Двести пятьдесят лет тому назад, 21 июля 1773 года, папа Климент XIV своим бреве «Dominus ac Redemptor» («Господь и Искупитель») упразднил Общество Иисуса. Это, собственно, завершило давно начатый процесс. Из Португалии иезуиты были изгнаны ещё в 1759 году, из Франции – в 1764-м, из Испании, Неаполя, Сицилии, Пармы и Пьяченцы, а также Мальты – в 1767 г.; из габсбургской монархии – в 1782 г. Бурбонские дворы (Париж, Мадрид, Неаполь) и Португалия преследовали иезуитов с азартом, Габсбурги проявили меньше рвения, Польша с Литвой держались до конца, и только в некатолических странах, таких, как Пруссия и Россия, орден смог продолжить своё существование: Фридрих II и Екатерина II прекрасно понимали его педагогическую и – шире – просветительскую ценность.
Когда решалась судьба Общества во Франции, оно поручило одному из лучших своих перьев – Джузеппе Антонио (или, если по-французски, Жозефу-Антуану) Черутти (13.06.1738–3.2.1792) написать книгу в его защиту. Она явилась в свет под заглавием «Апология учреждения иезуитов» (Apologie de l’Institut des Jésuites, Soleure 1763). Книга привлекла внимание, неоднократно переиздавалась, была переведена на немецкий и на латынь. Незадолго до того Черутти написал «Ответ молодого иезуита на письмо одного друга, который настаивал, чтобы он покинул Общество» (Réponse d’un jeune jésuite à la lettre d’un de ses amis qui le pressoit d’abandonner la Société, Avignon 1762). Мне в своё время случилось перевести и книгу, и брошюру; не знаю, будут ли эти переводы когда-нибудь опубликованы. Сейчас мне хотелось бы познакомить публику с отрывками из них.
К слову сказать, сам Джузеппе Антонио не оказался на высоте своих юношеских принципов. Во время революции он стал близким сотрудником графа Мирабо. Болезнь свела его в могилу и спасла от практически неизбежной казни.
Джузеппе Антонио Черутти. Фото: общественное достояниеДобавлю ещё одно соображение. Мне довольно часто приходится писать, что четверть века – нормальная дистанция для того, чтобы ощутить плоды образовательных реформ. Отмерим от 1764 года 25 лет. Получается 1789 – начало революции. Во Франции не было образовательной реформы как таковой; но именно тогда иезуиты, прежде игравшие ведущую роль в образовании страны, вынуждены были передать свои коллежи другим. Моральный климат в них должен был претерпеть значительные перемены. И поневоле приходит в голову мысль: упразднив Общество в своей стране, Людовик XV подписал приговор своему внуку и своей династии. Хотя – оговоримся сразу – мы не имеем в виду, что речь идёт о единственной или хотя бы главной причине. Но, возможно, если бы этого изгнания не произошло и Общество сохраняло влияние на молодёжь, сторонников новостей во Франции было бы меньше, а приверженцев старого порядка – больше.
1. Апология учреждения иезуитов
Это учреждение заслужило покровительства величайших государей, среди прочих – Генриха IV, Людовика XIII, Людовика XIV. Все трое относились к иезуитам с уважением, почтили их своим доверием, осыпали благодеяниями. Будут ли утверждать, будто их властью злоупотребили, а благодеяния у этих благочестивых монархов выманили хитростью? Но какой престол когда-либо окружали в большем числе великие люди, и чей совет был руководим такими же выдающимися министрами? Кто был счастливее в искусстве воздавать должное умам, как и привязывать к себе сердца, нежели Генрих IV? Кому давали лучшие советы, и кто лучше знал цену хорошего совета, нежели Людовик XIII? Кто был более ревнив к своей власти, более недоступен для интриг, более ловок в том, чтобы сталкивать людей, подзуживать их, сдерживать, нежели Людовик XIV? Будут ли говорить, что это воздействие страха и политических соображений? Но если могущественные монархи опасались иезуитов, то для чего беспрерывно призывать их к своему лицу в течение всей своей жизни?
***
У Бога нет иного интереса, кроме собственной славы. Ради славы Он создал свободные и разумные существа, и ради неё должен трудиться каждый человек, желающий правильно употребить свой разум и свою свободу; и особо ради неё Бог учредил Христианство, и особо ради неё должен жить любой христианин; прежде всего ради неё Он побудил создать монашеские ордена, и прежде всего ради неё должен действовать любой монах; так что если вследствие своей природы и своего характера человек и христианин должны стремиться ко славе Божией, то вследствие своих обетов монахи должны стремиться к вящей Его славе.
Вот в чем, собственно, заключается цель учреждения. К вящей славе Божией, именно это составляет его постоянный предмет, именно этого оно ищет повсюду; именно это Игнатий начертал в своём сердце, это он пожелал начертать в сердцах своих учеников, что он начертал пламенными словами во всех своих писаниях; вот его любимое слово и, так сказать, боевой клич, вечный клич его учреждения.
В самом деле стоит бросить взгляд на Испытание, предшествующее узаконениям; каков первый предмет, который предстанет перед нами? вящая слава Божия. Это первое, с чем столкнётся любой, желающий быть принятым в Общество; первый, о котором его будут спрашивать; первый, в соответствии с которым его будут судить; первый, к которому его предназначают. От Испытания перейдём к узаконениям и правилам; нет среди них ни одного, которое как бы не было запечатлено печатью вящей славы Божией. Ее ищут, устанавливая законы, её ищут в союзе и в домашней дисциплине, её ищут в распределении обязанностей, её ищут в приросте корпорации. Она должна главенствовать в приёме подданных, в их отсылке, в продвижении по пути добродетели, в сохранении здоровья, в выращивании талантов… Вящая слава Божия должна стать правилом для тех, кто властвует; вящая слава Божия должна стать двигателем для тех, кто повинуется. Это цепь, которая должна все соединять, источник, который должен все оплодотворять, пружина, которая должна все приводить в движение, отсюда должны исходить все побуждения, которыми руководствуется Общество, исходя из неё должно ускорять или замедлять движение, сюда эта обширная корпорация должна направляться и здесь останавливаться. Она была учреждена в этих видах, в этих видах её должно поддерживать: правила и исключения, покаяние и отдохновение, кары и вознаграждения, труды и развлечения, милости и отказы, действия и молитвы, – одним словом, все в учреждении имеет своим мотивом, целью, девизом вящую славу Божию, здесь его начало, здесь его конец.
Способ учения и организации занятий в школах общества Иисуса – Ratio Studiorum. Фото: общественное достояние***
Рабство – недобровольное иго; иезуитское послушание – иго, которое на иезуитов никто не налагает, они избирают его сами.
Рабство – следствие рождения или завоевания, иезуитское послушание – следствие выбора и склонности.
Рабство – похищение или продажа, и тем самым – лишение свободы; иезуитское послушание – дар, подношение, а потому – утеха.
Рабство – покорность перед человеком, который принуждает, а не принимает; иезуитское послушание – покорство, обещанное Богу, который принимает его вместо того, чтобы принуждать…
Рабство всегда – вещь внезапная, непредвиденная, это плод кратковременных действий, нескольких дней; иезуитское послушание не может быть ни внезапным, ни непредвиденным, оно сохраняет за иезуитами наряду со свободой выбора два года ожидания и десять или двенадцать лет испытания.
У рабства нет твёрдо установленных законов, у него нет ни смягчения, ни предписанных границ, иезуитское послушание признает границы, переходить которые оно не дозволяет, смягчения, обеспеченные всесторонне, и законы, которые могут прекратить действовать только вместе с ним.
Рабство – наказание для раба, поскольку ничего он не желает так, как разбить свои оковы, иезуитское послушание составляет их счастье, поскольку ничего они не страшатся так, как разорвать свои узы.
Наконец, единственная цель рабства заключается в интересе того, кто распоряжается рабом, иезуитское послушание имеет целью наряду с интересом и славой Божией, ради которого осуществляется послушание, интерес и спасение того, кто его оказывает.
Стало быть, иезуитское послушание – вовсе не рабство. Стало быть, оно и не противно природе.
***
Изгнанием честолюбия св. Игнатий прежде всего хотел изгнать лицемерие. У честолюбия много путей. Самые распространённые – путь лицемерия и интриги. Может быть, увлечённые толпой, иезуиты и пошли бы по ней наперегонки, если бы их не останавливали могучие и постоянные преграды. Из круга наук они занимались бы лишь самыми изящными, из обязанностей служения алтарю они занимались бы наиболее почётными, среди хороших качеств они избрали бы более всего ослепляющие взор, а из дурных избегали бы внушающих наибольшее отвращение; одни прибегли бы к проискам, чтобы восполнить недостаток заслуг, другие выказывали бы заслуги лишь для того, чтобы одержать верх над происками; слава Божия уступила бы место или служила бы покровом человеческой суетности, и корпорация почтенных учёных, назидательных монахов превратилась бы в сборище склонных к мятежам лицемеров, в заслуживающих наказания честолюбцев.
Св. Игнатий положил злу предел в самом его истоке. Он установил, чтобы принёсшие монашеский обет (т. е. единственные, кто мог бы льстить себя надеждой добиться церковных почестей или должностей в Обществе) принесли и формальный обет отказаться от первых и ничего не делать, чтобы добиться вторых. С тех пор, если есть иезуиты, возведённые на высокие церковные должности, то это по призыву пап и государей, и заняли они эти должности единственно в силу послушания. С этих пор, если есть иезуиты, занимающие первенствующие должности в обществе, то их привела туда рука самого общества и рука генерала, и они достигли того в соответствии с правилами.
Картина Питера Пауля Рубенса "Чудеса св. Игнатия Лойолы". Фото: Kunsthistorisches Museum***
Таким образом, у пап оказалось бы больше власти над иезуитами, чем у королей? Следствие ложно, а вывод смешон. Мальтийские рыцари дают обет отправиться защищать религию против неверных, как только их призовёт великий магистр. Кто же окажется настолько сумасбродом, чтобы заключить из того, будто у великого магистра больше власти над французскими рыцарями, нежели у короля Франции? Взятое на себя обязательство никогда не может уравновесить, а ещё менее того упразднить обязательство, взятое на себя ранее, тем паче если ранее заключённое обязательство обладает большим весом. Узел, привязывающий иезуитов к их государям, был образован творцом природы. Тот, который привязывает к папе по отношению к миссиям, был соткан собственными руками. Труд собственных рук может ли быть в их глазах более почтенным, более священным, нежели труд Самого Бога? Нет, они прекрасно знают, что прежде чем дать монашеские обеты, они произнесли присягу верности, что они привязаны к подножию трона прежде, чем прильнули к подножию алтарей, что они преклонили голову под королевским скипетром прежде, нежели склонились под ярмо учреждения. Облекая их в иезуитские одежды, у них не вырывают французского сердца, будучи готовы отправиться в путь по первому знаку папы, они не менее того расположены остановиться по первому приказу монарха. Кафедра св. Петра – престол духовной власти, королевский трон – мирской власти. Первой принадлежит право преподавать церковные законы, второй – устанавливать государственные. У иезуитов достало бы мужества не повиноваться королю, который предписал бы им нарушать законы религии, у них достало бы мудрости и не повиноваться папе, который приказал бы им нарушить законы государственные.
***
Пусть спросят самых глубоких политиков и самых искусных законодателей, они единодушно ответят, что две вещи среди прочих в особенности служат к тому, чтобы сделать государства процветающими и устойчивыми, поддержание нравов и воспитание юношества. На священной основе нравственности покоятся дисциплина, равенство, благопристойность, честь, субординация, патриотизм, – одним словом, все здание народного благополучия; блистательной элите юношества предоставлено поддерживать, восстанавливать, увековечивать это великое произведение, она должна заполнять в гражданском обществе – одну за другой – пустоты, которые рука времени не устаёт производить в нем, она должна продолжать прерванные труды, одушевлять гаснущие добродетели, возвращать к жизни слабеющие таланты. Что, если пренебречь юношеством, дать ему блуждать без проводника в сумерках невежества? что, если оставить его без опоры на произвол ветра вседозволенности и урагана страстей? что, если в то же самое время опрокинуть принципы нравственности? не оставить для человеческих дел иной побудительной причины, кроме личного интереса, иного правила, кроме удовольствия в настоящем? что, если попрать ногами вечную границу, отделяющую добро от зла? что, если из торговли изгнать доверенность, из браков – верность, из судов – справедливость, из армий – честь, из народной души – послушание, из сердец государей – человечность? Государство поколеблется, его пружины ослабеют, согласие его частей будет искажено, его связи будут нарушены, его фундамент осядет, вся его совокупность распадётся, и здание провалится, рухнет, исчезнет. Грубость, невежество, доблесть – так начинаются государства, просвещение, цивилизация, коммерция – так они растут, роскошь, развращённость, неверие, анархия, варварство – так они заканчиваются, вот цикл, через который проходят все империи. Чтобы удержать их в самом блистательном пункте этого неизбежного цикла, нужно, стало быть, чтобы все вносило свой вклад в поддержание нравственности и в воспитание юношества. Воспитание юношества и поддержание нравственности, значит, составляют две главные государственные потребности, две главные ветви общего интереса.
Портрет Людовика XIII кисти Филиппа де Шампаня. Фото: Museo Nacional del Prado***
Безупречные учителя, которым закрыты все тропинки порока или которым порок немедленно закрыл бы доступ в классы, которым вверяется клад нравственности вместе с кладом наук, учителя, которые не могут предать своего долга, не предав вместе с тем своих интересов, поскольку они лишатся места и облачения тотчас, как опозорят то и другое.
Учителя послушные и скромные, открытые для чужих мнений и советов, не со страхом, заставляющим колебаться в пути, не с недовольством, препятствующим идти так далеко и так хорошо, как было бы можно, не с притворством, при котором идут к одной цели, делая вид, будто домогаются другой, но с человеколюбием, удовлетворённостью и прямизной, с которыми выслушиваешь хладнокровно, исполняешь отважно и добиваешься счастливого успеха.
Учителя достаточно юные, чтобы завоевать доверие своих учеников, и достаточно серьёзные, чтобы вызвать в них в то же время и должное уважение, достаточно юные, чтобы приноровиться к детям, и достаточно серьёзные, чтобы хорошо руководить ими, достаточно юные, чтобы не испытывать отвращения к своему ремеслу, и достаточно серьёзные, чтобы хорошо исполнять его.
Учителя усидчивые, которые видят, что на них смотрят сто широко раскрытых глаз, видят провинциала, судящего их, ректора, начальствующего над ними, и префекта, надзирающего за их трудами.
Учителя усердные, которые располагают подспорьем в книгах, в наставлениях, в руководителях и в образцах.
Учителя, исполненные ревности, ищущие в образовании юношества славы Божией, спасения душ, общественной пользы, продвижения наук, чести своей корпорации и собственной.
Учителя бескорыстные, которые должны отправлять величайшую службу, не прося никакой взамен, раздавать, но не продавать светочи своего просвещения, внушать ученикам живейшую признательность и не извлекать за неё со стороны кого-либо из них никакой выгоды, быть достойными всего и ничего не получать.
Учителя беспристрастные, разбирающие только заслугу и необходимость, отдающие предпочтение только таланту и мудрости, венчающие только успех или усилие.
…
Учителя, которые измеряли бездну хронологии, охватили пространства географии, открыли сокровищницу учёности.
Учителя, сочетающие познания со вкусом, ревность с талантом, разборчивость с благочестием, манеры с нравами, умеренность с твёрдостью, ровное обращение с мягкостью характера.
Учителя, приберегающие для учеников наряду с преподавательской бдительностью отцовскую нежность, благорасположение покровителя и ревность друга.
Учителя, которые, чтобы хорошо руководить каждым школьником, стремятся хорошо его узнать, которые изучают его силы, чтобы видеть, чего можно от него требовать, его таланты, чтобы судить, к чему должно их применить, его нужды, чтобы распознать те, которые было бы справедливо удовлетворить, его характер, наконец, чтобы знать, до какой степени с ним нужно церемониться или бороться.
Учителя требовательные без суровости; которые не требуют всего от всех, чтобы получить что-то от каждого, которые рукоплещут отваге, коль скоро не могут рукоплескать победе, которые равным образом умеют совершенствовать в своих учениках то, что они в них одобряют, добавлять то, что находят желательным, и преобразовать то, что осуждают.
Учителя, которые ничего не должны решать в легкомыслии, предпринимать в поспешности и исполнять в запальчивости, которым во всем должно сопутствовать хладнокровие, предшествовать размышление, быть наставницей молитва.
Учителя, умеющие приводить в движение три сильнейших пружины авторитета – мощную пружину страха, ещё более мощную – уважения и самую мощную – любви.
Учителя опытные, испытанные во всех видах полезного знания.
Учителя опытные, испытанные во всех видах необходимых добродетелей.
Учителя опытные, испытанные во всех видах любезных качеств характера.
Быть такими требует от учителей учреждение, таких пытается выставить Общество.
2. Ответ молодого иезуита на письмо одного друга
Почему, дорогой друг, вы желаете, чтобы я покинул корпорацию? Я знаю, ненависть и клевета осаждают её и с каждым днём идут на новый, ещё более яростный штурм; но я иезуит, и, зная иезуитов, я предпочитаю разделить их страдания, ибо это страдания невинности; я человек и полагаю, что человеческое свойство – привязываться к ближним тем сильнее, когда узы сострадания дополняют узы признательности; я философ, и, как таковой, я прислушиваюсь к своей совести и к своим друзьям, оставаясь бесчувствен к воплям предрассудка и страсти или по крайней мере выше их; я христианин… Мой дорогой друг, эта идея, войдя в мою душу, принудила все прочие к исчезновению. Резкий крик боли не проницает сквозь уши, где с силой раздаётся голос религии. Эх! что могут сделать мне человеческие суждения? Заставить меня думать о суждениях Судьи моих судей, и к Его суду я взываю, если Бог меня оправдает, я примирюсь с тем, что меня осудит человеческий род. Простите это излияние чувств; они подлинны, они утешительны; все сошлось, чтобы внушить их мне, разум и вера, торжествующая несправедливость и гибнущая добродетель.
***
Представьте себе, если сможете, картину всего сообщества иезуитов во Франции – насколько они застигнуты врасплох и лишены утешения. Законы, власти, епископы, история, опыт, – все, за исключением ненависти, видели в них Общество людей блага, превосходных монахов, ревностных проповедников, столь же искусных, сколь и бескорыстных наставников, а паче всего – добрых граждан, равным образом преданных отечеству, престолу и алтарям. И вдруг опыт, историю, епископов, власти, законы никто не слушает; слушают одну ненависть, которая никогда не бывает ужаснее, чем приняв почтенный вид, и корпорация иезуитов – не более чем шайка лицемеров, разбойников, мятежников, убийц, и т. д., и т. д., и т. д. Вскоре нашими убежищами завладевают ужас и уныние. Старец, чьё тело, истощённое годами и трудами паче годов, уже готовится к могиле, ощущает, как у него возрождается прежняя чувствительность, и проливает слезы. Юный иезуит, готовый заменить его на поприще жизни и ревности, поочерёдно чувствует прилив нежности и страха; он содрогается, взирая на настоящее, и ещё более содрогается, взирая на будущее.
***
Могут возникнуть среди нас, как и в любом другом месте, иные фанатики, иные интриганы, иные путаники; но долго их у нас не терпят, и в общем и целом я видел здесь лишь образованных монахов, чья ревность сочетается с просвещением во всех талантах и с примером всех добродетелей; верных подданных, которые, будучи проникнуты благоговением к престолу, как и к благодеяниям, источником которых он для них является, рассматривают его как божественный алтарь, предназначенный Господом для поклонения Его образу, и как оплот своей безопасности и безопасности всеобщей, который в этом двойном качестве они должны защищать даже и ценой собственной жизни; я видел здесь лишь добрых французов, в которых любовь к религии одушевляет и удваивает любовь к отечеству, – и они готовы все предпринять и все претерпеть ради своих сограждан, не рассчитывая при этом на иную награду, кроме наслаждения делать им благо, даже не получая взамен ничего, кроме зла; наконец, я видел здесь лишь людей благочестивых, искусных, неутомимых, бескорыстных, которые жертвуют всеми удовольствиями, предаются всем добродетелям, идут навстречу всем нуждам, переступают через себя, приносят себя в жертву, живут и умирают, будучи довольны всем если они живут и умирают, пребывая в добродетели и принося пользу.
