– Мне кажется, многие чувствуют, что мы находимся в каком-то тупике. Пандемия временно нас мобилизовала: не было бы счастья, да несчастье помогло. Но проблемы не просто остаются, а накапливаются. Их не решить отдельными указами или сменой правительства. Здесь требуется какая-то серьёзная перемена общественного сознания, импульс к новой жизни. Я бы назвал этот импульс покаянием – словом одновременно глубоким и очень простым. Много раз убеждался, что его правильно понимают как раз очень простые люди, сохранившие искренность и целостность. В нём важны два смысловых аспекта: перемена ума (метанойя) и возвращение – к Отцу, а значит, и к себе настоящему.
Алексей Наумов. Фото: Андрей ВасенёвКак можно войти в покаяние? Нужно иметь живое сердце и совесть, которые говорят – по любви к другим людям, своему роду, истории, – что мы как народ теряем себя. Имеешь это простое и глубокое сердце (ведь и сам христианский Бог глубок и прост одновременно!), имеешь боль за других людей – приходит покаяние как за себя, так и за всех нас в целом. Ведь путь и беспутье у нас общие и выбираться из исторических ухабов придётся вместе.
– ХХ век последовательно разрушал чувство ответственности друг за друга, современные гражданские и национальные связи тоже слабы. Как нам вдруг почувствовать свою причастность друг другу, да ещё и в самоизоляции?
– Нужно искать пути. Я знаю, что многим обрести какую-то ответственность за страну, за её историю помогало углубление в историю собственного рода. Например, «Стол» издавал книгу «1917: моя жизнь после», где были собраны рассказы о людях разных сословий, прошедших через ХХ век. И эти рассказы приоткрывают жизнь народа в каком-то смысле лучше, чем учебники. Нам очень важно вглядеться в то, что происходило с нашими предками, в первую очередь по любви к ним. Ведь всё хорошее начинается с любви.
Я, например, внутренне осознал необходимость общенационального покаяния, когда узнал историю своих деда и прадеда. Мой прадед – расстрелянный священник, а дед – семинарист, участвовавший в революционных кружках, член компартии с 1917 года. После революции он не пошёл по партийной линии, не участвовал в расстрелах непосредственно (занимался агрономией, биологией), но он был человеком, который приближал конец старого строя как мог и радовался приходу большевиков. От него остались интересные записи, где он попытался распределить свою жизнь с 1917-го по 1953 год на периоды – в зависимости от довлеющий в тот или иной момент мысли, цели.
Константин Ильич Наумов, дед Алексея Наумова. Фото из семейного архиваИ вот с 1917-й по 1920 год, как он пишет, главной его мыслью было устроение молодой республики. Я стал подробнее изучать его жизнь и постепенно увидел, как этот соблазн – построить Царство Божье на земле, утвердить свою правоту за счёт других – им завладел. У него есть стихотворение про развитие сельского хозяйства, где прямо встречаются строчки: «мы бунтари против неба», «мы мессии новых времён»... Он там описывает сеялки нового типа, которым радуется, как любимой женщине, и верит, что они дадут ему власть над миром. Удивительно!
И при этом он много рассказывает о жизни своей семьи. Домой часто приходили какие-то священники, которые вели разговоры про деньги и что-то меркантильное, молились на непонятном языке, отталкивали всем своим видом юношу. И вдруг у него появляется наставник – сосланный в Тобольск за убийство революционер, который организовал кружок для молодых семинаристов, давал им читать книги; фотографию этого наставника мой дед хранил с нежностью.
Дед Константин среди красноармейцев (второй справа в верхнем ряду). Фото из семейного архиваИ вот, узнавая всё это, я узнавал трагедию своего рода, своей страны, своего народа. Мне стало ясно, что нужно что-то делать со своей жизнью, что пережитое ими влияет на меня, а мой жизненный путь – на них. Неизжитые соблазны заставляют нас повторять ошибки отцов.
– Имеем ли мы право подвергать ревизии прошлое, пусть даже прошлое собственных родителей? Как многие бы сказали: это, в конце концов, история; вы не были на их месте…
– Покаяние, конечно, нужно в первую очередь нам самим и только во вторую – нашим предкам. Но о «ревизии» может говорить только тот, кто представляет себе историю рода какой-то каменной плитой, положенной на могиле предков (видимо, чтобы они уж точно не «встали»). Любящий своих родных человек чувствует историю рода как что-то живое, создаваемое здесь и сейчас. Наши родные не просто канули в небытие, они связаны с нами нитями любви – жертвенной любви, суть которой в желании утвердить жизнь, бытие, честь другого. Мы не подвергаем «ревизии» их жизнь, мы проживаем её в себе ещё раз, со всей болью и нежностью, на которую способны.
И их жизнь тогда приносит плод – в изменении нашего общего пути. От беспамятства, отцеубийства, жестокости, полицейского отношения друг к другу мы можем и должны обратиться к совестливой жизни. Так мы не изменим делу предков, так мы его восполним. У русского философа Николая Фёдорова был очень правильный импульс: он верил в воскресение отцов и хотел его подготовить. Потому что сама мысль – вот они лежат на кладбище, а мы ходим так, будто первые появились на земле – была для него мучительна. Если их жизнь не живёт в нас, не меняет нашу жизнь, мы становимся страшно плоскими.
Портрет Николая Фёдорова работы Леонида Пастернака– А если история рода такова, что какой-то грех в прошлом – например, донос на соседа, продвижение по партийной лестнице – прямо спасли от смерти? Получается, что ты своей жизнью обязан дурному поступку предка. И что теперь его – пересматривать?
– Это вопрос сложный, но очень страшно, когда человек чувствует основой своей жизни, её истоком чей-то грех. Ведь из зла не может получиться добро. Грех ведёт к смерти, он в каком-то смысле запускает программу смерти. Ещё в конце СССР, в конце 80-х люди это чувствовали очень точно. Можно вспомнить знаменитый фильм Абуладзе «Покаяние»: последствия дурного выбора предка сказываются на его потомках, это как неверно выстроенный по навигатору маршрут. Я проговариваю очень простые, как уже признавался, мысли – слишком простые, что ли, для нашего времени. Неудивительно, что сегодня их скорее встретишь в мультфильмах: смотрели «Холодное сердце 2»? Кажется, что даже ребёнку должна быть доступна мысль: если твой отец совершил преступление, именно из любви к отцу и его делу стоит исправить ту ошибку. Исправить – это и значит покаяться, заново выстроить маршрут.
– Как не допустить в таком покаянии за род нотки хамства, превозношения над предками: вот, мол, они какие были, а мы-то совсем другие!
– Покаяние действительно можно превратить в идеологию, нечто выхолощенное. Не случайно один из самых популярных сюжетов о покаянии, широко известный даже среди неверующих и нецерковных людей, – это сюжет о покаянии фарисея, довольного, что он не такой, как мытарь. Очень легко уподобиться ему. Как этого избежать? Нужна глубина родной внутренней жизни, которую как раз очень хорошо обретать в такую пору, как сейчас, – внутреннего уединения, снижения темпов, скоростей…
Британский социолог Бенедикт Андерсон признавался, что почувствовал себя англичанином, когда увидел, как его соотечественники избивают студентов из Шри-Ланки: ему, с одной стороны, стало стыдно за своих, а с другой стороны, он понял, что он один из них… Вот это начало покаяния и обретения национального лица. Русским людям хорошо было бы так же прийти в себя, тогда наше слово покаяния прозвучит не по-хамски по отношению к родителям. Известно: если у тебя нет живых отношений с человеком, любви к нему, у тебя не получится вынуть «соринку» из его глаза, твоя помощь просто не будет принята. Значит, в первую очередь нужно восстанавливать живые отношения с родом и народом как таковым.
– Вы считаете, что сейчас подходящий момент? Есть люди, готовые понять такое отношение к прошлому и будущему?
– С одной стороны, чтобы услышать слово покаяния, нужно самому находиться в таком же духе. Поэтому важно иметь некое собрание, сообщество единомышленников, готовое жить не по лжи, подхватить твой импульс. С другой стороны, для покаяния всегда неподходящий момент, к нему никто не может быть готов. Если это освобождающее действие, а оно именно такое, то оно совершается поперёк обычного порядка вещей. Железобетонность «обычного порядка вещей» – в каком-то смысле иллюзия: как только происходит чрезвычайная ситуация, мы сразу в этом убеждаемся. Так и здесь: ещё вчера все думали, что нечто невозможно, общество это не примет, а завтра сочтут, что именно такое действие и требовалось. Важно совершать всякую правду.
– Когда вы говорите о покаянии, вы имеете в виду публичное действие? Что если я знаю об ошибках своего рода, сознательно избегаю их в своей жизни, но ничего не проговариваю? Это будет «исправлением маршрута»?
– Я понимаю, что русская традиция связана со скромностью, непубличностью, уходом от мира. Есть общеизвестная поговорка, которая, впрочем, имеет свою тёмную сторону: всех люби – от всех беги. Так же часто перефразируют высказывание Серафима Саровского: спаси себя – и тысячи вокруг тебя спасутся. (На самом деле святой учил: «Стяжи мир – и тысячи спасутся». Почувствуйте разницу.) Однако эта традиция, если ей ничего не противопоставлять, выхолащивается в представление о «хате с краю».
Серафим Саровский кормит медведя. Фрагмент литографии "Путь в Саров", 1903 годОчень важно не подменять смирение ложной скромностью, тишину – равнодушием, простоту – жестокостью. Просто важно не обманывать себя.
Архимандрит Сергий Савельев, исповедник веры в ХХ веке, призывал: «Дети, живите тихо», – потому что глубокий поступок, чувство рождаются не при фанфарах. Однако и в его жизни, и в жизни многих святых людей наступает момент, когда слово должно прозвучать. Вспомним ещё один известный евангельский фрагмент: нет ничего тайного, что не стало бы явным. Когда мы думаем, что что-то есть, просто втайне, не обманываем ли мы себя? Может, мы просто боимся обнаружить при свете, что чего-то важного как раз недостает? Если дух и смысл появляются в жизни, они получают – пусть не сразу, но со временем – внешнее выражение. Потому что в выражении больше ответственности. И в этой связи дух покаяния ведёт к проговариванию, слову.
– Как вы представляете себе плоды такого покаяния – за род, за пути народа и страны в ХХ веке?
– Очень многими покаяние воспринимается как пораженческая практика. По-видимому, это оттого, что люди ещё не попробовали его «на вкус», иначе бы такой путаницы не возникло. Человек, переживший личное покаяние, опознаёт его как победу и силу: вот чувствовалась в жизни коррозия и гниль – и вот её не стало. Это реальное освобождение. Должно скорее удивлять, почему все не спешат встать на путь покаяния. Я думаю, ответ в том, что «перестроенный маршрут» может вести поверх личных и общественных табу, а это страшно.
Если уж освобождение, то освобождение от очень многого: идеологии, общественных оценок, душевного комфорта… Чтобы получить новый путь, надо не бояться. Ставки высоки: пока беспокоишься, что станет говорить княгиня Марья Алексеевна, каким молодцом ты выглядишь здесь и сейчас, какой политический вес будешь иметь – ты живёшь в каком-то смысле за счёт старого маршрута и, что бы ни говорил, на самом деле не готов его менять. Покаяние – очень смелое действие, его плод – новая жизнь.
– Вы говорите, что можно начать путь покаяния с осмысления истории рода и семьи. А если живые родственники не хотят, чтобы ты эту историю ворошил? Можно ли запретить кому-то покаяние по принципу: «Мы тебя не просили»?
– Что тут скажешь? Покаяние – это свобода, свобода прожить свою жизнь так, как считаешь нужным. Важно проверять своё сердце, в любви ли оно, ответственно ли оно действует. Если да, то лишать его голоса из-за внешних или внутренних цензоров не стоит. Ну просто иначе невозможными стали бы Сократ и Христос – простите, что беру самые яркие примеры из человеческой истории. И ещё: если мы говорим, что покаяние – это путь, то понимаем, что сам путь меняет человека. Ты можешь вступать на него с одними мыслями и внешними реакциями, а завершать его, встречая другие. Причём завершение стоит понимать максимально широко: иногда оно происходит уже при жизни следующего поколения.
– На секунду представим, что мы встречаем человека, которому не в чем каяться: его предки были жертвами в ХХ веке, он сохранил свою гражданскую и человеческую совесть… Как и зачем ему откликаться на покаянный импульс?
– В этом самоощущении – «мне не в чем каяться» – нет ничего удивительного: есть целые страны, которые выбирают роль жертвы как основную. Чаще всего такая позиция не лишена основания: и люди, и народы, чувствующие себя свободными от ошибок, много пострадали. Более того, иногда действительно встречаются роды и семьи, пронесшие через весь ХХ век чистоту, правду и даже праведность. Но возникает вопрос: эта чистота и правда – для кого? Можно жить чисто, но как-то без силы. Как я уже говорил, покаяние даёт силу, делает наши общие связи живыми. Думаю, даже многим нецерковным людям известно, что Иисус Христос, будучи безгрешным, взял на себя ответственность за грехи людей. Христос призывает приносить покаяние ради других, ради всех нас. Я даже замечу: часто призыв к покаянию в первую очередь обращён к тем, у кого совесть живее. Просто потому, что им легче, а еще: кому больше дано, с того больше спросится.
– А теперь скорее внутрицерковный вопрос. Вы говорите об общенациональном покаянии, но тогда поясните, пожалуйста, кто нам даст разрешительную?
– Я упоминал, что покаяние имеет вкус. Что человек, переживший его, имеет внутреннее подтверждение того, что совершилось. Когда встречаешься с недавно и в сознательном возрасте крестившимся человеком, который приобрёл опыт покаяния за всю жизнь, можешь обнаружить в нём даже внешние перемены: плечи как-то расправляются, походка меняется… Кто говорит последний аминь, чтобы это совершилось? Я верю, что Господь говорит. Но и мы сами тоже говорим – мы берём на себя ответственность за жизнь, пройденную и предстоящую. Мы можем, Господь отныне может действовать там, где были «слепые зоны» нашей жизни, памяти, сознания. Я не знаю, какой должна быть форма такого покаяния, и даже считаю, что важно здесь думать в первую очередь не о форме, а о духе. Если дух покаяния укрепится в нас, мы найдём для него адекватное выражение. Всему найдётся своё место.
