Анна Марголис, сотрудник проекта «Это прямо здесь» Международного Мемориала рассказывает о том, как происходило разрушение московских храмов:
«Идея проследить судьбу религиозных зданий Москвы после революции не нова, но в этой истории есть определённые лакуны. Желание их частично заполнить, собрать подробности, как именно уничтожались храмы в 1920–30-х годах, родилось из проекта Мемориала «Это прямо здесь» (который сначала назывался «Москва: места памяти», а позднее «Топография террора») – это многослойный сайт – карта Москвы, где отмечены места встречи человека и тоталитарного государства: на ней есть слои про концлагеря 20-х годов, про места заключения, места принятия решений, места массовых протестов, есть именные слои, например, Шаламовская Москва, слой про государственных детей: детей врагов народа, беспризорничестве и тому подобное».
В Государственном архиве Российской Федерации хранятся десятки дел по закрытию церквей, фонд Комиссии по вопросам культов при ВЦИКе содержит переписку соответствующих ведомств и жалобы верующих. Изучая эти документы и другие источники, можно наблюдать, что этот процесс шёл по-разному в разные периоды: от относительной свободы в начале 20-х – к жестокому закручиванию гаек в 30-х.
Нельзя сказать, что большевики, придя к власти, сразу же заявили: мы сейчас уничтожим церкви! Конечно, симпатии к религии они не испытывали, но не все поголовно пылали к ней ленинской ненавистью. Скорее, изначально главенствовала идея, что религия отомрёт сама, она просто не понадобится и в скором времени превратится в осколок старого режима.
Выписка из протокола Моссовета о сносе храма Климента в Климентовском переулке. К счастью, храм не снесли – там расположилось книгохранилище Ленинской библиотекиВ 1918 году, в первый же год революции, вышел Декрет об отделении церкви от государства и школы – от церкви. Само по себе это не было чем-то принципиально революционным – этот декрет повторял те процессы, которые шли параллельно во многих странах: во Франции, США и других странах были уже введены разные модели светского государства, и в России к этому всё шло. Ещё до большевиков, в 1905 году были положены начала веротерпимости, были люди из религиозной среды, которые выступали за разделение государства и церкви. Так или иначе к этому пришли бы, возможно, и без революции, тут вопрос: как именно это было сделано.
Первые удары пришлись по домовым церквям и монастырям. Домовых церквей было очень много – поскольку они часто существовали при школах, больницах и так далее – их ликвидировали в качестве церкви очень быстро.
По новому декрету церковь не могла ничем владеть, поэтому в первые же годы многие монастыри и монастырские земли были отобраны. Иногда это был постепенный процесс. Скажем, на территории оставался какой-то действующий храм, он становился приходским. Иногда монахи или монахини объединялись в какую-нибудь швейную артель и до поры до времени продолжали жить в монастыре и в новом, и в старом качестве.
Судя по письмам и жалобам верующих, особенно религиозных меньшинств, в 20-е годы была иллюзия, что закон будет как-то соблюдаться. Например, некоторые старообрядцы даже надеялись, что теперь, когда гнёт царизма спал, репрессии против них прекратятся и советская власть даст им свободу. Впрочем, уже к концу 20-х иллюзии поубавились и у старообрядцев всё отобрали, как и у остальных.
Церкви и храмы теперь стали имуществом республики и передавались по договору в пользование зарегистрированной общине, которая должна была платить налоги и содержать храм.
На бумаге выглядело всё неплохо: по идее, чтобы закрыть церковь, нужен был какой-то исключительный повод – например, община не справляется с ремонтом. Или если вблизи есть действующая церковь, а община малочисленная – тогда храм можно было отнять. Но на деле было всё не так.
Надо понимать, что в 20-е годы в Москве был острый жилищный кризис, город быстро растёт, денег мало, строить не на что – поэтому это была, кроме всего прочего, и борьба за недвижимость. Какая-то контора, трест, организация положила глаз на церковь, она обращается в Райсовет с ходатайством: «Нам нужно здание под мастерские, у нас план, всё горит» или «мы хотим сделать храм общежитием для наших рабочих». Все подписи прикладывались к ходатайству. Оно передавалось в Райсовет, потом в Моссовет, затем в Мособлсовет, жалобы верующих передавали затем во ВЦИК. Всегда всё документально оформлено, все бумаги на месте, закон будто бы соблюдён.
Зачем такие бюрократические церемонии? Властям было не нужно лишнее сопротивление, молодому государству было важно, что скажут в мире, ну и кроме того, для любой власти документы – это часть легитимности. Разговоры о том, что пришла советская власть и все тут же стали атеистами – это неправда. По опросам, даже в 30-е годы более 50 процентов советских людей считали себя верующими (а в сельской местности этот процент был ещё выше). Конечно, когда веками церковь плотно связана с государством, есть большая масса людей, для которых это просто не обсуждается – ты родился тут, ты православный, это часть жизни, которая не ставится под вопрос, такие люди могут быстро отпасть от веры под влиянием момента, но зато остаются, наоборот, самые верные, самые смелые и активные. Ведь им, конечно, было что терять.
Зачем настраивать против себя значительную часть населения, если можно действовать пропагандой и постепенным сужением свободы: дома молиться нельзя, колокольный звон запретили в городах сначала частично, а затем, в 1930-м – вообще, собрания без разрешения – нельзя.
Самые живые документы из архива Комиссии по культам – это жалобы верующих во ВЦИК. Они разные: некоторые написаны старомодным языком, другие – языком чистого правового сознания: «у нас есть такие-то права, ваше постановление о закрытии противоречит тому и тому». Были жалостливые письма: «просим вашей милости, это наш храм, мы туда ходим всю жизнь», были немного льстивые – «мы не можем поверить, что советская власть пойдёт на то, чтобы ограничить нас в наших правах»… Но результат, за редким исключением, был одинаков.
Когда ещё в 1922 году была объявлена экспроприация церковных ценностей – якобы на помощь голодающим, но известно, что это была целиком срежиссированная кампания с конкретными антирелигиозными целями, – то для проводивших изъятия выпускали специальные инструкции, как это делать, чтобы избежать «неприятных коллизий», обвинений в кощунстве: «не заходите на алтарь», «не утрамбовывайте серебряные ризы ногами – используйте для этого пудовую гирю». Экспроприация встречала довольно значительное сопротивление, некоторых активистов, особенно духовенство – репрессировали и казнили.
Параллельно шла очень сильная антирелигиозная пропаганда. Был «Союз безбожников», который в конце 20-х переименовали в «Союз воинствующих безбожников», выходили СМИ: газета «Безбожник», журнал «Безбожник у станка» и так далее. И хотя формально эти организации были независимыми, но они, конечно, очень поддерживались по партийной линии и ясно, кому подчинялись.
Страстной монастырь: на его колокольне до сноса вешали рекламные щиты, а сам монастырь занял Союз БезбожниковБолее того, если сначала в Конституции была гарантирована свобода «религиозной и антирелигиозной пропаганды», то в более поздней редакции 1936 года это уже звучало как «Свобода отправления религиозных культов и свобода антирелигиозной пропаганды». Про религиозную пропаганду речь уже не шла.
Постановление 1929 года «О религиозных объединениях» резко ускорило процесс наступление на религию и, в частности, на сами храмы, оно окончательно развязало руки. Аргументируя мотивом: «нужно для социалистического строительства» и «еще не все церкви закрыты – вот туда и идите», легко было закрыть практически любую церковь.
Это постановление появилось, как мне кажется, в том числе и потому, что стало понятно – после революции прошло уже 12 лет, а пропаганда не помогла в той степени, в которой рассчитывали большевики, – церковь не отмерла. Мало того, несмотря на репрессии духовенства, на местах наблюдался даже некоторый ренессанс – из-за того, что церковная иерархия была разрушена, большую власть получила община, оставались самые стойкие, верующие друг друга поддерживали. И это тоже вряд ли сильно нравилось властям, они считали это укреплением контрреволюционного элемента.
В 20-е годы вышел Декрет об охране памятников, появились комитеты, один из которых, кстати, возглавляла жена Троцкого, и благодаря чему многие церкви удалось хотя бы поставить на учёт. Появились Центральные государственные реставрационные мастерские, которыми руководил Игорь Грабарь, – если церковь признавалась памятником, необходимо было заключить с ними договор, чтобы согласовывать любые переделки, в случае, если храм передавали какой-либо организации. То есть был такой вполне научный подход по охране памятников. Но эта процедура постоянно нарушалась, да и постепенно к реставраторам и музейному сообществу прислушивались всё меньше, в начале 1930-х их голос в соответствующих решениях весил уже совсем мало. Люди, которые занимались охраной памятников, краеведы, искусствоведы стали считаться неблагонадёжными гражданами, их прессовали, сажали, организации закрывали или перепрофилировали.
Обычная история – в 1925 году храм реставрировали за счёт государства, в 1929-м – закрыли, а в 1930-м – разрушили.
В 30-х годах началась и волна сносов, связанных с метростроем. На месте некоторых храмов (например, Параскевы на Пятницкой) поставили павильоны метро – а до сноса они были переоборудованы под склад для стройматериалов.
Ну и не только метро, вообще город рос, план новой Москвы не учитывал церкви, они мешали его развитию. Тот же Храм Климента папы Римского передали ЖСК, строительный кооператив собирался его снести и построить вместо него скверик и детский сад. А всё, что останется – а это очень большой храм – пустить на строительный щебень.
Церковь Рождества в Столешниковом переулке в процессе сноса в 1927 годуСейчас власть действует похожими методами, только наоборот. Например, она решает снести сквер и построить храм. Видимо век разрушений ещё не завершился, если ни церковь, ни общество не стоят на своих ногах, делегируя подобные вопросы власти, одной лишь силе, что «вечно хочет зла, но совершает благо». И не поймёшь, как тут лучше расставить кавычки.
* * *
В среду, 5 июня, в 19:00 в Культурном центре «Покровские ворота» (Москва, ул. Покровка, д. 27) сотрудник проекта «Это прямо здесь» Международного Мемориала Анна Марголис расскажет о судьбе религиозных зданий Москвы. Так же будет показано небольшое видеоинтервью с режиссёром Георгием Павловичем Ансимовым, сыном московского священника и новомученика Павла Ансимова, расстрелянного в 1937 году.
