Присоединение Архиепископии западноевропейских приходов русской традиции к Русской православной церкви – вопрос и культурный, и цивилизационный, и исторический, и духовный. Политический тоже, но далеко не в первую очередь: не думаю, что воссоединение Архиепископии с Московским патриархатом – инициатива Кремля, «рука Москвы» и так далее.
Списывать всё на политику и политиков – даже церковных – можно, только если духовная и собственно церковная реальность ускользает из виду. В данном случае ускользает ответственность за русское православие, от которого происходят Архиепископия и традиции, которыми она гордится, – ответственность не только за его дары, богословские достижения и великий опыт святости, но и за те провалы и большие беды, которые принёс Русской церкви XX век.
До сих пор вопрос покаяния как будто не стоит ни перед той, ни перед этой частью Русской церкви. Парижане ещё могли говорить о необходимости покаяния применительно к себе до Второй мировой войны, но во второй половине XX века уже относили это только к «красной» церкви, всё больше забывая о единстве духовной и исторической судьбы. Да, РПЦ, которая, возможно, больше нуждается в покаянии, тоже пока не подала здесь примера, за редким исключением. Но ведь наиболее пострадавшей части церкви это труднее сделать, что хорошо понимали лучшие представители русского зарубежья.
Потому так важны нам люди, остро переживавшие свою связь с Русской церковью и русской землёй, которые никогда не порывали с Россией, хотя на дух не переносили большевизма. Таков был Никита Струве, который мог говорить: «Я француз, и во мне нет ни одной капли русской крови», – но при этом был абсолютно русским человеком по своим внутренним устремлениям – по культуре, любви к России и заботе о ней. Таким был Николай Бердяев, который, к слову, и остался прихожанином храма в Московской патриархии в Париже именно из патриотических чувств, из веры в Россию и желания её возрождения. Без этих и ещё множества подобных примеров традиция русской эмиграции немыслима, она как будто забывает самоё себя, с чем связан её «исход» и её призвание.
В очередной раз не состоявшееся воссоединение Архиепископии с Русской церковью могло бы помочь той части народа, которая оставалась под советской властью, увидеть высокий интеллектуальный, творческий уровень, которого у нас часто не знают и с церковью не связывают. Мы привыкли, что образ православия у нас часто ассоциируется с чем-то дремучим или политизированным, состоящим в услужении у государственных структур.
Результаты ассамблеи 7 сентября показывают, как сложно соединить церковь «белую» и церковь «красную», как называли их до войны. Парижане совсем не привыкли к давлению извне и очень ценили и ценят свою свободу – особенно в выборе иерархии, что и для нашей церкви могло бы иметь большое значение. И жёсткая вертикаль церковной власти в Московской патриархии их не радует: они справедливо видят в этом последствия предыдущей эпохи в истории нашей страны. В патриархии это понимают и постарались сделать, что могли, пообещав сохранить то наследие, которое есть в Архиепископии на сегодняшний день, – устав, автономию, традиции управления, богослужебные и пастырские особенности.
Парижская Архиепископия – маленькое образование, но именно она во многом наследница русской религиозно-философской мысли и опыта русского православия первой половины – середины XX века, связанного с такими именами мировой величины, как Николай Бердяев, мать Мария (Скобцова), отец Сергий Булгаков, отец Георгий Флоровский, отец Александр Шмеман, митрополит Антоний Сурожский и многие другие. Их наследие имеет значение для мирового христианства, а может быть, и для всей человеческой цивилизации. Мы часто недооцениваем его, потому что до сих пор не очень хорошо знаем. Эту ветвь нашей культуры важно вернуть на русскую почву: только здесь она сможет по-настоящему сохраниться, развиваться и продолжать приносить плод в духовную сокровищницу человечества.
Кроме того, для нас было бы очень жалко потерять опыт реализации решений Великого Московского собора 1917–1918 годов, носительницей которого, пусть и отчасти, является Архиепископия. Воссоединение могло бы способствовать тому, чтобы этот опыт, которого мы были лишены в XX веке, «перелить» в нашу церковную действительность, пока довольно далёкую от этих решений. Он был бы очень нужен Русской православной церкви. Предложенное Архиепископии Москвой сохранение автономии в данном случае – очень хорошо. Это позволяет быть уверенными в том, что сохранится не только структура, но и люди, и традиция – плодотворная, творческая, имеющая будущее.
Фанар хотел укрепления греческих епархий, поэтому в 2018 году пошёл на указ о фактическом роспуске Архиепископии. Это было немудрое решение. Но эмоционально понять его можно. Слишком велика между Москвой и Константинополем разница во взглядах на церковь и её устроение, на её внутреннюю жизнь, на народ и иерархию. Принцип выборности иерархии, к слову говоря, очень не любят греческие юрисдикции, а русская традиция к этому как раз очень склонна.
То, что сейчас воссоединение не состоялось, – реалии времени. Многие нынешние члены Архиепископии – люди, потерявшие всякую связь с русской культурой, языком, со своими корнями или никогда и не имевшие её. К тому же история отношений с РПЦ многих научила не доверять ей. Осуждать их нельзя: они слишком много пережили, они прожили трудную жизнь, не только личную, но и церковную. Что единства в Архиепископии нет – было видно давно. Но была надежда, что вопрос сохранения главного центра западноевропейского православия послужит объединению всех его членов, напомнит им о том призвании «вернуть сердца отцов детям», которое требует от них сегодня особой свободы и дерзновения. В этом мудрость позиции архиепископа Иоанна (Реннето), который видит, что возможность сохранить свободу и целостность Архиепископии связана с верностью этому своему призванию и своим корням.