Три века на службе у государства
В XVIII веке русская церковь фактически становится государственным департаментом, что, по мнению многих церковных деятелей и мыслителей провоцирует сильнейший кризис, который сказывается прежде всего на приходской жизни церкви. Неожиданный выход из кризиса обнаруживается, когда церковь оказывается под беспрецедентными гонениями. Верующим вдруг открывается опыт ранней церкви, доприходского периода. Оказывается, главной святыней церкви после Бога является не храм и не богослужение, а верующие во Христа люди. Церковь снова открывается христианам прежде всего как духовная семья, а не как место совершения богослужения. Конечно, нельзя сказать, что все верующие в то время стали жить в общинах, но христианских сообществ, собранных вокруг личных отношений, а не богослужения и храма, стало гораздо больше, чем до 1917 года.
Советская власть осознает, что церковь, существующая в виде общин и братств, представляет для неё гораздо более серьёзную опасность, чем церковь, базовой единицей которой является приход: такую церковь невозможно контролировать. Поэтому коммунисты старались максимально свести церковную жизнь к культовой деятельности, в которой в индивидуальном порядке принимают участие разрозненные, не связанные друг с другом верующие. Постепенно запрещалась любая религиозная активность за пределами храмового богослужения.
После небольшой передышки, обусловленной тем, что Сталину нужна была церковь для внешней политики во время Второй мировой войны, на церковь уже в конце 1940-х годов снова обрушились гонения. По решению архиерейского собора 1961 года, продавленного, естественно, властью, духовенство оказалось полностью отстранённым от руководства приходом, за священниками оставались только культовые действия. Начальником на приходе был староста, который, как правило, полностью контролировался властями. Устав 1988 года изменил эту ситуацию и вернул духовенству управление приходом. После развала СССР церковь окончательно высвободилась из-под тотального контроля государства и получила возможность действовать самостоятельно, без оглядки на уполномоченного. Что же из этого получилось?
Вера – это личное дело
Нужно признать, что подавление советской властью всякого общино-братского начала дало свои плоды и после падения большевистского режима. Хотя за внебогослужебные собрания уже никто не преследовал и у духовенства появились неограниченные возможности общаться с верующими за пределами исповеди, тем не менее восприятие веры как индивидуального дела крепко засело в головах бывших граждан бывшего СССР. Свобода духовенством – начиная от патриарха и заканчивая священниками – воспринималась не как свобода образовывать «духовные союзы», к чему призывал патриарх Тихон (Белавин), а как свобода строить церкви и часовни. Духовенство вернуло себе контроль над приходом, но это приходскую жизнь принципиально не изменило: просто финансы и хозяйственная деятельность стали контролироваться людьми в сане, а не мирянами. Конечно, было восстановлено много соборов, храмов, монастырей, часовен, это было очень важным и нужным делом, но насколько это способствовало действительному возрождению церковной жизни – большой вопрос.
Патриарх Тихон (Белавин). Фото: martyr-spb.ruИсторическая реконструкция или возрождение?
После 1991 года для большинства верующих – прежде всего, конечно, духовенства – образцом для подражания стала дореволюционная церковь синодального периода. При этом совершенно было забыто, что большинство епархиальных архиереев в конце XIX – начале XX веков говорили о необходимости серьёзных преобразований в жизни церкви, в том числе и в приходской жизни. Например, многие епископы к началу XX века считали, что церковно-славянский язык непонятен и требует правки и обновления. В 1990-х годах церковно-славянский язык фактически канонизируется, считается абсолютно понятным всем верующим, а любая попытка что-то тут поменять маркируется как обновленчество и модернизм.
Торжество православного фундаментализма
С одной стороны, такой разворот был неизбежен, так как церковь потерпела страшный урон в годы гонений, уровень церковности катастрофически снизился даже среди клира и иерархии. Внутри церковных стен осталось совсем мало людей, приобщённых к смыслу православной традиции, а не только к её обрядам, многие из которых были искажены ещё в досоветский период. Поэтому восторжествовали самые грубые, зато наиболее близкие и понятные постсоветскому человеку формы церковной жизни. Патриарх Алексий II (Редигер) поддерживал фундаменталистские тенденции в церкви, напуганный отказом нескольких священников его поминать после речи патриарха в нью-йоркской синагоге в 1991 году. В 1994 году проводится конференция «Единство Церкви», где главной угрозой для церкви были объявлены священники Георгий Кочетков и Александр Борисов, которые не считали синодальную церковь эталоном для подражания и стремились к более общинным принципам жизни своих приходов. Любое отклонение от синодального типа благочестия стало называться обновленчеством, хотя обновленцы в основной своей массе были против каких-либо изменений в церковной жизни. Например, самый известный деятель обновленчества Александр Введенский был категорически против русского языка богослужения, хотя сторонников молитвы на русском до сих пор именуют обновленцами. В 1990-е постарались забыть, что главной проблемой обновленцев было их сотрудничество с гнавшей церковь властью, а не церковные преобразования.
Соперники иерархии
Если в советские годы с общинами и братствами боролись светские власти, то в 1990-е с ними стал бороться власти церковные. Возникает такое понятие, как «внутрицерковная секта», что, конечно, является абсурдом, потому что секта – это по определению то, что откалывается от церкви. Архиереи очень ревниво относятся к священникам, которые собирают народ вне богослужения, по всей видимости, видя в этом угрозу своей архиерейской власти. Одним из самых ярких конфликтов был конфликт священника Павла Адельгейма, исповедника веры, отсидевшего за веру в советской тюрьме и потерявшего там ногу, с псковским митрополитом Евсевием (Саввиным). Архиерей разорил и отнял у священника Павла Адельгейма приход, который отец Павел много лет создавал, при котором он смог основать общеобразовательную школу, готовящую регентов, свечной завод и дружную приходскую общину. Священник Павел открыто протестовал против нового церковного устава, который фактически полностью устранял на этот раз мирян от какого-либо деятельного участия в жизни прихода и при этом предоставлял епископу практически неограниченные права.
Павел Адельгейм у храма Святых Жен-Мироносиц в Пскове в 2011 году. Фото: Лев Шлосберг / РИА НовостиПотребительство – одна из главный болезней прихода
После интронизации патриарха Кирилла, который, в отличие от предыдущего патриарха, видел необходимость в некоторых церковных преобразованиях, в церкви снова поднялся вопрос о кризисе приходской жизни и об устроении общины. Сейчас о необходимости живой общины на приходе говорят почти все священники и многие миряне. Почему же так мало настоящих общин?
Мне представляется, что всё упирается в экклезиологические представления (экклезиология – учение о церкви. – «Стол»). Настоящую общину очень трудно устроить там, где в центре не общение, а культовое действие. Приходское устроение церкви ориентирует верующего на индивидуальный тип церковности, который, в свою очередь, имеет большой риск перейти в тип потребительский.
В современном приходском типе церковности главным является таинство причастия. Быть христианином – это быть в единстве и общении со Христом. А где это происходит? В таинстве причастия. Для того чтобы причаститься – тебе не нужна община. Тебе нужен храм и священник. К священнику в такой парадигме тоже подход вполне потребительский, ведь верующего, как правило, вообще не интересует, кто его причащает.
К сожалению, приходская парадигма порождает и потребительское отношение священника по отношению к прихожанину. Священнику порою нужно знать о прихожанине лишь, исповедался ли тот накануне, чтобы иметь возможность причащаться. Имя причащающегося необходимо только для преподания Святых даров. Главная забота священника, особенно если он настоятель, – это функционирование храма. Все остальные задачи, в том числе и собирание общины, будут вторичны по отношению к первой. Поэтому прихожанин всегда будет в данной церковной парадигме интересовать священника с позиции пользы, которую он может принести храму.
В этом потребительском отношении к прихожанам нет злого умысла, оно вполне укладывается в приходское благочестие, в рамках которого быть в церкви – значит участвовать в богослужении. Поэтому самый лучший, а, по сути, единственный способ для мирянина как-то реализовать себя в церкви, – это помогать при проведения богослужения или помогать храму. Для священника храм всегда будет важнее прихожан: потому что прихожане приходят и уходят, а храм остаётся.
Поэтому приход и община в принципе взаимоисключающие понятия и существовать вместе они могут не благодаря, а вопреки друг другу. Это не означает, что на приходе невозможно какое-то дружество, какое-то общение. Но оно всегда будет очень неустойчивым и ограниченным, потому что здесь первичным условием присутствия Христа является совершение таинства, а не любовь между верующими.
Неприходская община
Примером общинно-братского устроения является Преображенское братство, основанное священником Георгием Кочетковым. В своей духовной жизни отец Георгий как раз опирался на опыт новомучеников и исповедников, который очень часто был опытом общинным и братским. Это помогло братству не распасться после того, как у него в результате гонений, учинённых викарным епископом Арсением (Епифановым), отняли храм сначала в 1994 году, потом в 1997 году. Также братство не распалось и после запрета священника Георгия в служении с 1997-го по 2000 годы. Это произошло прежде всего потому, что в центре братства был не приход, а личные связи между верующими, которые сохраняются многие десятилетия. Многие другие приходские общины распадались после того, как переводили на другое место настоятеля, собравшего данную общину.
25-летие Преображенского братства. Священник Георгий Кочетков во время литургии в Храме Христа Спасителя. Фото: ogkochetkov.ruКакой выход в данной ситуации? Община должна собираться не вокруг богослужения и храма, а вокруг общения и личных взаимоотношений, не обусловленных территориально. Храм и богослужение должны быть вторичны по отношению к общине и являться плодом жизни собрания, а не наоборот. О первичности собрания в церкви писал известный русский богослов и проповедник священник Александр Шмеман. «Все ранние памятники, однако, согласно свидетельствуют, что собрание (συναξις) – (греч. – «Стол») всегда считалось первым и основным актом Евхаристии», – писал отец Александр в своем последнем труде «Евхаристия. Таинство Царства». Но собрание, которое может в полноте совершить Евхаристию, рождается не во время богослужения, а до него. Собрание является источником Евхаристии, а не наоборот. Сможет ли наша церковь своей базовой единицей иметь не приход, а живую общину, от этого, скорее всего, зависит будущее русской церкви.
