Каким должен быть православный пастырь? На этот вопрос могут быть разные ответы; мне хотелось бы сопоставить два очень контрастных: один – владыки Иоанна (Шаховского), как он дан в труде «Философия православного пастырства», другой – коллективный ответ современных православных священников, проинтервьюированных нами в рамках проекта «Жизненный цикл православного прихода», поддержанного фондом «Хамовники». Фрагменты интервью публикуются нами впервые, и анализ, который предложен здесь, – только первая попытка осмыслить собранное поле.
Разрыв должного и реального, который может открыться при сопоставлении богословского труда и эмпирического материала, призван дать нам картину происходящего в современной русской церкви.
Как оно должно быть: признаки подлинного и лже-пастырства
Владыка Иоанн – прежде всего пневматолог, он исследует духовные влияния и веяния, присутствие и воздействие духов на жизнь людей, узнаёт эти духи. И духовное содержание собственно пастырского труда владыка Иоанн видит в следующем.
Истинный пастырь продолжает жизнь Христа: это задаёт пастырскому служению исключительно высокую планку. Истинный пастырь лишён лицеприятия – он одинаково готов принять каждого человека. «Сцилла и Харибда» пастырского служения по Шаховскому – это открытое беззаконие, творимое священником, с одной стороны, и скрытое равнодушие, превращающее христианское жертвенное служение в безблагодатное жречество, с другой стороны. Этот вызов Церкви, вызов со стороны соблазнов, стоящих перед священниками, важен, потому что, по мысли владыки, «Царство смерти прозелитизирует не менее активно, чем Церковь». И ключевая линия этого прозелитизма – стремление овладеть пастырями и священноначалием.
Владыка Иоанн приводит шесть признаков, по которым можно узнать лжепастырство:
1. Корыстолюбие священника и его сфокусированность на материальной жизни.
2. Пышность и театральность богослужения, придание ему максимально яркого и эстетичного вида. Сюда же относится и слишком хорошая постановка работы хора: красивое пение может отвлекать людей от духовного напряжения во время службы.
3. Заискивание перед сильными мира сего, богатыми и имеющими власть людьми – и пренебрежение к слабым и бедным людям.
4. Проповедание в храме земных ценностей, идеалов и устремлений. Сюда же относится и чрезмерная занятость священника мирскими делами. В контексте жизни самого Иоанна (Шаховского), ветерана Деникинской армии, служившего в среде первых волн русской эмиграции, это прежде всего деятельность политическая и партийная. И этот вызов был особенно значим для Зарубежной церкви, первый же собор которой нёс черты нездоровой политизации сознания.
5. Искание себе славы и чести.
6. Нерадение о душах людей своей паствы.
Проявляет эти черты священник, который болен наиболее злыми пастырскими грехами: властолюбием, честолюбием и завистью.
Пастырский «кадровый состав», по мысли владыки Иоанна, должен формироваться из всех слоёв общества, чтобы исключить кастовую замкнутость.
Пастырю важна свобода от мира и тех железных закономерностей и зависимостей, которые несёт мир каждому своему обитателю. Также истинный пастырь не должен перебарщивать с аскетизмом, отпугивать людей своим измождённым видом. Аскетизм священника, по владыке Иоанну, – это аскетизм атлета или шахтёра: аскетизм строго функциональный, подготавливающий человека к той деятельности, на которую он настроен.
Архиепископ Иоанн (Шаховской). Фото: beregovoe.cerkov.ruВ отношении паствы позиция священника – это позиция духовного архитектора, хозяина сада. Он как бы обрабатывает людей, строит их личности, как художник, «ваяет образ Божий», возвращает его из греховного помутнения человека. И во всём этом священник уважительно относится к свободе людей, не пытается что-то им навязывать. Это требование вытекает в том числе из того, что пришедший к священнику на исповедь человек может оказаться духовно выше, развитее, чем сам этот священник, и последний не может не увидеть всей сложности вызовов, на которые приходится ответить его исповеднику. Одна из ключевых задач пастыря – воспитывать человеческую свободу во Христе.
Владыка Иоанн считает, что чем более духовен священник, тем меньше он зависим от своего образования и уровня культуры. В одном из текстов он именно этим объясняет то, что первыми учениками Христа были призваны именно рыбаки: они не имели ни образования, ни навыков владения Словом, но их духовные дары позволили им стать яркими проповедниками.
Собственно, один из этих даров – «говорение языками» – увязывается с образованием и культурой. И то, и то позволяет священнику говорить с паствой, с другими людьми на их языке. Поэтому священнику хорошее светское гуманитарное образование даже важнее канонического: также светское образование даёт пастырю прививку против тленных идей века сего. Тут стоит отметить, что львиная доля наследия владыки Иоанна посвящена борьбе против материализма и коммунизма, то есть как проповедник он хорошо понимает, о чём пишет.
Также священнику важно иметь и развивать навык представительства за свою паству, покаяния за согрешивших: привычка нести живую духовную ответственность за своих прихожан перед Богом.
Владыка выделяет четыре признака пастырского призвания:
1. Глубокое чувство своего недостоинства.
2. Понимание пастырства как жертвенного служения, предполагающего полное посвящение жизни Богу.
3. Реальный духовный опыт веры.
4. Опыт духовной заботы о душе другого человека.
Когда человек, имея в себе эти качества, становится пастырем, ему помогают действовать пять «сил священства»:
1. Предстоять перед жертвенником, принося свою жизнь Христу как жертву.
2. Распространять евангельскую весть в мире.
3. Священнодействовать Истину, постоянно приводить ее в соответствие с обстоятельствами жизни.
4. Приносить духовные жертвы Христу в поте лица своей души.
5. Являть миру Божье отцовство, часто – через таинство Крещения. Иными словами, продолжая своей жизнью жизнь Христа, священник не просто сам выступает духовным отцом для своей паствы, а помогает явить Бога-Отца каждому прихожанину.
Как оно должно быть: миссия и хозяйство
Владыка Иоанн уделяет серьёзное внимание вопросу несения миссии.
Он достаточно чётко определяет объект миссионерской деятельности: для середины ХХ века это не язычник, а отступник от Христа. Время написания текста – это время, когда ещё жив пафос модерна с условным культом Фауста, ницшеанские и марксистские идеи XIX века ещё успешно шагают по миру.
В миссии священник может включаться в социальные споры. Более того, эти споры могут проходить внутри прихода. Но важно в этих спорах, по владыке Иоанну, не переходить к раздорам. Это сопрягается с позицией владыки Иоанна по участию пастыря в партийных и политических национальных движениях, которые в его время были наполнены социальной и национальной враждой.
В миссии священник не защищает Христову истину, но открывает её: возможно, тут имеется в виду, что пастырь в миссии не должен ударяться в споры и полемику. При этом проповедь в понимании Шаховского обновляет истину, проговаривает её новым языком. В миссии участвуют и прихожане. Более того, одной из важных тем для внутриприходского общения владыка Иоанн называет собственно миссию, подходы к миссии, которых придерживаются прихожане, и т.п.
Наконец, одно из ключевых направлений миссионерской работы – борьба против пролетаризации человека, под которой понимается «отнятие благословения у бедной души, отнятие у него духовных путей для достижения и удержания у себя благословения». Пролетаризации способствуют и капитализм, и социализм. Частью этого направления миссии может служить и социальная работа.
Миссия в целом подразделяется Шаховским на три вида:
1. Проповедь (в храме).
2. Лекция (вне храма).
3. Свидетельство (личное слово, как правило, работает во времена гонений).
Уделяет владыка внимание и материальным аспектам жизни пастыря.
В его понимании, приход обеспечивает его нужды. Цель такого подхода в том, чтобы священник был избавлен от мыслей о своём и семейном пропитании и мог позволить себе думать только о своём пастырском труде, заниматься только духовной жизнью. Это служит в идеале и деятельности жены священника, устраивающей дом и материальные дела семьи. В требах, которые служатся, важно разделять, по мысли владыки, требу и жертву – удовлетворение духовной нужды обратившегося человека и деньги за эту требу. Связь между ними совсем не очевидна.
Фото: Виктор Толочко/Sputnik/РИА НовостиНаконец, устройство прихода, по мысли владыки, должно работать через семейственность жизни в нём, а не на основе Устава. И в этой конструкции староста храма должен быть как диакон в ранней христианской общине: «забота о столах», социальная работа и, говоря современным языком, «тимбилдинг».
Прежде чем перейти к выводу, кратко обозначим бэкграунд владыки Иоанна. Он служил в Сербии, видел, как живут сербские приходы; как служат и руководят приходами священники с дореволюционным российским опытом; он видел, как входят в пастырство представители первой и второй (послевоенной) волн русской эмиграции. Более того, владыка Иоанн сменил не одну юрисдикцию: русский экзархат при Константинополе, РПЦЗ, потом Православная церковь в Америке. Все его приходы были эмигрантскими, но все они выстраивались разными людьми, в разных странах и даже в разные эпохи, так что владыке Иоанну было что сопоставлять и сравнивать.
Вывод же выглядит так. Основной задачей пастыря в оптике владыки Иоанна является духовное водительство своей паствы. Оно задаёт высокую планку личной духовной жизни священника, неплохого образования и организаторских способностей – прежде всего для того, чтобы развивать миссионерскую деятельность. Материальные вопросы, стоящие перед пастырем, заслуживают исключительно того объёма внимания, которое нужно, чтобы суметь о них не думать.
Как эта оптика сочетается с практикой пастырства в современной России?
Как оно есть сегодня: признаки подлинного и лже-пастырства
Мы собрали массив из семи десятков интервью с представителями клира, поговорив с ними о состоянии и практиках пастырства сегодня. Вспомним, как владыка Иоанн печалился о двух бедах пастырства: открытом беззаконии и скрытом равнодушии. Что говорят о них опрошенные?
«Открытое беззаконие» требует ответа на вопрос о том, каковы границы открытости, когда мы её можем зафиксировать. Например, там, где идёт активное строительство церквей, а контролирующие органы сознательно блокируют регистрацию документов, в среде священников-строителей, как мы выяснили, ходят контакты «решалы», который за некоторую сумму берётся обеспечить решение вопросов с документами на церковные здания. Впрочем, взяться не значит решить; однако, не выходя за пределы узкого круга, знание о таком «решале» является общеизвестным и рабочим.
Разговор о церковных законах часто заканчивается рассказом о том, как эти законы бездействуют и не защищают от произвола:
Потом я служил на приходе какое-то время. Там тоже занимался школой воскресной. Мне казалось, что нужно детям давать дополнительное какое-то образование. У нас там был английский язык и всякие истории такие интересные. Вот. Потом я пришёл в монастырь, потому что монастырь предоставлял служебное жильё. Меня благодаря ректору прошлому отправили, дали жильё моей семье. А за эти периоды я многое прошёл. Меня и выгоняли со ста рублями в кармане, когда мне ещё было нужно кормить семью.
Другой пример. Два благочинных в южном городе, не поделив похоронный бизнес, дошли до церковного суда: впрочем, оба не потеряли своих должностей. Видимо, это действие в соответствии с законом – только каким?
Отдельным достоинством в среде священников считается не сломиться ввиду всего увиденного беззакония и продолжать своё дело пастырства:
И всё, в какой-то момент, когда я уже побыл в монастыре, покрутился, увидел вообще всё, что происходит, богатых людей, всю вот эту вот государственную историю, всё-всё вместе. И я как бы без всякой доли осуждения, я, ну то есть одна часть моих друзей сняли с себя сан, уехали за границу, устроились в другие компании, и счастливы, и постоянно пишут всякий шлак, извините. Я не буду писать про это ничего, я вижу, вижу глубокую рану, вижу этих несчастных людей, вижу больных.
Зато тихого равнодушия в полевых поездках нам видеть практически не приходилось: эпоха не та. Имея опыт служения в алтаре, легко различаешь маркеры «выгоревшего» священника. Таких мало. Как правило, наши респонденты были очень деятельны, трудолюбивы и даже увлечены своим делом. Вопросы появляются только относительно объектов их инициативы.
Среди признаков лжепастырства у владыки Иоанна на первом месте корыстолюбие. Особенно ярко сегодня оно проявляется в отношении к требам: многие священники жалуются на их «воровство» прихожанами, «забывающими» оставлять пожертвования. С другой стороны, священники нередко не видят разницы между своим карманом и церковной казной, но уже – в пользу последней. Необходимость что-то строить и обновлять требует и заказов под честное слово:
Вот всё это, это немного, учитывая то, что сруб перевезён ещё, за сруб полностью деньги не заплачены, пришлось даже брать кредит, чтоб перевезти сруб, его перевозили с Архангельской области. Получилось так, что один человек сказал, что половину, это 10, должно было быть 18 рейсов машин, он сказал: «10 я проплачу». Ну а глава района сказал, что остальные мы соберём. Вот. Тот оплатил, дальше перевёз, денег нету, останавливает… 10 рейсов сделали, денег нет, и мне говорит перевозчик оттуда, с Архангельской области: «Давай деньги… либо деньги, либо… полсруба» [смеется] …мы останавливаем просто. Я их уговариваю, чтобы они ещё отправили рейс, там две машины, они отправляют, денег нету. Они говорят: «Батюшка…». Я их уговорил – ещё две машины отправляют. Потом они говорят: «Всё, батюшка, нет». Ну и батюшка что? Эти: «Да извини, отец Алексей! – глава там, всё, – вот, проблема…». Вот там ты-ты, ты-ты, то-то, то сюда там, вот. То вице-губернатор приехал, нужно было, то тут ещё какой-то, комиссия какая-то, там всем-всем чего-то нужно…
– В общем, у всех те же самые проблемы: «начальство приехало»?
– Да-да, стихийное бедствие. Вот. Ну и чё, батюшка идет в банк ВТБ…
– Берёт кредит?
– Берёт кредит.
На себя?
– Конечно, на себя – не на церковь. Поскольку церковь – некоммерческая организация, кредит не дадут. Берёт на себя кредит миллион двести. И рассчитывается за это, и чтобы раньше, потому что, если бы это не сделать, то получится полсруба здесь, полсруба там. Он разобранный, пропадёт полностью всё – и там, и тут. Его нужно поставить. И вот теперь благополучно плачу этот кредит.
Фото: Александр Петросян/КоммерсантъИстории про кредиты мы слышим часто. Кажется, это могло бы стать темой отдельной научной работы – «Закредитованность священников»:
Вот получается так, у меня зарплатный фонд, наверное, 200 тысяч, потому что у меня ещё клирик, у меня диакон, бухгалтер-казначей, 3 кроковца, завхоз, итого уже 7 человек, да и я. Наверное, 8. У меня 8 или 9 человек получают зарплату. То есть считайте: 200 с лишним тысяч уходит в месяц на зарплату. Где-то, наверное, 55 – в епархию. Около 80. Плюс налоги, коммуналка, труд, в общем-то, так вот, в общем, что получено, то и расход сразу идёт. Мы, в общем-то, с колёс работаем, и даже ремонты, и стройки, и вот всё, что я делаю, мы всё делаем в кредит. Берём кредиты и потихонечку их выплачиваем. Потому что сразу взять денег – так их просто нет.
Владыка Иоанн отдельно подчёркивает зло от сфокусированности священника на материальном. Но в сегодняшних условиях она становится обыденностью: отвечая на вопросы о проблемах прихода, священники почти всегда начинают разговор с материальных проблем. С одной стороны, нередко это обусловлено самим положением священника, особенно в молодых зауральских епархиях, где малейший просчёт может привести к фатальным последствиям. Сам фокус на материальном нередко поддерживает и епархиальное руководство, требуя больше строить, больше оформлять, больше перечислять денег в свою пользу. С другой стороны, само стремление сознательно ограничить материальные заботы необходимым в служителях культа проявляется очень редко: и, служа уже в живом рабочем храме, священник ищет покрасивее иконостас, поярче хор и т.д.
Фокуса на пышности и торжественности богослужения, однако, мы почти не встречали. Скорее респонденты сетуют на то, что приезд архиерея надо сопровождать почти что театральным представлением с заказанным хором и другими особенностями радости через силу.
Пренебрежения к слабым и больным людям мы не встретили нигде. Заискивание перед богатыми и власть имеющими часто осуждается. Более того, бывает, что конфронтацию с местными властями священник ставит себе на полочку успехов:
Я главу администрации района… значит, у них День района там был, значит, второе воскресенье сентября. Вот. Оно раз в несколько лет попадает на Усекновение главы Иоанна Предтечи. Вот. И я, зная, скажем, что вот в этом году это попадает на воскресенье, летом ещё, главы не было, и я собирался там где-то в отпуск уехать. Я замглавы и главе станицы, с ним хорошие были очень отношения, значит, заместителю там по соцвопросам, с 3–4 разных сторон сказал, вы главе там этому района скажите, что вот ваш праздник попадает на Усекновение, чтобы либо раньше, либо позже устраивали праздник, но не в этот день. И представь, когда приезжаю после отпуска и узнаю, что глава сказал: «Пускай поп своими делами занимается, а мы будем праздновать» [хлопает по столу].
Я там объяснил, что, значит, слово «праздник» в церковной среде православной – это событие, которое отмечается молитвой по какому-то особому поводу. Повод может быть разный, радостный и печальный. И убийство Иоанна Крестителя – это скорбный день, это не просто печальный, а трагический день в истории церкви. Поэтому это не повод, это день ещё строгого поста, это не повод для веселья. И если сегодня мы говорим о совместных каких-то о симфониях властей, так я объявляю, что у нас какофония. Вот. Ну и короче, в таком вот духе на полторы страницы хлёстко, вот, как умею, всё это было, конечно, глава подскакивал… Конечно, глава, с одной стороны, при амбициях – отменять не стал, а с другой стороны, они тряслись весь праздник, я им праздник весь всё-таки похоронил. На планёрке на следующий день первое, что сказал глава: «Ну, вот, поп, типа, каркал, но ничего не случилось». Это говорит, что они весь праздник проводили с этой мыслью.
Тонкую границу между уважением к властям и заискиванием мы не видели перейдённой и не видели проповедания в храме земных ценностей – и политизированности, которой так сильно опасался отец Иоанн. Как и искания себе земной славы.
Как оно есть сегодня: миссия и хозяйство
А вот нерадение о душах своей паствы – это понятный сюжет. Скорее всего, он является просто обратной стороной фокуса на материальных вопросах. Часто священник становится менеджером, который сводит проповедь к необходимому минимуму. Это давление менеджеризма переживается остро и многими священниками:
По сути, надо иметь всё-таки какой-то доход вне церковной лавки. Я считаю, что я уже теряю как священник, когда я перестаю заниматься священнической деятельностью даже в рамках прихода. Это не только менеджмент, это какие-то переговоры, там «подайте Христа ради», пожертвуйте там на строительство храма, там ещё что-то, юридические дела. Мне это интересно в силу того, что просто там юридические моменты, соответственно, профессию там получаю, просто такой спортивный интерес. А по большому счёту, это не работа священника – заниматься документами, заниматься даже деньгами, если уж на то пошло, хотя приходится. А вот то, что твоя священническая, эта пастырская служба, окормление, духовное окормление прихожан, общение с прихожанами, организация воскресной школы, организация какой-то даже социальной деятельности, тоже забирает время, то хотя бы здесь ты понимаешь: «Вот, ты занимаешься благотворительностью». Иоанн Златоуст, Василий Великий говорят о том, что благотворительность – это вот второе после евхаристии, то, чем нужно обязательно заниматься, и даже может напрямую связано с евхаристией. Вот. Потому вопрос скорее в отношении «священник–предприниматель», он лежит в плоскости философских, риторических рассуждений, а выход только один – если я получу профессию, как-то буду какую-то копеечку зарабатывать, соответственно, смогу в меньшей степени обременять приход вопросами своего личного содержания – хоть в Уставе это и прописано. Тогда часть этих средств, может быть, высвободится, и, может, меньше нужно будет думать там, что будет на лавке лежать, грубо говоря.
Фото: Александр Кочубей/КоммерсантъСвященники сегодня имеют, как правило, очень пёстрое социальное происхождение и часто с большим скепсисом относятся к «поповским» – семинаристам из священнических семей, что вполне согласуется со взглядами владыки Иоанна:
И смотрите, какие кадры-то берёте! Во-первых, пункт первый, хорошо, семинарии не можете закрыть. Вы можете хотя бы изменить пункты приёма? С 18 лет, с 17 не брать в семинарию? Вы чё творите? Человек ещё не состоявшийся, ни психологически, ничего – понимаете?... Когда мы шли в семинарию (и то я шёл не в 18 лет, а в 21) – то я отслужил, во-первых, в армии, во-вторых, нужно брать в семинарию обязательно только тех… не потому что это «поповские», поповских бы я, наоборот, в последнюю очередь бы брал, если честно… А то мы на те же грабли наступаем, которые были, так сказать, в предреволюционное время, когда стала наследственна, так сказать, священническая деятельность. Это безобразие полное – понимаете, чё творится! Они никуда, ни на что не способны, и поэтому они идут семинарию…
Почему семинарии нужно убирать? Я же вижу, кто поступает. Дело в том, во-первых, неизвестно, завтра какие будут времена, а у человека должна быть специальность для жизни, чтобы выжить священнику. После семинарии он, к сожалению, больше ничего не умеет, просто ничего. Да, это выгодный раб для, простите, архиерея. Вот. Потому что когда человек, неспособный ни на что, он слишком послушный, потому что деваться некуда. Когда человек что-то ещё умеет, он может где-то себе позволить кормиться, и он может себе позволить иногда сказать правду или, я не говорю «быть в оппозиции» – нет, этого не нужно, но по крайней мере не бояться, не потакать злу, скажем так. Правильно? Вот.
И даже если его поставили куда-то в деревню, у него есть возможность там, допустим, ветеринарное образование, вот, даже пускай он электрик, он всегда что-то умеет делать руками, к нему другое совершенно отношение будет, а если он умеет только слова говорить… Да и то! Он даже словоблудие-то не умеет! Вот. Второе: если человек имеет какое-то светское образование, пускай даже техникум, не обязательно институт, хотя лучше, конечно, с высшим брать в семинарию, но хотя бы чтобы это было что-то вроде техникума. Это говорит о его способности интеллектуальной учиться, об умении как-то, во-первых, контролировать себя и организовывать учебный процесс. У него есть хоть какой-то опыт студенческой жизни, вот этой самой, понимаете? Вот. Когда люди приходят без этого опыта, да ещё возгретые где-то при папочке там настоятеле, не обязательно там кафедрального храма, но тем не менее, когда или там из архиерейских иподьяконов будущих или что-то такое, и вот это всё ходит по семинариям… как эти павлины, распустив хвосты… Вот. Ведь хорошего же ничего не получается!
Некоторые священники стремятся реализовать вышеописанную стратегию и получить второе образование, чтобы меньше зависеть от церковной структуры. Часто представители клира пробуют себя в педагогике и IT-сфере:
То есть я, с одной стороны, часть организации, с другой стороны, я понял, что должен быть свой путь, поэтому я пошёл и переучился на преподавателя иностранного языка, потом пошёл в программирование немножко, вот, и параллельно работаю в образовательных компаниях. И в школе работал, ну то есть там от звонка до звонка. В начальной школе, в старшей школе и так далее. И я понял, что я могу приносить пользу людям, но я не могу покинуть как бы служение, потому что знаю, что есть люди, которые нуждаются в моей поддержке и вот воспринимают меня как священника, для них это важно. Ну и для меня тоже важно, потому что я не могу сказать, что я разочаровался окончательно. Я понимаю, что это всё живой организм и что есть здоровые, больные, всё-всё это вижу, то есть как бы реально оцениваю и понимаю, мне страдать как бы вместе с ними. Убивать себя, или выпрашивать деньги с алкоголиком, или вот войти в эту машину, где там священники ходят, пьют с этими бизнесменами, выклянчивают у них деньги – я так не могу поступать. Поэтому я самостоятельно работаю, самостоятельно себе зарабатываю на жизнь. Церковь не может быть источником моего дохода.
Можно ли назвать современного священника «духовным архитектором»? Не будем судить с ходу, но заметим очевидное: сфокусированность на решении материальных вопросов едва ли оставляет большой простор для такой работы. Это проявляется, в частности, в очень слабо устроенных миссии и катехизации. Бывший преподаватель семинарии считает текущее положение дел с этими служениями даже не проблемой, а приговором:
Православие идёт от вероучения. Даже аскетика идёт от вероучения. А у нас вероучение, по сути, разрушено – его нет. Соответственно, и ничего остального нет. Соответственно, то, что у нас происходит на приходах, – это какое-то волочение каких-то… чего-то такого… «околодуховного». Там нет вообще никакого пастырства нормального, потому что всё пастырство упирается в то, что человек приходит с вопросом бытовым, и священник как-то на него отвечает. Всё! Нет аскетики, нет знаний, потому что знать нечего, потому что аскетика разрушена как наука. Некому этим заниматься. Другое дело, что так было, на самом деле, с XIX века, может, даже с XIV. Ну, в каком-то смысле, это историческое наследие. Но сейчас у нас были ресурсы для того, чтобы изменить ситуацию. Сейчас, когда у нас существуют такие средства, как интернет, когда у нас доступны все библиотеки: почему этим никто не занимается, я не понимаю. Ну, то есть понимаю, потому что это никому особенно и не нужно. Вот. Поэтому главная проблема приходов не в приходах, а главная проблема приходов в том, что они стоят на фундаменте, который на самом деле давно разрушен.
Заниматься миссией всерьёз стремится меньшинство священников, да и те уделяют ей время по остаточному принципу. Редко кому удаётся создать мало-мальски долгоиграющий проект: библейский кружок или воскресная школа для взрослых существуют год или три, постепенно распадаясь. Однако осознание проблемы встречается в речах многих респондентов. Часто именно отсутствием миссионерской и катехизической работы объясняют сегодняшнее малолюдство в церкви:
Наверное, был момент упущен, когда у нас начали открываться храмы: 30 лет назад, 25 лет назад, 20 лет назад ещё была ситуация гораздо лучше. Народ кинулся-ринулся идти в храм. И можно было делать, и можно было бы всё делать, но, к сожалению, в тот момент не было кадров священнических. И делать было некому. Сегодня да, у нас святейший там благословляет, в общем, обязательно образование и так далее. Священник должен его получить. Но раньше же не было такого. Собрались: «Ага, нам надо батюшку». А где батюшка? Приехали, под трактор залезли, за ногу вытянули тракториста: «Будешь попом». – «Я не знаю, что это такое». – «Ну, будешь попом, мы подскажем, научимся». Вытянули, обмыли, поставили – всё, ты поп. Он бороду отрастил. И это не шутка, такой поп действительно был на приходе, и вот он что умел, что знал, что понимал, то и делал. Фактически мы сегодня, те священники, которые приходят на приходы, настоятели – мы фактически приходим на пустую землю. Потому что наши предшественники ничего не посеяли. Нам жать нечего. Понимаете? Земля пустая. Где там какие-то колосочки болтаются по ветру – вот их пытаются как-то в кучку одну собрать, чтобы хоть ветер не раскидал куда-нибудь. А работать не с кем. Жать нечего. Людей нет. Воспитывать не воспитывали.
Фото: Алексей Смышляев/КоммерсантъЕсли с миссией всё не очень хорошо, то с катехизацией прямо нехорошо. В нашем исследовании мы пришли к выводу о существовании особого «огласительного сговора» в Русской православной церкви. Этот сговор – обоюдное, как правило, спонтанное и неосознанное решение священников и паствы имитировать катехизацию, не занимаясь ею всерьёз. Люди, приходящие креститься (или – чаще – крестить), как правило, не настроены на продолжение полноценной катехизации. Они в целом воспринимают православие и таинства очень специфически, вовсе не так, как учит Церковь. Священники же идут этим людям навстречу, стремясь наполнить церковную казну деньгами от крещений и сокращая количество количества бесед, вплоть до проведения последних уже в ходе крещения:
Нам нужно организовать полноценное оглашение перед крещением. Это которое бы действовало, ну, что-то вроде курсов на какой-то единой базе. Я причём предлагал, но, конечно, меня проигнорировали. Чтобы был один институт катехизации, люди бы туда приходили и не могли бы креститься никак без этого института. Соответственно, у них бы не было такого выбора, как сейчас, что вот типа: не нравится тебе, что батюшка проводит 2 беседы, ты просто находишь себе батюшку, который тебя покрестит просто так, даже если ты, в общем, не веришь. Вот. Таких бы проблем не было. Люди бы воспринимали это более спокойно. При всём это позволило бы взять хороших преподавателей, которые специализировались бы на этом, а не так, что у нас везде, знаешь, какие-то бабки проводят беседы, что-то рассказывают, непонятно что, и всякая фигня иногда происходит. Это не решило бы многих проблем, но это было бы интересно. Такого варианта у нас сейчас нет. Ну и, короче говоря, я пришёл к тому, что вот это оглашение, как оно есть, неэффективно.
Попробуем сформулировать вывод.
Пастыри современной России (по крайней мере те из них, кто служит в народной гуще) успешно ушли от многих опасностей, которые тревожили владыку Иоанна: заискивания перед властями, театральности богослужения, тяжёлого равнодушия и даже во многом беззакония. Однако в церковной среде есть место тёмным историям, и самое главное – в сопоставлении с императивами владыки Иоанна – видно, что современное духовенство в своих действиях переживает серьёзный крен в сторону материальных забот.
Этот крен безусловно имеет историческое и социальное основание. Первый массовый призыв в духовенство состоялся, когда перед РПЦ стояла задача быстро построить и восстановить массу храмов (правильно ли была понятна задача – другой вопрос). По всей видимости, этот импульс породил устойчивый межпоколенческий паттерн пастырского действия: строить и благоукрашать.
Социальное основание этого крена в том, что жизнеспособность отдельного прихода часто зависит от качества решения материальных проблем. Это присутствует особенно в зауральских епархиях, на Русском Севере: если замёрзнут трубы, не будет вообще никакой ни миссии, ни литургии. В рамках же епархиальных миров способность священника справиться именно с материальными задачами, как правило, выступает его «знаком качества», максимально позитивным пунктом в резюме, что сложно сказать о способности организовать образовательную либо социальную инициативу.
Этот фокус на материальном хотя и вполне объясним, не просто препятствует действительной пастырской (по Шаховскому) деятельности, но и ведёт к прямому саботажу уже принятых церковных практик – прежде всего оглашения. И здесь мы вправе сказать, что у «материального» фокуса есть ещё и другая, более глубокая причина – чрезвычайная слабость собственно теологической и вероучительной работы в РПЦ. Без восстановления живого запроса на научение вере не стоит надеяться на возрождение церковной жизни на местах.
