с хорами и плясками... видение богов... Там человек, увенчанный, живёт со святыми и видит на земле толпы непосвящённых, валяющихся и давящих друг друга во тьме, в грязи, в медленных страданиях от страха смерти и неверия в блаженство загробное» (Д. Мережковский. Тайна Запада: Атлантида-Европа).
Так, мистическое переживание – это переживание ослепительной ясности бытия. Именно в этом смысле христианство мистериально, тáинственно, причём в масштабах, которые показались грекам безумными («иудеям соблазн, еллинам безумие», «глупость»). Если в мистерии Элевсина могли быть посвящены только члены афинских семей, а разглашение их содержания было неприемлемым и разделение посвящённых и непосвященных было безусловным, то христианское таинство подчёркнуто обращается ко всем, в нем нет ни одного сокрытого элемента, оно всё – на виду и ничего не утаивает, кроме разве что причины милости Божьей (словами Давида, «что есть человек, что помнишь его?»).
Как ни странно, именно отсутствие загадочности делает христианские мистерии – мистериями по преимуществу: они совершенно естественны, они совершенно ясны и, раз случившись, проясняют всё мироздание как пронизанное любовью и заботой Христа, присутствующего во всём. Как говорит Ареопагит: «что можно сказать о солнечном свечении самом по себе? Это ведь свет, исходящий от Добра, и образ Благости. Потому и воспевается Добро именами света, что Оно проявляется в нём, как оригинал в образе. Ведь подобно тому, как Благость запредельной для всего божественности <…> просвещает всё, имеющее силы, и созидает, и оживляет, и удерживает, и совершенствует <…> – точно так же и проявляющий божественную благость образ, это великое всеосвещающее вечносветлое солнце, ничтожный отзвук Добра, и просвещает всё способное быть ему причастным... И если что-нибудь ему непричастно, то это не от слабости или ограниченности распространяемого им света, но от неспособности принять свет тех, кто не стремится быть его причастником. <…> “Невидимое” Божие “от создания мира через рассматривание творений видимо”. Так, довольно одного шага навстречу – и само Бытие оказывается и видимым, и понятным, и близким, оно начнет просвечивать сквозь любое сущее, как на иконе».
Иллюстрация Робине Тестара «Строительство Сан-Дени». Фото: Великая Французская хроникаСобственно, именно в этом и состоит мистериальность как иконы, так и вообще западноевропейского искусства. Аббат Сюжер, настоятель Сан-Дени (названного в честь Дионисия Ареопагита, погребённого, по преданию, в предместьях Парижа), будучи создателем стиля готики, писал:
Кто бы ты ни был, если ты хочешь восхвалить великолепие этих изделий,
Восхищайся не золотом и затратами, а искусной работой.
Сияет благородное изделие, но, будучи благородно сияющей, работа эта
Должна освещать умы, чтобы они могли продвигаться средь истинных светов
К Истинному Свету, в который истинный вход есть Христос.
Тусклый ум поднимается к правде через то, что материально
И, увидев этот свет, будет высвобожден из прежней погружённости.
Но не только предметы искусства могут напоминать о Божественном. О нём напоминает всё. Средневековые бестиарии полны удивительных описаний животных, свойства которых отсылают не столько к животному миру, сколько к священной истории. Так, Александрийский физиолог (II–III вв.) пишет о слоне: «Есть животное на горе, называемое слон. У этого животного нет страсти к соитию. Слон охраняет самку, рождающую, от змеи, потому что враг змея слону. И когда он находит змею, то топчет ногами и убивает её. Особенность же слона такова: когда упадёт, не может встать, ибо не имеет суставов в своих коленах. Как же падает он? Когда хочет спать, то, прислонившись к дереву, спит. Охотники же, зная об этом свойстве слона, идут и подпиливают дерево немного. Приходит слон, чтобы прислониться, и, как только приблизится к дереву, падает дерево вместе с ним. Упав же, не может встать. И начинает плакать и кричать. И слышит другой слон, и приходит помочь ему, но не может поднять упавшего. Тогда оба кричат, и приходят другие двенадцать, но и они не могут поднять упавшего. Тогда кричат все вместе. После всех приходит маленький слон, подкладывает свой хобот под слона и поднимает его».
Иллюстрация Якоба ван Маерланда «Слон». Фото: Книга «Цветы природы»Что за странный текст? Откуда подобные сведения? Дальнейший текст физиолога пояснит: первый слон – это Адам, второй – это закон, 12 слонов – это пророки. Слоненок же – сам Христос. То, что сегодня нам кажется нелепым, для средневекового человека – стиль мировоззрения, согласно которому в мире не существует изолированных вещей. Всё связано, всё просвещено, все освящено, и в слоне, льве, драконе, щегле и т.д. – как в образе, как на иконе – Бог присутствует не меньше, чем в человеке. Христианская мистика – это когда «на свете всё преобразилось», всё совпало, всё объединилось, всё в строгом смысле символично.
А что же с эзотерикой? Достаточно взглянуть на сложные таблицы символов, загадочные алхимические гравюры, список деканов, замысловатые графики натальных карт, чтобы убедиться в полном отсутствии здесь какой-либо естественности. Начиная с трактатов Гермеса Трисмегиста начала нашей эры, разрешающих создание идолов как вместилищ всевозможных духов, к средневековым гримуарам типа Пикатрикса, в которых приводились сигилы для заклинаний и образы демонов деканов для направленного воздействия энергии звёзд, мы вступаем в область откровенно чуждую самому понятию о проясняющих мир таинствах. Здесь и речи нет о мистике в том значении, которое мы установили, это только пародия не неё – мистицизм.
«Пикатрикс. Магические символы». Фото: общественное достояниеСлово «пародия» означает просто «параллельное пение», как бы «подпевка», вторичное сопутствующее явление. Корни мистицизма уходят во внешние характеристики мистерий, в их недоступность непосвящённым, как будто ясность единства бытия может быть достигнута только кромешным мраком путанной учёности. В качестве пародии на христианство современный мистицизм разделяет невероятно близкие ему, христианству, принципы: уверенность в присутствии Высшей Причины в мире, непреходящую ценность человека, веру в чудо, возможность обожения человека и т.д. Тем не менее есть один аспект, аспект наиболее существенный, который больше, чем заигрывание с демонами, духами и заклинаниями, делает эзотеризм безусловно чуждым и опасным явлением. Пико делла Мирандола, один из наиболее значительных выразителей эпохи Возрождения, человек взглядов чрезвычайно широких, воспринявший и смешавший всё – от каббалы, герметизма и зодиакальной магии до ортодоксального христианства, в знаменитой Речи о достоинстве человека заметил: «Рождающемуся человеку Отец дал семена и зародыши разнородной жизни, и соответственно тому, как каждый их возделает, они вырастут и дадут в нём свои плоды. И если зародыши растительные, то человек будет растением, если чувственные, то станет животным, если рациональные, то сделается небесным существом, а если интеллектуальные, то станет ангелом и сыном Бога. А если его не удовлетворит судьба ни одного из творений, то пусть возвратится к центру своего единообразия и, став единым с Богом-духом, пусть превосходит всех в уединённой мгле Отца, который стоит над всем. И как не удивляться нашему хамелеонству!».
Этот текст приводят обычно, чтобы показать, насколько восхитительна и безгранична человеческая свобода, как высоко ставит человека новая философия Ренессанса. Что здесь может быть не так? А то, что ни Бог, ни другой человек здесь совершенно не нужны. Моя свобода, достоинство, величие – всё это зависит только от моего Я, от моего решения, от моего желания быть растением, ангелом или самим богом. Именно здесь начинается путь современной эзотерики – путь единственного, обособленного индивида, человеческого атома, который занимается своим собственным интересом, своей выгодой, своей жизнью. Он оказывается герметичен в двойном смысле – и как тот, кто так или иначе занимается магией Гермеса Трисмегиста, и как тот, кто отгораживается от остального мира, замыкается на своих целях и желаниях. Неудивительно поэтому, что современная эзотерика всё больше включает в себя руководства по «личностному росту» и достижению всевозможных успехов и всё меньше касается поиска первопричин бытия и описания целостности мироздания.
Из всего этого следует неутешительный вывод: растущий интерес к оккультному, эзотерическому, тайному – это не симптом воли к углублению познания, не поиски «новой духовности», не жажда нравственного роста. Это симптом атомизации и распада общества, симптом растущего эгоизма и отчуждения новоявленных адептов друг от друга. Именно это, а не сами занятия магией, является наиболее угрожающей нравственной причиной современной популярности эзотерики. Какие выходы здесь могут быть намечены? Отечественный опыт начала века любопытен, однако его описание требует отдельного рассмотрения.
