Михаил СергиевичПримерно с 1990 года в нашей стране действует светская модель государственно-конфессиональных отношений по принципу отделённости церкви от государства. Это означает:
1) отсутствие обязательной государственной религии и идеологии (ст. 13, 14 К);
2) равенство всех религиозных объединений перед законом;
3) неприятие превосходства и дискриминации по религиозному признаку;
4) невмешательство государства и религиозных объединений в дела друг друга, пока речь не идёт о нарушении закона; право исповедовать любую религию (ст. 28 К).
Таким образом, законодательно у нас существует равноудалённость и нейтральность государства в вопросах регулирования конфессиональных отношений. Государство и право должны быть беспристрастны и нелицеприятны, оно обеспечивать равенство религиозных объединений перед законом – у них не может быть любимчиков. Благоволение могучего государства нарушает равновесие прав и возможностей, что приводит к дискриминации прав конкретных верующих и общин, а также вредит обществу в целом: умаление прав, дискриминация слабых в одной области неизбежно приводит к ограничению других прав и даже сугубо материального уровня жизни.
Введение понятий, связанных с традиционными ценностями, нарушит баланс межконфессиональных отношений. Это хитрая попытка обойти крайне неудобный правовой принцип, норму: светскости государства, отделённости от религиозных организаций и их равенства перед законом. Тезис такой: равноправие не означает равенство. Традиционность признаёт неравенство, но не нарушает равноправие. Это сомнительное предположение в нынешней российской дествительности.
Источник: flickrМожно вспомнить преамбулу Закона о свободе совести, в которой говорится об особой роли православия в истории России, в становлении и развитии её духовности и культуры. В чём ошибочность такой, в общем, декларативной констатации очевидного факта – особой роли православия? Ошибки нет, если только это не закон. В законе его преамбула, то есть общие принципы: во-первых, часть правовой нормы; во-вторых, зачастую самая важная её часть, несмотря на кажущуюся неконкретность. Почему? Общие вводные слова, как правило, являются той призмой, через которую правоприменитель истолковывает те или иные нормы в конкретной ситуации в отношении конкретного религиозного объединения. Выделение одной конфессии посылает невидимые, но очень однозначные сигналы, например, судье в случае применения им какого-либо правила к так называемой «нетрадиционной религиозной группе». Так вольно или невольно кодируется лицеприятное, пристрастное отношение к сторонам. И здесь уже заложена возможность религиозной дискриминации.
Закон должен быть предельно нейтрален и аккуратен даже в акцентах. За одним термином, фразой, даже интонацией стоит огромный объём правоприменения. Любой новый акцент изменит практику. Нельзя так легко играть с правовой терминологией. Это немедленно отражается на объёме субъективных прав – и всегда в сторону их умаления. Почему? Потому что государству в целях обеспечения более простого мировоззренческого контроля проще ограничить религиозное многообразие, плюрализм вер, количество религиозных объединений. Поэтому закон не должен давать правоприменителю такой соблазн для злоупотребления.
Источник: russianphotoДо сих пор ст. 13, 14, 28 Конституции были такой непробиваемой стеной, которая сдерживала законодателя, по крайней мере на федеральном уровне, от попыток сделать какую-то религиозную организацию ровнее, исключительнее. Казалось бы, я как православный должен такую позицию приветствовать. Но я понимаю, что:
– это унизительная для самого православия попытка добиться конкурентного преимущества в религиозной сфере государственными средствами, а не жизнью по вере;
– в истории государственно-конфессиональных отношений это уже встречалось (первенствующая, признаваемые–терпимые и т.д.), и всё это закончилось плохо – гонениями, лишением Русской церкви статуса, священников – обычных гражданских прав и т.д.,
– все права взаимосвязаны (на слово, на мысли, на собрания и объединения и даже экономические свободы), а нарушение одного права даже не путём изменения Конституции, а лишь путем её толкования «не по духу», открывает или усиливает ограничения прав по всему фронту, а это уже не может другим концом палки не затронуть Русской православной церкви и её членов.
В России свои особенности, не предполагающие эффективных гарантий для религиозного меньшинства.
Зачем тогда ещё больше усугублять и без того не очень хорошую ситуацию? Ещё со времён президентства Бориса Ельцина разрабатываются и периодически обновляются концепции информационной и национальной безопасности. По сути, эти документы и представляют собой концепцию государственно-конфессиональных отношений, которой как единого документа до сих пор нет. Государство интуитивно чувствует угрозу: управляемая сеть иностранных религий, в которой опознаются «агенты влияния» не только прямо политического, но и опосредованно – через постепенное «перекодирование» национальной идентичности, национального самосознания, в которое входит и традиционная религия, и политическое единовластие. Снова те же идеологические грабли: самодержавие, православие, народность. Наша священная триада. Движение от Конституции к идеологическому обществу и узаконенной иерархии религий и религиозных объединений. Так компенсируется провал государства в 90-е годы в деле контроля мировоззренческой области.
Современная тенденция – унификация, упрощение, отход от «цветущего многообразия» и плюрализма вер. Тенденция сведения всего к одному: в управлении обществом, религии, мировоззрении и так далее. Конечно, так проще сохранять стабильность на коротком отрезке времени. Как писал философ Владимир Бибихин, государство от отношений с традиционной церковью выигрывает в стабильности. Церковь же в таких отношениях перестаёт быть Богочеловечеством, а постепенно становится одной из граней идеологической пирамиды, забывая, что «Богу богово, а кесарю кесарево». Когда церковь становится скрепоносной, она богово отдаёт кесарю, что неправильно. Отношения должны оставаться в рамках светской парадигмы – неидеальной, но безопасной.
Крестный ход, 1910-е. Источник: russianphotoВ условиях, когда независимость судебной власти под вопросом, нет правовых инструментов нейтрализовать, выправить дискриминационные искажения, которые будет создавать новая идеология узаконенного неравенства. Так устроено право. Оно должно быть предельно нейтральным, защищать слабого от сильного, как признано ещё в законах Хаммурапи. Даже намёки на возможное неравенство быстро вырастут в дискриминацию. Начнётся борьба за традиционность, противопоставление традиционных, то есть своих, правильных, и нетрадиционных – чуждых, враждебных. Это быстро приведёт к преследованиям за инакомыслие, инаковерие, и от свободы совести, гарантирующей право исповедовать любую религию, мало что останется. Сказали «а», надо будет сказать и «б»: узаконили традиционность, надо предусмотреть и поражения в правах для нетрадиционных (что уже заложено в ст. 27 Закона о свободе совести). В чём поражения? В порядке создания религиозных организаций и объединений, в объёмах их прав и так далее.
Православие – традиционная религия, но не для светского закона. Любые понятия, санкционирующие неравенство, потенциально опасны.
