Помимо священника в круг твоего общения попадают и другие воцерковлённые мужи, которые регулярно или нет приходят в алтарь. Сначала ты ничего не умеешь в служебном обиходе (а кто умеет?), потом помогаешь молодым освоиться в алтаре и – главное – привыкаешь не давить на пономарей, когда оказываешься старшим, а они что-то делают не так. Иерархия в алтарном сообществе неформальная, но она тоже позволяет правильно понимать внутрицерковные отношения. При этом, когда пономари служат просто по послушанию, у старшего пономаря тоже складываются разные стратегии руководства и координации: давить или нет, приказывать или нет. Как правило, людям, служащим по послушанию, не прикажешь, поэтому нормальная алтарная жизнь выстраивается как братское и дружеское общение (бывает, конечно, иначе).
Вместе с этим опыт пономаря позволяет увидеть гендерные роли в храмовой службе: клирос, как правило, состоит полностью или почти полностью из женщин. Пересечения с клиросом вокруг литургических моментов и чтения знакомят с той или иной версией Предания: выносить людям вино или просто воду, почему стоит бережно относиться к клирошанкам. Так или иначе служебное общение даёт хороший образец отношений между людьми в храме и в церкви в целом: баланс между послушанием и мягким руководством, послушанием и равным общением – все эти тонкие нюансы здесь важны и значимы.
Из интервью: «В общем, в 10–11 классе я всё равно служил в кафедральном соборе пономарём. Я познакомился с <...>, намного больше узнал о церкви через эту удивительную личность. Мы с владыкой очень тесно общались, не всегда хорошо, вот прямо скажу. Иногда мне прилетало, и дощечки летели. Всё это меня смиряло. И мне нравилось, я не знаю... Я не оставлял церковь при этом, хотя мог бы, конечно же, обидеться или просто в другую церковь пойти, в другой приход.
– А какая разница?
– У нас в этот момент, когда я служил, было два храма. В кафедральном соборе и в <...>. И в обоих служил наш владыка, он настоятель. А я служил пономарём в кафедральном соборе.
– Сколько священников было в городе?
– На тот момент, это был 2010 год, ну, может быть, пять-шесть. Сейчас у нас восемь.
– Восемь людей. А жителей в городе?
– Двести пятьдесят тысяч.
– А, ну, в общем, как в стране – так и здесь.
– Да. Но это всё равно мало. Безумно мало. Священник – это одна из реальных проблем, я думаю, во многих местах. В общем, после одной службы меня один священник спрашивает: “Ты куда будешь поступать?” Я говорю: “Я в <…>, буду экологом”. Он говорит: “Ты иди в семинарию поступай. Зачем тебе все эти вещи? Ты нам нужен. Давай в церкви служить, работать, трудиться. Нам нужны священники”. Ну, я пришёл домой, ввёл слово “семинария”, открыл <…> духовную семинарию. Я прочитал, увидел, что там такие же парни, как я, учатся. Приехал, сдал вступительные экзамены, поступил на отлично, начал учиться».
Епархиальный отдел
В епархиальном отделе я заменил человека, уезжавшего в Москву. Формально это была обычная офисная работа, однако люди в офисе, как правило, были и подчинёнными руководителя отдела – клирика в храме, – соответственно, приходская традиция послушания переносилась и на служебную деятельность. Это был интересный опыт: офисный труд с духом литургического общения и иерархии.
В этом плане своеобразно выглядело и их сочетание: так, в первую и последнюю недели Великого поста сотрудников освобождали от работы, потому что руководитель отдела служил службы по монастырскому уставу – с 6 утра до 3 часов дня, а потом, конечно же, ещё и вечером.
Работа состояла, как правило, в обеспечении внутрицерковной коммуникации между приходами, благочинными, епархиальным руководством и отделом, представляющим собой аморфную фигуру; и взаимодействии с внешними субъектами, органами власти и просто мирскими акторами, которые работали с теми же проблемами, что и мы, – например, реабилитацией наркозависимых. Отстаивание лица Церкви, поиск компромиссов и точек согласия позволяли хорошо понять действительное место церкви в обществе и отношение людей к церкви – как правило, очень лояльное.
Епархиальное управление часто оказывается ещё и местом встречи церковной молодёжи и церковной интеллигенции. Здесь же складывалось понимание специфики внутриепархиальной иерархии, отношений между священниками, обязанностей руководителей, отношений в верхах.
Из интервью: «Слушайте, а с этими епархиальными отделами как вы взаимодействуете? Городские власти и соответствующие епархиальные какие-то структуры, вооружённые силы…
– Честно говоря, мы за них работу делаем.
– За вооружённые силы?
– Нет, за этих всех…
– За отдел?
– Да. Ну, суть такая: делай то, не знаю что, и как хочешь делай, то есть, понимаешь… Если бы они как бы работали в этом плане и мы через них бы это делали, то это проще было бы…
– Они вам какой-то план спускают или что? Как это работает?
– Везде по-разному… Вот, например, в вооружённых силах вообще никакого плана. Просто номинальность, да. Молодой там священник сейчас.
– Это по-военному?
– По-военному. Мы как бы на местном уровне. Мы взаимодействуем с <...> армией там. По школам ситуация такова. Отдел образования. Раньше когда-то у нас были хорошие связи в <…> департаменте образования и так далее. Но они как бы ещё есть, но не совсем это влияет. ОПК. Митрополит нам даёт… даёт мне задачу поднять. <...> Обращаешься к этому руководителю и так далее: “Помогите…” Они тебе совет просто дают, говорят: “Ну вот иди там и общайся, есть такие-то законы”. Хорошо. Идёшь, приходишь в департамент местный. Но он даёт задачу, например, директору. К директору приходишь, а директор говорит: “Где я возьму?”. Во-первых, нету специалиста. Есть какой-то там, который вообще ни бум-бум… И о православии ничего не знает… Нет штатной единицы, то есть зарплаты на эту должность. А плюс ещё я должен его отправить на это обучение… И то за какой счёт? То есть этого тоже нету. Вот и крутишься, где-то чем-то перекрывать там».
Помощник настоятеля и благочинного
Здесь я встретил приходской коллектив как он есть: в том числе с его хтонью и токсичностью, привычкой хамить, эмоциональным вампиризмом, стремлением обсуждать за глаза людей, в том числе священников. Склоки, неприязнь и готовность закрывать глаза на что угодно. Запомнилась история, когда купленный на пожертвования престол просто захотели отвезти в кафедральный храм. Собрались женщины и не позволили его забрать. Настоятель был вынужден позвать благочинного, который что-то смог разъяснить; а потом состоялось заседание церковного суда, на котором председатель сухо констатировал правомерность такого подхода – замены алтаря на равноценный без объяснений приходской общине. Это было вскоре после принятия новых типовых уставов: людям популярно и довольно жёстко объяснили, кто они теперь в приходе.
Что здесь давало надежду? Привычка к тихой и упорной взаимовыручке. Перейдя в новый крупный храм, мы столкнулись с тем, что смены настоятеля приход не принял. И люди, работавшие там, ушли – так, что на почти 20 рабочих мест осталось буквально человек 5, из которых трое были настоятель, матушка и я. Это был хороший опыт понимания православных братских отношений, который помогал в дальнейшем. Когда дела, которые надо делать, в целом не относятся к твоей формальной компетенции и обязанностям, ты идёшь и делаешь эти дела, потому что мы все, кто служит в этом храме, – в одной связке.
Пришло также понимание важности локального предания, формы предания: в разных храмах немного разный обиход, разные традиции взаимоотношений между людьми.
Я увидел также и в целом проблемы священников и приходов: недостаток финансов, необходимость реагировать на жёсткие и местами неуместные требования руководства епархии. То, как по-разному понимается послушание: в одном случае как тихое братское согласие, в другом случае как резкие эпитеты в отношении того или иного клирика со стороны благочинного.
Катехизация
Начал катехизировать я практически сразу, как только катехизацию стали вводить «сверху», – с весны 2011 года. Окончив курсы и освоив довольно объёмную методичку для катехизатора, я с энтузиазмом принялся за работу. Первое время катехизация шла достаточно долго, около месяца, и с крещаемыми складывались дружеские отношения, сохранявшиеся и после крещения. Я катехизировал с перерывами – однажды сняли с оглашения после часового опоздания на беседу, и в разных настоятельских конструкциях управления приходом место катехизатора было разным. В частности, иногда священнику важно оглашать самостоятельно (некоторые клирики занимают принципиальную позицию: оглашать можно только с саном).
Постепенно срок подготовки и число занятий сокращались, и вскоре после прихода в наши края епархиальной реформы благочинный посоветовал не мучить людей: так всё свелось к паре бесед, которые, впрочем, удавалось проводить достаточно обстоятельно. От прихода к приходу, от настоятеля к настоятелю постепенно катехизация перешла в священнические руки и стала буквально одной беседой, растворённой в чине крещения.
Тут я увидел открытость людей к коммуникации в сочетании с совершенно диким иногда представлением о православии. Я увидел, что важно установить с людьми живое общение и для этого недостаточно двух занятий: что-то складывается примерно в течение месяца. Важно дружить с людьми, общаться и не отказываться идти крёстным. Однажды я отказался пойти крёстным, о чём жалею до сих пор.
Вместе с этим стало видно, что и у храмов часто не хватает возможностей вести катехизацию: нет помещений, времени, кадров, готовности противостоять «народной стихии» – массам людей, желающих исключительно креститься за хороший бакшиш и пропускающим мимо ушей то, что говорят на беседе. Однажды женщина сразу после беседы принялась рассказывать своему ребёнку об Иисусе в строгом соответствии с булгаковским его прочтением: это стало хорошим уроком как смирения (стали ясны мои способности доносить до людей мысли), так и социальной антропологии.
Из интервью: «И он вынес это вот на епархиальном собрании. Тут же миссия, вопросы катехизации он пытался осмыслить, что этим нужно заниматься. Я сидел молчал. <...> Ну, я терпел-терпел минут 40. В конце концов не выдержал и: “Владыка, говорю, а вот мне интересно, что мы обсуждаем? Катехизация там, воцерковление, а кто, – говорю, – это должен делать?”. “Ну там священник [издаёт нечленораздельные звуки]”. «Давайте, – говорю. – Хорошо, нет вопросов”. Обращаюсь ко всем: “Отцы родные! Молитва “Отче наш”, где написана? Текст?”. “В Евангелии”. Я говорю: “Правильно. А в каком – говорю – Евангелии, какая глава?”
– Матфей, 6-я?
– Вы думаете, кто-то сказал? Один сказал только после, самый лучший ответ был: «После Нагорной проповеди».
– Ну, в общем, тоже правда [смеется].
– Да не, правильно, да. Понимаете…
– Ну, человек, то, с чем имеет дело, он то и помнит на самом деле. Если батюшка Евангелие не читает, то он не помнит, что там…
– Ну так о чём и речь! А это ещё говорит о том, как он ведёт огласительные беседы. Это второй вопрос же сразу. Как, например, я не знаю, я, говорю, могу задать вопрос и дальше: а зачем крестить? А зачем крестить младенца? Пускай вырастет и разберётся!
– Слушайте, а у вас вообще есть катехизаторы в епархии или у вас везде священники катехизируют?
– Священники. Ну, некоторые, чтобы ничего не делать, где приходы что-то позволяют, то кто-то ставит катехизатора, но, опять, я скажу, оно не особо работает, со священником разговаривают по-другому всё-таки. Может быть, у вас, в столичных регионах, другое, может быть, отношение, интеллект этого катехизатора там совершенно другой…
– Да скорее больше батюшку разгрузить, на самом деле, потому что не хватает…
– Я понимаю, я понимаю. Ну, пускай по требам меньше ездит!»
Разного рода епархиальные инициативы, молодёжные и образовательные, служат ранней православной социализации и воцерковлению. Они сводят друг с другом людей, которые могут быть взаимной опорой в течение десятилетий, что особенно важно для тех из них, кто потом рукополагается.
Алтарь и в целом церковная служба включают человека в контекст внутрицерковных взаимодействий, знакомят с миром богослужения как социальным миром; дают представления о нужных церковному человеку качествах, но и показывают изнанку церковной жизни и в то же время служат не только средством социализации, но и местом карьерного роста для людей.
Участие в работе церковных ведомств открывает объёмное понимание места Церкви в обществе и структуре власти, учит формату взаимодействия Церкви с внешними субъектами, задаёт рамки деловой этики, свойственной православной службе где бы то ни было. Церковные ведомства выступают точкой пересечения властных интенций, взаимодействий с мирскими институтами и людьми совершенно разных статусов и положений. Но здесь Церковь – это прежде всего просто социальный институт. Эту оптику нужно правильно воспринять, чтобы не потерять веру.
Служба на приходе, как показывает практика, может знакомить человека с довольно мрачными местами закулисья церковной жизни, которое ещё нужно как-то высветлять опытом братских отношений. Вместе с тем приходская служба позволяет увидеть место и вес прихода и благочиния во внутрицерковной иерархии.
Наконец, опыт катехизации – это опыт связи. Он знакомит человека как с картиной мира людей, составляющих приход, так и со спецификой мировоззрения прихожан и клириков (а эта специфика может иметь очень серьёзные и своеобразные особенности).
Не каждому православному стоит искать себя во всех перечисленных ипостасях: есть вещи, которые требуют многолетней концентрации сил; и есть уголки, куда не каждому стоит заглядывать. Но понимать, сколько в нашей церкви дел и служений, которые ещё не крепко поставлены, или нуждаются в заботе, или ищут нашего участия, – важно.
