Николай Бердяев и мосты к новой жизни

Для понимания Бердяева важно, что «Смысл творчества» написан в определённое время: это была эпоха философско-религиозного возрождения, эпоха модерна, где различение между мистическим и символическим не всегда прослеживалось ясно.  Для Николая Александровича понятия трансцендентного и трансцендентального, например, имеют очень относительное значение. Иногда он вообще отрицал трансцендентность Бога, потому что видел в этом серьёзную угрозу объективации духа: трансцендентный Бог – это Бог непричастный  тварному миру, и тогда Он не есть Бог Живой.

Сам Бердяев, конечно, был мистиком, но не только им. Он пытался привлечь людей к этой мистической жизни, чтобы они оторвались от объективированных вещей, чтобы они перестали воспринимать Церковь, Евангелие, Христа внешним образом – как предметы мыслительного процесса, чтобы уйти от обыденного сравнения форм воплощения Духа. То есть он пытался дойти до самых глубин, выходя на основополагающий, первородный опыт познания Бога, человека и мира. То, о чём он говорил тогда, было уникально – никто и нигде больше не дерзал пойти этим путём. И здесь пали все идолы XIX и XX века, включая Маркса, Гегеля и прочих. 

Бердяев говорил не просто от рационального знания, а именно изнутри накопленного опыта. Он старался жить в Духе, всегда в Духе быть, общаясь с любым человеком, находясь в любых обстоятельствах, как благоприятных, так и неблагоприятных. Поэтому у него не было страха, поэтому он чудом и спасся, когда Троцкий уже было собрался его вместе с иными русскими мыслителями расстрелять.

В то время Россия проявила большое многообразие своих духовных исканий. Где-то было повальное увлечение эзотерикой, болезненной мистикой, как это видно в кругах вокруг императорской семьи, например. Но до революции в просвещённых слоях общества куда больше увлекались толстовством, где мистики практически нет, одна этика.

Поэтому Николаю Бердяеву, как и отцу Сергию Булгакову, повезло: эти две конгениальные личности нашли верный путь. Оба от левой мысли перешли к глубине церковного опыта. И Бердяев через недолгие сомнения всё же пришёл к тому, что его опыт – настоящий, что он правильно делает, принципиально переставляя акценты в христианской церковной жизни. Даже со временем, когда Николай Александрович всё больше воцерковлялся, его всё равно вдохновляли первородные вещи, а не выводные и промежуточные.

Отец Сергий Булгаков. Фото: sfi.ru

Его мистику трудно характеризовать. Можно её назвать экзистенциальной, личностной, соборной, можно назвать универсальной, церковной, а можно антропологической.

Бердяев – гениальный антрополог. Может быть, поэтому его не принимали особенно всерьёз, и это ещё  больше сужало круг тех, кто мог его понять. Но он к этому быстро привык и не слишком волновался. Меж тем он всегда обращался к внутреннему человеку.  Важно было, чтобы человек вошёл в себя и исполнил своё призвание, а как он приходил к этому «овнутрению» через таинства, через страдания, через творчество, через особенности личной судьбы – это уже несущественно.

Конечно, он хорошо знал про увлечение мистикой всех слоёв общества, но относился к этому удивительно спокойно. Он любил разговаривать на эти темы с любым человеком, что хорошо описано в его «Самопознании». Бердяев не поддавался внешнему влиянию, вот что важно. Его невозможно вывести ни из кого другого, даже таких людей как Кьеркегор или Достоевский. Этого часто не понимают, пытаются его, как и Хомякова, привязать то к одним, то к другим, то к третьим авторам. А они не привязываются, и это замечательно. Поэтому Николаю Александровичу или веришь целиком (что не равно «соглашаешься», сам Бердяев на это и не рассчитывал, считая это нетворческим подходом), или ему совсем не веришь, и тогда начинаются извержения всякого рода именований, наклеивание ярлыков. Что и случилось в итоге, но не только с ним. Отчасти это касается и Пушкина, и Достоевского, и Хомякова, и Булгакова – многих гениев и самобытных мыслителей, которых по невежеству не смогли понять и поэтому просто отнесли для себя в какую-то плоскую, как бы что-то объясняющую категорию.

Работу Бердяева надо продолжать. Никогда не может один человек ответить сразу на все вопросы мира. И очень жаль, что сейчас практически нет людей, которые могли бы сказать, что они хоть в какой-то степени продолжатели дара и служения Николая Александровича. А это принципиально важно и для церкви, и для общества. Прежде всего для Русской церкви и русского общества, но не только. Это имеет мировое значение.

К сожалению, надо признать, что сейчас длится нетворческая эпоха. Есть лишь отдельные люди с творческой жилкой, коих крайне мало. Этого не надо бояться:  если не будет нынешнего подготовительного периода, то не будет ничего и в будущем. А если мы хотим, чтобы творческое будущее наступило, надо засучить рукава и трудиться. Даже если это будет только подготовка площадки для каких-то будущих открытий или споров, пусть даже самых ожесточённых.

Лидия Бердяева, Николай Бердяев, Аделаида Герцык, Даниил Жуковский. Фото: Архив семьи Герцык / russiainphoto.ru

Ещё в 1970-е годы прошлого века известный священник протопресвитер Виталий Боровой говорил: «Мы с вами, дорогие братья и сёстры, навоз». Навоз для того, чтобы унавозить будущее – плодоносные деревья или какие-то иные духовные насаждения в обществе, культуре и церкви. И он считал, что это нормально. И хорошо, что отец Виталий, сам будучи самым талантливым богословом Русской православной церкви того времени, спокойно сравнивал себя с навозом, чтобы не было никаких обид и претензий. У людей сейчас слишком много гонора, слишком много претензий и обид, и поэтому дело стоит на месте, всё бесплодно. А когда человек знает, что он, будучи чрезвычайно талантливым, просто навоз, тогда легче жить. Какие тут могут быть претензии? Поэтому, видимо, отец Виталий и прожил более 90 лет.

Сейчас зияет пропасть между эпохой Бердяева и другим берегом – берегом современной жизни. Надо её чем-то прикрывать. И оказывается, что самый лучший материал для перекрытия этой пропасти – навоз, тот самый, о котором говорил отец Виталий.

Не утешения для, но справедливости ради стоит заметить, что в опыте Преображенского братства начатки этой новой жизни, того, к чему стремился Бердяев, всё-таки есть. Поэтому в парижской «Русской мысли» Павел Иванович Мейендорф, сын о. Иоанна Мейендорфа, написал, что во Владимирском соборе, который открыло братство в 1990-м году, удаётся делать то, что не решался делать даже отец Александр Шмеман. То есть он признал, что этот мостик между одним берегом и другим удаётся выстроить. Пусть он и хлипенький, узенький, не очень удобный, не очень внешне привлекательный, но он есть.

Трудно сказать, каким временем мы обладаем, но чем быстрее мы построим эти мостики во всех областях жизни, тем будет лучше. И когда люди перейдут по ним с берега забвения и нетворчества к берегу современному, можно будет уверенно сказать, что никто уже не сможет этой новой жизни разрушить. А сейчас всё держится на честном слове. Сейчас этот хлипенький мостик разрушить легко. В этом случае мы все полетим в самую бездну, подобную той, что разверзлась в 1917 году.

Для строительства этих мостов одного братства недостаточно. Нужны будут многие братства, общины, какие-то творческие и нетворческие союзы, сообщества и так далее. Это будет собиранием тех сил и материала, из которого воздвигнутся мосты. И важно учесть, что есть немалые силы, которые совершают обратную работу, они стараются такие попытки похоронить, оболгать, оклеветать, разрушить или укрыть молчанием, что подобно погребению. 

Но пусть это не будет препятствием. В любом случае прежде чем можно будет поставить людям задачи жить в свободе, в любви, в творчестве, надо самим всё это испытать и освоить. Надо научиться в этом жить, а не просто всё это признавать. Если справимся – прекрасно, тогда дело пойдёт дальше.