Выставление «Троицы» в разгар баталий СВО не может не напомнить о том, что к иконам наши предки прибегали в разных военных кампаниях. Владимирская икона Божьей Матери была с князем Андреем Боголюбским в походе 1164 года против волжских булгар, а государь Василий I перенёс её в Москву, когда на столицу шёл Тамерлан. Список Казанской иконы Божьей Матери в 1612-м был с ополчением Минина и Пожарского при освобождении Москвы от поляков. Смоленская икона Богородицы была с защитниками Смоленска в битве с ордой хана Батыя, а в 1812 году – в Москве.
Мне, человеку слишком невоенному, всегда хотелось понять, что это за помощь в христианском смысле ждут от выставления старинных церковных образов в военные времена. Надеются, что сила Христовой милости и веры остановит наконец истребление русских, православных и вообще славян? Молят, чтобы не было страха? Чтобы не озвереть, когда видишь врага, понимать, что свой меч-автомат-беспилотник ты наводишь на человека, которого любит мама, сын, Христос?
Вот, кстати, как ещё до запрета отец Леонид Калинин в интервью ТАСС говорил о значении выставления «Троицы» в главном московском храме:
Молебен и проводы иконы Троицы Андрея Рублёва в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре. Фото: stsl.ru«В такие сложные периоды истории, когда действительно на кону само существование государства и русского народа, обращение к святыням – это, пожалуй, то, чего нам так недостает. “Святая Троица” Рублёва – это вообще некое средоточие нашей веры, это всемирная святыня, которая сейчас будет непосредственно в церкви, и это, конечно, укрепит нас в эти сложные периоды испытаний – и наш народ, и наших воинов, и тех, кто на Украине не отпал от Бога и от православия, – а таких людей там очень много, несмотря на то, что православие там сейчас активно разрушается властями».
Настоящее возвращение церкви и нашему народу иконы «Троица» сегодня невозможно. Это не под силу ни президенту, ни всей нашей иерархии, ни научному и культурному сообществу – даже если они и смогут действовать в согласии.
Сила иконы в том сообщении, которое она несёт людям, а «Троица» Андрея Рублёва замолчала или говорит таким тихим шёпотом, что её почти никто не слышит. Как замолчали и другие древние иконы – Владимирская, например, выставленная по всем правилам музейной науки в храме святителя Николая в Толмачах при Третьяковской галерее.
Доказать молчание древних икон – и в частности «Троицы» – нетрудно. Сообщение, которое несёт икона, либо не считывается, либо остаётся бессильным, не подвигает на дерзновенный красивый святой поступок. Где мы видим в Русской церкви и нашем обществе то общение, одоление вражды, «ненавистной розни мира сего», вдохновение жить по-христиански и свидетельствовать всем о вере в Троицу, которыми сияет образ Андрея Рублёва?
Откуда это бессилие? Церковь заколдована стариной и всякой древностью: тяжёлые старинные одеяния священнослужителей, древние изображения и распевы, древний непонятный язык, древний церемониал всех молитв. Всё ветхое принимается за подлинное, всё новое – за наносное. Кто сейчас вспомнит, что Христу, с которого всё началось, было чуть за тридцать и Он говорил, что «творит всё новое». Но как раз нового, да ещё такого, что влекло бы жить вдохновенно и красиво, мы почти не находим в современной церкви. Либо это такое новое, которое вызывает недоумение, вроде подводных лодок на иконах или дистанционное освящение Святых Даров через мессенджеры.
Мы указываем на шедевры русской православной иконописи и зодчества как на своё, но звучит это неубедительно, потому что наше время оказалось немым, не способным говорить ясно и с силой на церковном языке. Лучшие иконы сейчас – это в основном стилизация под древность. Можно, конечно, вспомнить иконы сестры Иоанны (Рейтлингер) – духовной дочери отцов Сергия Булгакова и Александра Меня – как дивное исключение.
В лучшем случае – в лучшем! – эта заколдованность стариной приводит нас к эстетическому типу благочестия, который, как пишет преподобномученица мать Мария (Скобцова), «всегда связан с некоторым культом старины, с некоторым археологизмом… церковное благолепие, красота песнопений, слаженность богослужений – становится самоцелью, заменяет Самого Христа». Эстетический язык иконы или храмовой архитектуры в нормальном случае побуждает человека к этическому духовному действию: покаянию в злом поступке, отстаиванию красоты и правды, милосердной помощи нуждающемуся.
В случае обычном, а не лучшем, мы получаем не эстетическое благочестие, а магическое нечестие. Никто не слушает, что говорит или открывает икона, – это совсем непонятно (иногда и сюжет не знаком), а потому и не принято. Теперь иконе велено слушать: выручай, исцеляй, обогащай или хотя бы радуй глаз, если большего не можешь. Икона Богородицы «Неупиваемая Чаша» ныне повсеместно говорит не об общей жизни, готовности разделить путь и страдание со Христом, на который указывает чаша на Его последнем ужине с учениками или моление Иисуса о чаше в Гефсиманском саду. Этой иконе отведено почему-то помогать от алкоголизма. Знал бы Иисус, как Его истрактуют. А другая богородичная икона, «Неопалимая купина», теперь не знак освобождения, исхода из дома рабства в землю обетованную, данный нам через Моисея и Христа, а средство от лесных пожаров. И это противопожарные и антиалкогольные фантазии федерального уровня – целая магическая традиция. Какие требования к «Троице» – я не знаю. Может, повторить победу на Куликовом поле.
Фото: Сандурская Софья / АГН «Москва»Опираться на древний опыт церкви очень важно, но для этого надо понять, в чём этот опыт и что помогало нашим предшественникам в вере дотягиваться до Бога, до открытых им смыслов. Нынешняя тяга к старине в молитве и чтении Священного писания ведёт в противоположном направлении. Пусть почти ничего не понятно, зато как сто и двести лет назад. Церковнославянский язык убирает не только нюансы смыслов молитв и чтений, но большинству людей не даёт понимать и главную мысль. Попробуйте спросить подряд 10 человек после богослужения, о чём сегодня читали из Евангелия или Апостола. Результат в 9 храмах из 10 будет плачевный. Почти никто (а где-то вообще никто) не скажет, в какой именно молитве благодарят Бога на Евхаристии – главном богослужении церкви, посвящённом именно благодарению Бога. Или ошибочно скажут, что это происходит после отпуста, когда священник говорит: «А теперь прослушаем благодарственные молитвы. Слава Тебе, Боже…». Так и говорят: не помолимся, не поблагодарим, а «прослушаем».
Я уже писал, что «Молитву о даровании победы» все всерьёз считают молитвой о победе войск РФ над украинскими войсками, хотя она совсем не об этом. Одни в итоге ошибочно считают её милитаристской и не читают или меняют в ней слова, другие почему-то видят первых изменниками родины и православия. На смысл всем начихать, важнее дать понять, какую политическую платформу ты занимаешь.
Если вы захотите честно войти в богословскую повседневность православия и попросите объяснить, что значит богочеловечество Христа и что-то поведать вам о лицах той самой Святой Троицы, которая почему-то один-единственный Бог, то с огромной вероятностью ничего не поймете и начнёте зевать от тоски. Возможно, вам расскажут и о том, что в древности горячие догматические диспуты велись простыми людьми на базарах и в банях. Для христианина было важно, со Христом ли он, действует ли в нём и через него Дух Святой. Диспуты давно ушли. Но не потому, что всем всё стало ясно, – просто непонятные почти никому догматы потеряли для людей всякую связь с их собственной жизнью и верой.
Ту часть православной догматики, которая открывает тайны веры простому народу живым поэтическим языком в молитвах и церковных песнопениях, вы также будете слушать на церковнославянском и понять не сможете.
Что касается «прикладного богословия» – того, что каждый верующий носит в уме, сердце, своём духовном опыте, – оно оказывается невыразимо на древнем языке, который говорит о «природах», «сущностях» и «ипостасях». Когда же начинают об истинах веры говорить на языке современном, талантливо, как отец Александр Мень, или даже гениально, как Николай Бердяев и отец Сергий Булгаков, то поднимается буря возмущения – они изменили исконному, древнему, отцами завещанному, пусть и никто давно не помнит и не знает, чему именно. А если кто-то скажет, что это и есть завещанное отцами, что Бог жив и Его откровение продолжается, что церковь жива и познание тайн Божьих и человеческих продолжается – того у нас запишут в еретики, раскольники и сектанты.
Я бы оставил икону «Троицы» в музее. Если мир сей даёт иконам такие площадки для свидетельства о вере, как национальные музеи, надо этим пользоваться. Мы ведь тоже можем туда приходить и приводить людей. А в храмы пусть приносят новые иконы, самые лучшие, те, которые выражают нашу нынешнюю веру, которые открывают нам о Боге и Христе то, чего не знали Андрей Рублёв, Феофан Грек, Симон Ушаков. Но ведь принесут – и уже принесли – столько бездарного, не только бездуховного, но бездушного и безвкусного – возразят мне. Да, таково состояние веры и церкви сегодня. Но, слава Богу, есть и красивое, и несущее в себе Свет Божественный и человеческий. Если наша вера и церковь и впрямь святая, апостольская, отеческая, то пусть она от древности возьмёт не дорогие хрупкие артефакты, а драгоценный творческий дух.
