Псков все делает игрушечным. Московские масштабы, скорости и расстояния съеживаются здесь до предела. Древние храмы и монастыри вырастают вдоль реки Псковы низкими грибницами. Ветхие автобусы, невысокая жилая постройка, глыба Псковского кремля и крошечный, почти кукольный Ленин на улице Некрасова – все это не спешит, спорит со временем, как бы не собираясь отступать. Ещё недавно этот город вмещал две величины: Троицкий собор – его видно из каждого псковского угла – и пожилого одноногого священника, который служил в небольшом храме на старом кладбище. Казалось бы, как можно их сравнивать? Конечно, нельзя. И красотой, и силой, и величием собор сильно уступает отцу Павлу.
Папу убили!
– Я открываю дверь, а на диване передо мной лежит мужчина. Такой кучерявенький, светленький, лицом вниз. Я ничего не спросила, оставила его лежать и пошла в комнату к батюшке. А он и говорит, что это к нему приехал жених Анны Шишовой, Сережа – рассказывает Елена Волкова, прихожанка отца Павла, которая встретила и приютила нас в Пскове. – Пока Сергей одевался, мы с батюшкой вышли на крыльцо, и я у него сразу спросила, не наркоман ли этот парень. А батюшка так спокойно мне ответил: «Нет. Его просто нужно обогреть».
Что было дальше, мы помним из газет и выпусков новостей. Через два дня мытарств и приключений Сергей сядет за один стол со священником, возьмет обычный кухонный нож и двумя точными сильными ударами в сердце убьет его. Потом выскочит на улицу, будет кричать, что его направил сатана, попытается покончить с собой, но у него не выйдет. Его заберут полицейские, будет суд, его признают невменяемым и упрячут в одну из подмосковных больниц на принудительное лечение. Известный и талантливый 27-летний оператор Сергей Пчелинцев абсолютно неожиданно для своих родных, друзей и знакомых стал убийцей. Известный священник, исповедник веры, борец за всякого нуждающегося человека отец Павел Адельгейм убит в своем доме за чисткой кабачков через четыре дня после того, как отметил свое 75-летие. Что произошло? Почему рядом не было собак, обычно всегда гуляющих подле хозяина? Как этот симпатичный молодой парень, сроду не державший в руках ножа, сумел попасть в сердце без промаха? Вряд ли мы когда-нибудь узнаем.
Но в рассказе Лены появляются новые тона, которые не мелькали два года назад в газетах. Их может рассказать только тот, кто был рядом.
– Тогда приезжала молодежь из Москвы. Они планировали встречаться с отцом Павлом дома у моей дочери. И я взялась отвезти туда батюшку, а он попросил, чтобы мы и Сергея захватили с собой. – Лена рассказывает спокойно. Видно, что уже далеко не в первый раз. – И вот мы едем, беседуем, я смотрю в зеркало заднего вида и вдруг встречаюсь с Сережей взглядом. В этот момент он резко попросил остановиться и дать ему выйти. «Мне плохо, мне плохо!» – он почти кричал. Но мы уже приехали, все вместе вышли, и я с батюшкой пошла в дом, а он остался во дворе.
Спустя какое-то время отец Павел обратил внимание, что Сергея нет рядом, попросил его отыскать и о нем позаботиться. Настя, дочь Лены, вышла во двор и нашла парня лежащим на траве. Подошла, помогла подняться, сказала, что у них так не принято и для него освобожден кабинет с диваном, где он может прилечь. Сергей не сказал ни слова, но пошел за ней в дом. Там шла встреча о Преображении (время событий: 2 августа, а 19 августа в Православной церкви отмечается праздник Преображения Господня – «С»). Молодой человек сел, стал слушать, а потом задал вопрос: «Откуда там свет?» Но ответа как будто не ждал, ушел в кабинет и лег на диван. Через какое-то время Настя повезла его в больницу. Там его обследовали, посмотрели кардиограмму, засвидетельствовали, что к строевой готов, дали таблетку феназепама и велели выпить её на ночь.
Берет Иисус Петра, Иакова и Иоанна и отдельно от других возводит их на высокую гору, будучи с ними наедине. И преобразился Он на глазах у них, и одежды Его сделались блистающими, такой белизны, что никакой белильщик на земле не смог бы так их выбелить. И явились им Илия и Моисей, и они беседовали с Иисусом. И Петр сказал Иисусу: "Равви, хорошо нам здесь быть! Устроим здесь три шатра: один для Тебя, один для Моисея, один для Илии". Он и сам не знал, что говорил, ибо их объял страх. И было облако, осенившее их, и был из облака Голос: "Это есть Сын Мой возлюбленный, Его слушайте!" И когда они подняли глаза, внезапно никого уже не увидели, кроме одного Иисуса с ними. И когда спускались они с горы, Иисус велел им никому не рассказывать о том, что они видели, пока Сын Человеческий не воскреснет из мертвых. (Мк 9:2-9)
– На следующий день, в субботу, звонит отец Павел и говорит, что Сергей забрал вещи и ушел из дома. Батюшка просил позвонить его родителям и предупредить их.
Но вскоре Сергей вернулся. Он приехал вместе со своим отцом из Бологого. Парень просил отца Павла, чтобы тот оставил его у себя, потом вдруг попросил устроить его в монастырь. Матушка Вера, случайно зайдя в комнату, видела, как Сережа на коленях умолял своего отца не класть его в психушку. Потом они вместе уехали на вокзал за билетами домой. Пару часов спустя вернулись. Батюшка в тот вечер был слаб и бледен. Ему нездоровилось.
– На следующий день я никуда не пошла. Утром позвонила Настя и сказала, что Сергей вернулся. Я стала собираться (мы с отцом Павлом и молодежью должны были поехать по монастырям), но вдруг вспомнила тот взгляд Сергея в машине. Он выражал состояние сильного внутреннего хаоса, ненависти, не мира… Я не из пугливых. Особенно в моем собственном доме меня трудно напугать. А тут я вдруг пережила приступ какого-то животного страха.
Лена позвонила отцу Павлу, но тот сказал, что он обо всем договорился, что их встретят и они с ребятами могут ехать без него.
Лена хорошо знала эту дорогу. Она часто ездила по ней, когда их фирма делала газ в Порохове под Псковом. Но в тот день дорога казалась ей бесконечно долгой. Как будто время замедлилось. Вдруг машина Насти, которая ехала позади, обогнала автомобиль Лены и резко затормозила. Юз, визг тормозов, чудом обе не ушли в кювет. Настя выбежала из своей машины на встречу матери.
– Ты чего? Я чуть в тебя не врезалась! – кричала Лена.
– Мама, разворачиваемся. Батюшку убили!
В этот момент у Лены отнялись руки. Они лежали на руле, и она не могла ими пошевелить. Мысли в бешеном галопе:
– Ты что? Ты что?! Кто тебе сказал?!
– Матушка Вера звонила… Это Сергей! Это Сергей убил!
– Подожди… Это точно? Мы ничего сделать не можем. До Пскова ехать час.
Лена отдышалась, пришла в чувство и позвонила знакомому – попросила проверить эти страшные вести. Обратного звонка они не дождались и стали сами звонить в дом. Там кто-то взял трубку и сказал, что «скорая» уже на месте, и врачи констатировали смерть Павла Адельгейма. Мгновение звенящей тишины, а потом вал звонков… Это правда? Что случилось? Нам сказали, что батюшку убили!
Они развернулись и поехали в Псков. Дом отца Павла был оцеплен. Вокруг скопилось много народу. Лену с Настей пропустили внутрь. Матушка давала показания. Маши, дочери отца Павла, нигде не было. Выяснилось, что она первой вбежала в комнату, увидела, что батюшка уже заваливается без сознания, выбежала на улицу и стала кричать: «Папу убили! Папу убили!». Инвалид с детства, Маша не перенесла увиденного. Ей стало очень плохо, и её увезли в Богданово, в первую областную психиатрическую больницу.
Позже из бесед выяснилось, что именно там, в Богданове, отец Павел возвел единственный храм, чтобы помогать местным деткам, но не успел закончить строительство, как храм у него отобрали. Позже я узнал, что диван, на котором я ночевал во время этой псковской командировки, – это тот самый диван, на котором лежал Сергей в Настином кабинете. Многое мы узнали в Пскове за эти несколько дней. Но в то же время стало ясно, что конец этой истории мы не узнаем никогда. Почему все так нелепо и страшно произошло в тот день? Наверное, просто есть такие истории, которые важнее своего финала. Жизнь и дело отца Павла – одна из них.
У него была генетическая предрасположенность к свободе
Центральные улицы Пскова просты и сильно потерты. Рядом с дорогим рестораном может торчать столетний дом, который не разваливается только потому, что кирпичи и цемент тогда делали хорошие, а вот доски в перекрытиях давно сгнили и остов когда-то богатого строения согнулся в запущенном сколиозе. Там же, по улице Некрасова, идут здание городской администрации, потом городская дума, а потом заколоченный дом №12 пылится рядом с управленцами как бы в злую насмешку над ними. На этой же улице перед резиденцией губернатора стоит коротыш Ленин, памятник в его натуральную величину – руки в брюки, метр с кепкой. А ещё чуть дальше в новом здании, недалеко от зеленого сквера, располагается офис партии «Яблоко». Найти их легко: дом – красный, в окне яблоко – зеленое. Здесь нам назначил встречу депутат Псковского областного собрания Лев Шлосберг. Тот самый Шлосберг, который писал о погибших на Украине псковских десантниках и был натурально бит за свои разоблачительные выступления. Но нам он был интересен по другому поводу. Тогда, в 2013 году, именно с его фэйсбука весть о гибели отца Павла разнеслась по стране. Впрочем, сам Лев Маркович говорит, что он здесь не при чем.
– Мне позвонила моя сестра: она была прихожанкой отца Павла. Сказала, что батюшку убили, и просила это проверить. Я стал звонить к нему домой, телефон был постоянно занят. А когда пробился, женский голос ответил, что – да, отец Павел был убит только что.
Мы зашли за стеклянные двери и сели на кожаный диван меж высоких стеллажей, доверху забитых коробками с подшивкой газеты «Псковская губерния». Оказалось, что в этих стенах тесно соседствуют партия и редакция издания, главным редактором которой до недавнего времени был Лев Маркович. Сейчас из соображений политического этикета он остался в составе редакционной коллегии, но не более. В углу стучал по клавишам местный сотрудник, слева располагалась гигантская печь-барбекю, перед нами стоял большой круглый стол с чуть пожухлым овощным букетом – мы нагрянули на интервью утром после дня рождения Шлосберга.
И вот он здесь, очень внимательно слушает и тихо говорит. Его голос, мимика, поворот головы напоминают мне одновременно одного знакомого робкого всегда улыбающегося писателя еврея и политическую, жесткую, почти арматурную повадку Владимира Путина. Политик – ничего не скажешь.
– Я позвонил начальнику ОВД области генералу Говоруну. Он уже находился на месте преступления и все подтвердил. Я просто сделал запись в блоге, а СМИ её растиражировали. Мы же сделали специальный выпуск «Псковской губернии», который был напечатан дополнительным тиражом в день похорон. Это был наш вклад в память о нем.
Лев Шлосберг познакомился с Адельгеймом в бурное перестроечное время. В 1989 году отец Павел баллотировался в депутаты Верховного совета СССР. По смешной советской системе выдвижения, когда его просто предлагали в кандидатуры актив объединения «Вече» и псковское общество «Мемориал». Конечно, фигура священника, его голос и ясная твердая речь произвели впечатление на начинающего политика.
– Выступал необычный человек. Он не делал карьеру и этим сильно отличался от остальных. Он вырос из истории своей семьи репрессированных. Свою правду отец Павел высказал в лагере, куда его посадили за веру. У него чувствовалась генетическая предрасположенность к свободе.
Программа (проект) кандидата в народные депутаты СССР по Псковскому избирательному округу № 234 священника Павла Адельгейма: «Советский гражданин до сих пор беззащитен. Беззащитен перед произволом исполнительной власти… Беззащитен перед нуждой… Есть одинокие старики, живущие на пособие 16 руб. На эти деньги нельзя прокормить даже козу!»
До начала 2000-х у Льва Марковича не было регулярного общения со священником. Оно началось вместе с процессом изгнания отца Павла из храма Святых Жен Мироносиц, где он был тогда настоятелем.
Восстанавливать этот храм он начал ещё при Советах в 1988 году. Больше 50 лет церковь не действовала и к тому времени была в страшном состоянии. От некоторых прихрамовых зданий не осталось даже стен. На это был и расчет – администрации в таком состоянии храм не нужен. Собрав приходскую общину из актеров псковского театра им. Пушкина и сотрудников Псковского музея, за год отец Павел совершил невозможное. В 1989 году там состоялась первая служба. Народу было так много, что люди стояли на улице и дорожках кладбища у храма. В 1992 году восстановили приходской дом и открыли в нем школу регентов (руководителей церковного хора – «С»). Это был первый в Пскове храм, который власти вернули церкви. К тому времени у отца Павла уже был приход в Писковичах под Псковом, где он открыл ещё и приют для детей-инвалидов, и свечной цех, чтобы содержать приютских ребят. В это же время он строил храм в Богданове, на территории областной психиатрической больницы № 1. Через 10 лет в Псков приедет новый епископ – владыка Евсевий – и все отберет.
– Я уверен, что всерьез ставился вопрос о том, чтобы отлучить отца Павла от церкви. Евсевий уже был славен таким действием, когда отлучил известного на весь мир иконописца, лауреата Государственной премии архимандрита Зенона Теодора за то, что он молился с католиками-итальянцами у себя в монастыре. С него бы сталось. Но тот случай обошелся Евсевию дорого. Его решение потом отменил патриарх Алексий II, и думаю, что без протокола ему тогда высказали нечто неприятное.
Адельгейма не отлучили. Епископ понимал, что авторитет старого священника слишком велик. Он действовал умнее: назначал к нему второго священника, и тот провоцировал отца Павла, накалял атмосферу, выживал батюшку с прихода. Так, из отчета отца Владимира Будилина, которого Адельгейм буквально подобрал на улице, мы узнаем, что «нужно тянуть нынешнюю ситуацию. Отец Павел должен выдохнуться. Ведь ему в августе исполнится 70 лет». Всего лишь. В 2008 году отца Павла снимают с настоятельства в храме Жен Мироносиц и ставят туда молодого священника Сергия Иванова. Тот совершает подлог уставных документов и выводит отца Павла из состава прихода, а вскоре увольняет с поста директора школы регентов сына батюшки, Ивана Павловича Адельгейма. Отец Павел обращается в суд. Сперва в церковный, а потом и в гражданский.
– Отец Павел не выходил из РПЦ. Он вел за нее борьбу. Ему удалось вытащить дело за церковную ограду.
– Это прецедент. Почему ему это удалось?
– Ну, почему Микеланджело изваял то, что он изваял. Наверное, потому, что все прочие спотыкались, останавливались, отворачивались, а он шел дальше.
Шел. В 1999 году владыка Евсевий назначает к отцу Павлу в храм апостола Матфея в Писковичах второго священника – отца Евгения Найдина – и его руками отнимает храм. А личным указом запрещает торговать свечами. Средств на приют для детей-инвалидов больше нет. Его пришлось распускать, а ребят срочно куда-то устраивать. Тогда же отнимают храм в Богданово. Отец Павел не сдался, не ушел из церкви, а продолжал служить. В 2003 году неизвестные избивают пономаря из храма отца Павла, а потом происходит покушение и на жизнь самого священника. Его автомобиль на ходу потерял управление и разбился. Позже выяснилось, что рулевой механизм был нарочно испорчен. А батюшка все шел, стаптывая башмак на своей деревянной ноге.
– За что он боролся, по-вашему? Почему не отступил?
– За общину. Община – это приход, группа верующих людей, которые могут принимать решения о своей жизни, основа церкви. А по новому уставу архиерей может делать что-угодно, не взирая на оценки и решения прихода. Его отношение к централизации власти в церкви и лишение полномочий церковных общин было жестким. Он считал, что это разрушение церкви. И говорил об этом. «Генсеки» в РПЦ за это его не любили.
– И как вы с ним работали?
– Все разговоры у нас касались исключительно обстоятельств этой защиты. Он был глубоко погружен в юридический процесс, блестяще знал каноническое право, даже преподавал его в Москве, в кочетковском богословском институте (Свято-Филаретовскй православно-христианский институт – «С»). Но оно и административный кодекс не очень между собой пересекаются. Как правило, у нас были дискуссии о том, как лучше вести защиту в суде.
– А не кажется ли вам, что жесткость его оценок определяется ретроградством, некой излишней консервативностью взглядов?
– Нет. Не думаю. Он много читал, искал. Это видно по его проповедям.
– Вам случалось их слышать?
– Я не был прихожанином его церкви. Я светский человек. Меня вообще ни к одной конфессии отнести нельзя. Но я слышал его проповеди в контексте каких-то событий. Например, в День памяти жертв политических репрессий. Там он говорил о покаянии, без которого страна не сможет возродиться.
– А кроме судебных дел вы как-то общались?
– Да. Если мы приходили к нему домой, то общение носило семейный и даже бытовой характер. Без всяких теологических споров. У отца Павла был очень широкий кругозор. Он интересовался светской жизнью, знал, что происходит в России, в мире, в области. С точки зрения ценностей, он легко все расставлял по своим местам. В оценках он не ошибался.
– Как вы можете об этом судить?
– Мы все субъективны. Наши оценки совпадают. Этого достаточно.
– Вы очень лестно о нем отзываетесь. Но вот уже два года как его нет. Что-нибудь изменилось для вас или для города?
– Был бы он сейчас жив, это было бы для нас исключительным благом. Степень открытости отца Павла обществу была колоссальна. Он видел в людях людей, которым он показывал, что они созданы для добра. В таких вещах он внутренне был человеком жестким: я на этом стою, я это проповедую. Но был бы он сейчас жив, в мире не изменилось бы ничего.
– Да, но его нет, и пока никто не отважился на то, что сделал он.
– Всегда может найтись какой-нибудь сельский священник, который способен сделать что-то великое.
Шлосберг был с нами любезен больше, чем рассчитывали. Он помог раздобыть контакты ещё некоторых необходимых нам людей, показал, где можно пообедать, и очень рекомендовал встретиться с Виктором Яковлевым – человеком, который долгие годы буквально не отходил от отца Павла. И мы, конечно, с ним встретились. Но сперва побывали в Писковичах, где нашли несколько человек из батюшкиного приюта.
Уходили лучшие
В Пскове есть Рижский проспект. Он начинается Псковским государственным университетом и, переходя в международную трассу Е77, упирается в Будапешт. Вообще говоря, в городе нет-нет, а попадаются таблички с указателями на Ригу, Таллинн, Краков, хотя по общему настрою горожан не возникает ощущения, что заграница где-то рядом. И если ещё год назад в Пскове были магазины, специализирующиеся на, допустим, латвийских продуктах, то сейчас околоевропейской запрещенки на прилавках нет. А узбеки на рынке есть. То есть все как у всех. Даже проще. Так вот, с этой площади, где начинается Рижский проспект, которая, конечно же, Ленина, в любой конец света ходят автобусы. В том числе и в Писковичи. Ехать туда недолго. Полем, мимо монументального Александра Невского, застывшего в бронзе, высматривающего недотопленных тевтонцев на Чудском озере, полчаса дороги – и мы на месте.
За огромным металлическим ангаром стоит трехэтажный дом. Его отец Павел строил, чтобы обеспечить жильем выросших в приюте детей. Там и сейчас живет пара приютских – Володя с Наташей, которые не только получили от отца Павла эту квартирку, но и его старую «Волгу», что досталась им уже после смерти священника. У них недавно родился малыш. Они назвали его Павликом.
А в маленьком доме, с которого все здесь начиналось, живет Света с дочкой Дашей. Она знала, что мы приедем, и собрала у себя, кого смогла найти. Слава Богу, что те ребята, кто остался в приюте отца Павла до конца (а он никого у себя насильно не держал), как-то нашли себя в жизни. Обзавелись семьями и даже жить остались все рядом.
– Мне нравятся фиалочки. Листики, которые гниют, в водичку ставлю, и они растут. А потом по горшочкам. Но они солнце не любят. Я их убираю в тень.
Света очень скромная и тихая. Её не спросишь – она и говорить ничего не будет. Не посадишь, будет стоять тихонько рядом. Хотя она у себя дома. Живет вдвоём с дочерью. Получает пенсию и помогает соседям, да бабушкам в Писковичах: убраться, приготовить, в магазин сходить. Она только этим здесь и занималась, с тех пор как отец Павел привел её в приют в 1992 году. Ей было 16 лет.
– Валера, Леша и Дима – первые. А потом я с Игорем. Они свечи делали. Здесь, под домом. А я им кушать готовила. Сейчас там ничего не осталось.
– Как вы познакомились с отцом Павлом?
– Нас хотели отправить из интернатов в Красногородске сразу в дома престарелых. А он нас и забрал. И мы тут зажили. В Загорицах у нас было поле – Валера знает. Мы там картошку растили, чтобы кушать. Но что-то она не урождалась. Нас было человек пятнадцать. Надо было слушаться батюшку, а они хотели воли, – Света сказала это в как-то сторону и замолчала.
На улице залаяли псы. За окном раздались голоса, и прихожая наполнилась топотом.
– Здравствуйте! Светочка, привет! Я – Валерий! Я помню вас. Я здесь первый был. Я здесь с 1992 года с Сашей Андреевым. Мы тут строили. Потом появилась Наталья Семенова. Она уехала. А я пока путешествовал.
Валера – это ураган. Казалось, что он ждал нас всю жизнь, чтобы все нам рассказать. Он пришел с супругой Людмилой, приютским товарищем Дмитрием и его семьей: женой Леной и дочкой Любой. Мужчины первым делом представили нам своих жен. Было видно, что это предмет особой гордости. А дочка – Любаша – исполнение мечты.
Как только мы расселись, а дети занялись собой, Валера поведал нам о тяжелой судьбе интернатовских детей, о тех, ребятах в ком наследственность взяла свое и за приютским порогом они сразу попали на дно бутылки, и о своих приключениях. До 15 лет он сменил несколько интернатов – один глуше другого, бродяжничал, в итоге попал в коррекционную школу. А тут как раз объявился отец Павел, который собирал «неблагополучных».
– Здесь уже был домик, но без отопления. Подвал плохой. Но постепенно все наладилось. Нас набралось человек тринадцать по 15–16 лет. Жили в комнатах по два человека. Батюшка приезжал по выходным, привозил еды на неделю. А приглядывала за нами тетя Шура – староста церкви, ей было за 80.
Содержать детей было непросто. Деньги на приют поступали от государства (пенсии этих сирот получал отец Павел как опекун) и от свечного цеха. Парни крутили свечки, девушки следили за порядком.
– У нас ещё грузовик был – «газон» пятьдесят третий. Мы пельмени возили в Питер, не знаю, откуда они брались. Из Питера забирали парафин и терезин – полные бочки. Туда – пельмени, обратно – бочки.
В доме табуировалась брань, курево и алкоголь. А в основном дети были свободны. Единственное, если кто-то собирался поехать в город, то просили предупредить, чтобы можно было что-нибудь туда свезти или обратно забрать. На удивление, они неплохо знают местные театральные постановки, фамилии режиссеров и что дают в этом сезоне. Видно, что досуг детей не ограничивался свечным цехом и церковными службами.
– Да. Я вообще любил на кладбище ходить. Сядешь за храмом с книжкой и читаешь, пока не стемнеет. Тихо, хорошо. Особенно сказки любил, – слышать это от белокурого здоровяка было забавно. Но мы ему поверили.
Когда отца Павла убили, к дому поехали только мужчины.
– Я тогда работал в типографии от летнего сада недалеко. Дима позвонил, сказал, и я приехал туда. Это было в седьмом часу. Там следователи были, народу много. Вся Красногорская улица собралась. Мы дождались, пока его не вынесли из дома, и ушли. Потом все вместе уже приехали на похороны.
– А не возникало идеи собрать выпускников, все ваши силы, и продолжить дело отца Павла – снова собрать интернат.
– Нет. Здесь юридические знания нужны. Воля нужна. А так начнешь, сразу сектой назовут. С этим тяжело бороться.
– Почему же? А вы знали про конфликт батюшки с архиереем? Помогали как-то?
– В дела с владыкой мы старались не влезать. Я спрашивал его, почему он так поступает. Но… Я видел, как менялся штат в духовном училище, я там учился тогда как раз, когда пришел новый архиерей. Уходили лучшие.
Уже вечерело, и мы решили пройтись к храму, который восстановил здесь Адельгейм. Ребята показали нам могилу мамы отца Павла, проводили к реке, а потом Валера предложил подвезти нас до города. Было видно, что своими «жигулями» он так же очень гордится, но поменьше, чем любимой женой.
Ночью, просматривая фотографии этого дня, я подумал, что – да, немногие выбрались из своего сиротского проклятия – одиночества, пьянства, ранней погибели. Да и 15 человек на всю нашу российскую шайку беспризорников – капля. Да не капля даже – тень от пылинки. Но эти несколько счастливых, отзывчивых и чистых людей украшают собой пьяную сельскую жизнь подпсковья. Много это или мало?
А в глобальном-то плане: живем и живем…
Уж так почему-то повелось, что все псковские храмы отца Павла – кладбищенские. И последний его – Мироносицкий – тоже стоит на кладбище. А могила его прямо у стены. От входа направо по тропинке – и там крест с терновым венцом и его фото рядом на дереве. Кому-то кажется, слишком просто, а кого-то раздражает этот венец – не слишком ли много на себя берет? Наверное, так и должно быть: крест – напоминание, крест – водораздел, оплеуха совести.
Вообще говоря, кладбищенские храмы и часовни – это лакомый кусочек. Любой священник скажет, какая битва идет за возможность там служить. Ведь люди хотят как лучше. И когда для близкого человека при жизни сделать уже ничего нельзя, то в поминки можно и вложиться: венки покраше, гроб побогаче, батюшку получше, чтобы справно служил и все, что нужно, сделал. В таком варианте наши православные поминки ничем не отличаются от египетских похоронных церемоний. Чистое язычество. Но зато доходно.
– Я сейчас кроме как за содержание школы ещё и взнос должен платить. Епархию-то разделили, а патриархия годовой взнос подняла. Раньше было меньше ста тысяч с епархии в год, а теперь миллион. Пирамида туда стекается, – отец Сергий Иванов, настоятель Мироносицкого храма, показывает пальцем вверх. – Обратно-то не приходит. Это для епархии тоже на год не очень много. Мы школе только помогаем около миллиона в год.
Вообще говоря, честность отца Сергия подкупает. Редкий батюшка вот так сразу про деньги с журналистами разговаривать станет. Мы беседуем в темном углу храма. Священник выглядит уставшим. У него сегодня уже была литургия, отпевание, потом крестины двух младенцев. Но это ещё ничего. В прошлую субботу разом семерых крестить принесли. Он постоянно шмыгает носом, говорит, что ещё когда в недостроенном соборе служил, заработал эту хроническую боязнь сквозняков. Теперь вот чуть что – сразу насморк.
– Я в соборе получал хорошую зарплату. И ещё были какие-то люди, которым квартиру там освятить, машину – все у меня было хорошо. Я же там ключарем был, можно сказать, вторым человеком после настоятеля! И при этом особо не отвечал ни за что. Когда меня сюда назначили, меня просто вызвали и дали в руки указ. Отправили с благочинным к отцу Павлу домой. Что это такое было?!
«В 1989 году я учредил приход, поднял из руин храм Святых Жен Мироносиц. В 2008 году архиерей лишил меня настоятельства, а юный новый настоятель (отец Сергий Иванов – «С») расколол крепкий и мирный приход, сделал его умирающим: распустил хор, убрал регента, уволил сотрудников, разогнал приходское собрание, приходской совет и ревизионную комиссию, убрал иконы, организовал авторитарное управление приходом с помощью фальсификации и мошенничества. В приходе иссякнет живая жизнь. Все ограничится обрядом: формальными действиями и невнятным текстом».
Из интервью отца Павла Адельгейма
– Я сейчас, когда служу, чувствую незримое присутствие отца Павла. Иногда даже обращаюсь к нему: «Отец Павел, помолись». Я думаю, что он здесь присутствует. У нас не было с ним особых разногласий. Он думал, что я пришел его сместить. У него были конфликты с другими священниками, которые служили до меня и метили здесь на место настоятеля. А у меня не так. Я сразу сказал, что меня назначили.
Иванов говорит прямо, что отец Павел был для него духовным наставником. Шутка ли: 50 лет служения за плечами – «мы грешники грешнее всех, потому что знаем и творим, это служение очищает темноту!» Когда его сюда назначили, ему было всего 28. Говорит, что прав был отец Павел, когда за устав боролся, «да только систему он так и не сломал: батюшки нет, а устав все равно приняли».
– Он ведь за что боролся? Он хотел, чтобы приход отвечал за свою жизнь! Был бы здесь приходской совет, который бы всем этим занимался, я бы просто приходил, крестил, служил и не лез бы в это все.
– Так назначьте кого-нибудь завхозом.
– Нет у меня такого человека. Был один… Но умер через полгода после отца Павла.
Отец Сергий вспоминает, что все произошло неожиданно. Он как раз в отпуск собирался, хотел отдохнуть, а тут соседка позвонила и сказала, что убили батюшку. Он уверен, что мученическая кончина отца Павла не случайна, что на его роде отметина: дети больны, матушка вон под машину попала, сам в лагерях сидел – ноги лишился, родители были репрессированы. А эта смерть, стало быть, искупление рода, «прямое Божье вмешательство». К тому же чудесным образом за неделю до тех событий к ним пришел молодой парень, хотел устроиться священником.
– Я ему сразу сказал, что у нас точно не выйдет. Из-за сложностей в отношениях с архиереем не назначат. А я бы взял. И буквально через неделю отца Павла убивают. Ещё через две недели я вспоминаю этот разговор. Позвонил ему в Питер. Он приехал, рукоположили. И вот служит. Свое дело делает. Он хороший, добрый.
– Стало быть, свято место пусто не бывает? А каково это – служить с человеком, через которого, как вы говорите, напрямую действует Бог?
– Меня этим не удивишь. Я вот с владыкой Евсевием служил в соборе, то же самое было. А мы как-то на Троицу служили на улице: в храме батареи меняли. И как ливануло! Люди зонтики достали, а у нас нет ничего. Смотрю, владыка глаза закрыл. И – раз! – тучи расходятся, расходятся. Вот какое дело.
– Понятно. А так за два года без отца Павла вы чувствуете какие-то изменения в храме, в Пскове, в жизни?
– Тяжеловато… Сжился с ним за 5 лет…. А в глобальном-то плане: живем и живем.
– Прихожане его вспоминают?
– Будут вот литию служить на могилочке 5-го числа. Вечер памяти будет.
Уже на выходе он вдруг спросил, не знаем ли мы, что с тем парнем, который убил отца Павла.
– У нас город маленький. Так-то все про всех известно. Знаю, что зеки из той зоны, куда ходил отец Павел, искали того Сергея. Если бы того паренька посадили в тюрьму, то он бы не выжил. Я им говорю: нельзя так, нехорошо. Мне за него даже страшно стало.
Впереди у отца Сергия длинный день. Сейчас он вернется домой, поест и будет молиться, читать правило перед причастием. Потом вернется на всенощное богослужение. А в 9 вечера обратно домой. Завтра спозаранку снова на службу. Насморк, второй священник в отпуске, храм надо белить, полы менять… Но что поделаешь – работа.
Соседи по конфессии
Улица Красногорская, где жил отец Павел, пестрит коттеджами, особняками и хибарами. Улица небольшая, она тянется вдоль реки Псковы от моста до моста. С одного её края стоит единственный в городе католический костел, а с другого – баптистская церковь. В них служат поляк ксёндз Кшиштоф Королевски и пастор Константин Николаевич Лапуштян с Западной Украины. Оба они дубленой кожи и крепкой хватки – в насквозь православном Пскове им трудно выживать. Говорят, что отец Павел был единственным местным священником, который с ними общался. Больше того: когда у отца Кшиштофа возникли проблемы с приобретением земли под строительство костела, именно отец Павел ходил собирать подписи в поддержку строительства. В том числе он обращался за помощью к пастору Константину, чтобы он собрал подписи в своей общине.
– Я служу 16 лет в Пскове, – Кшиштоф говорит с сильным польским акцентом. – Приехал сюда из Беларуси в сентябре 1990 года специально, чтобы построить храм. Но в начале 2000-х возникли проблемы – нам приостановили строительство. Это препятствие возникло от архиепископа Евсевия. Официально этого никто не говорит, но неофициально мы знаем, что он перед администрацией ставил вопрос о недопустимости строить здесь еретический храм! В Белоруссии этого невозможно было себе представить! Там я дружил с православными священниками. Я рассказал об этом отцу Павлу, а он пошел собирать подписи. Сказал, что для него как для священника это позор.
Скандальная история с этим строительством известна в городе и за его пределами. Дважды этот сюжет попадал на НТВ. Говорят, что лично Путин распорядился и собору быть. Но до сих пор нет ни документов на землю, ни разрешения на строительство. Костел как бы находится в воздухе, без земли.
Протестантской церкви в Пскове, где служит Лапуштян, уже 120 лет. Пастор подчеркивает это с особым значением.
– Я познакомился с отцом Павлом 8 лет назад. Мы с супругой приехали из Восточной Сибири в Псков, так как здесь была нужда: церковь была без пастора несколько лет. Через некоторое время я смотрю – рядом останавливается «Волга». Наши служители говорят: так это православный священник. Я подумал, сейчас будет какая-то брань, ругань в адрес баптистов. А он выходит с доброжелательной улыбкой и говорит: «Я слышал, что здесь есть новый пастырь. Хочу познакомиться». Вот и все. Сразу так бывает, что чувствуешь родство душ.
Когда Константин рассказывал своим коллегам о том, что православный батюшка ходит к ним в гости домой, проповедует перед крещаемым, не пьет, не курит и говорит с ним о Боге и Библии, ему просто не верили.
– А вы знали о его конфликте с епископом? Может быть, как помогали ему?
– Я знал про этот конфликт. Если бы брат Павел обратился ко мне с тем, чтобы я принял участие в этом, я бы помолился и понял, как я мог бы помочь. Но он не обращался. Есть люди верующие, а есть религиозные. Все, желающие жить благочестиво, будут гонимы. Именно это и чувствовалось в конфликте. – Пастор явно был смущен вопросом и отвечал уклончиво. Одно дело – соседские отношения, другое дело – религиозная политика.
Королевски тоже все знал. Но ещё больше уважал отца Павла за его бескомпромиссность в общении с КГБ:
– Он многое пережил. Он был в лагере за веру. Ему предлагали сотрудничество с КГБ, и он отказался, и потому у него были проблемы.
Для ксендза комитет госбезопасности – это не страшилка из американских фильмов. Он рассказал, что не сразу решился на вечернюю встречу с нами. На голове у Кшиштофа шрам от пулевого ранения. Стреляли через дверь и потому не убили, но дом сожгли и 4 тысячи долларов, скопленные на строительство, отобрали. Это случилось с ним вскоре после того, как он отказал в сотрудничестве майору КГБ – некому Сергею – в Белоруссии, мол, вас и так в этой стране слишком много для того, чтобы ещё и священники на вас работали. А тот в ответ, улыбнувшись, сказал, что на его могиле вырастет травка.
Оба пастыря хлопочут об устроении своих церквей, собирании паствы, обустройстве территории. Православным до них дела как не было, так и нет теперь. Как будто был один только чудак, связывавший их, но нет его больше. Распалась связь, и, кажется, друг с другом они тоже не очень часто общаются. Ведь дела, дела. Может быть, потом. Когда-нибудь.
Что скажет папа?
В доме отца Павла шумно. Белка и Аргон лаем встречают приходящих гостей. У батюшки сегодня день рождения. Но стол решили накрыть не в большой комнате, а на кухне. Народу не очень много, но ручеек желающих поздравить матушку Веру не иссякает с 4 часов дня. Вера Михайловна хлопочет, суетится, рассаживает гостей. По телевизору идет криминальная передача «Следствие вели».
– Кто будет сок? Кто квас? Кто шампанское?
– Аргон! Белка! Аргон! Хватит!
– Маша! Маша, потом! Потом будешь разговаривать!
– С приездом! Прелесть, какая ты загорелая!
– У меня ГРМ пришлось поменять, подшипник стартера нужно поменять…
– Здравствуйте! Садитесь, давно ждем.
В этой сутолоке бегут минуты. Нас также сажают к столу. Кто-то наконец выключает телевизор. Кажется, все, кто собирался быть, уже здесь. Иван Павлович (сын отца Павла) с супругой, Вера Михайловна, Маша Адельгейм и ещё несколько человек.
Маша прекрасна. Она в платье, ласковая, радуется. Она – как ребенок, только седая. Очень чувствует людей, неискренность. За общим столом все просила порезать ей котлету, а потом в коридоре говорила один на один, что скучает по папе:
– Папы нету. Его убили, – она говорит, чуть протягивая звуки. – Когда его убили, я так орала. Вся улица сбежалась… Я ему раньше малину собирала. А теперь не собираю, не люблю…
Тем временем на кухне разговор из разноголосья сошелся в одну тему: стали обсуждать здоровье владыки Евсевия.
– Говорят, что он очень плох? Да дурака он валяет!
– В таком возрасте? Давление, ноги… – Иван Палыч всегда корректен. – Я могу поверить, что он орет, гоняет и топатит, но и к этому я всегда относился с известной долей осторожности.
Дальше он рассказал, как часто приукрашают злобство архиереев. Что слухи обычно распространяют жертвы виктимности, люди, настраивающие себя на роль жертвы, а всех вокруг – на роль обидчиков.
– Вот и получается, как в том анекдоте: «Мне вчера хотели морду набить. Почему вы так решили? Не хотели бы, не набили!»
При этом нельзя сказать, что сам Иван Адельгейм не был бит судьбой. Ведь это он был директором школы регентов, которую после долгих и мучительных нападок все же уничтожили. Он мотался с семьей из епархии в епархию. Его отца убили два года назад. Иллюзий о местных церковных реалиях он как будто не питает. Понимает, что построенная вместо их школы православная гимназия (на деньги Газпрома, между прочим), «в которой и церковных предметов-то нет», не закроется, как бы плохо там ни было, ведь «очередное начинание епископа сгинуть не может» – слишком большой удар по авторитету церковной власти. Но и на жизнь он обижаться не спешит. Со смехом вспоминает, как отец Павел его воспитывал:
– Порол. В основном лозиной, прутьями. Даже когда я учился на первом курсе института, он мог меня приложить. Правда, это уже было – как слону дробина. Но факт наказания состоял не в том, чтобы выпороть. Он всегда обозначал причину. И очень важно было примирение. Для ребенка было важно – понимать, за что наказали. Иначе получается изуверство.
Иван Палыч не хочет снова браться за школу. И в 1992-м, когда школу только открывали, он не хотел становиться ни директором, ни преподавателем, но батюшка его уговорил.
– Он нас воспитывал по-особому. Меня могли пугать КГБ или ещё кем-то, но я думал только об одном: что об этом скажет папа. Одобрение отца было самым важным критерием.
Матушка Вера принесла телеграммы с соболезнованиями. Листы аккуратно сложены в папку: от губернаторов, епископов, священников. В том числе и от Евсевия.
Всечестная матушка Вера Михайловна, в связи с трагической кончиной протоиерея Павла выражаю вам соболезнование, дай Бог Вам силы, чтобы пережить с христианским терпением этот самый тяжелый момент. Да упокоит Господь его в своих Небесных обителях. Митрополит Псковский и Великолукский Евсевий.
– Вообще, воспитанием больше занималась я. Было дело, я Ванечке язык хотела отрезать. Прямо так стояла с ножницами и говорила: «Доставай язык! Ну-ка доставай». А батюшке когда было?
Вообще Вера Михайловна охотно рассказывает о жизни с отцом Павлом, о том, как он сватался к ней в рваных сандалиях, как её с детьми выселяли из дома, когда батюшка был в лагере. Уже спокойнее может пересказать и события дня убийства. Вспоминает, как вскоре после тех событий к ним приходили странные люди:
– Однажды пришла женщина. Сказала, что от отца Дмитрия Смирнова из Москвы. Мы сели в комнате. Она стала расспрашивать, как мы тут справляемся, получили ли перевод от отца Димитрия, и от патриархии, и от епархии? Как следствие идет? Что сама она полковник КГБ, а муж – генерал КГБ. Потом Ваня с работы пришел, и она тут же собралась, оставив свой мэйл и телефон.
Матушка раздобыла телефон отца Дмитрия, но так и не смогла до него дозвониться. Тогда она позвонила в ФСБ, там этой истории очень удивились, но ничего не сказали. Наконец она обратилась к следователю, который вел дело:
– Он начальник следственного отдела. Отец Павел крестил его и его двоих детей. Он проверил данные, которые та женщина оставила, сказал, чтобы собаки всегда были дома при мне, а дом поставил на учет. И теперь они ни на шаг от меня не отходят.
Мы поднялись наверх. Мимо комнаты с витражами, где чемоданы подпирают потолок. Видимо, среди них есть и те, что кочевали с Адельгеймами из Киева в Фергану, потом в Каган, в Эстонию и вот осели здесь, в Пскове. Деревянные, кожаные, со сбитыми углами – тяжела жизнь нехитрой поклажи опального священника.
Потом мы пришли в комнату, где раньше жила младшая дочь Анна. Она вышла замуж и сейчас живет в США. Когда-то она писала стихи о комнате своего отца. Матушка силится вспомнить наизусть:
– Киот, иконы, кровать… Два разных тапка под кроватью… Детская одежда в уголке… Книжки на столе…Разве это все, что нам осталось?.. Нет, не помню. Надо посмотреть, у меня где-то записано.
А теперь здесь уголок отца Павла. Матушка вынесла показать его протез, требный чемоданчик с крестиками, свечами и святой водой – отец Павел ходил с ним к больным и заключенным. У самой стены под покатой крышей стоит уголок, тот самый, с которого батюшка уже не встал живым. Облачение на крючке, свечка, иконка и статуя Мадонны, которую ещё в советское время подарили Адельгейму итальянские католики, прибывшие в Псков с культурной программой, но потребовавшие обязательным пунктом программы встречи с этим знаменитыми псковским священником.
– Бывает, встретишь кого-то на улице: молодые люди подойдут, обнимут, поцелуют, а я их и не знаю. На могилку часто заходят. Отец Кшиштоф заходил как-то раз. Целый пакет еды принес. Спрашивал, как жизнь, как епархия помогает. А вот про отца Владимира Будилина, который хотел нашего батюшку из храма выжить, говорят, что совсем плохой. Его недавно в больницу с бомжами привезли. Он месяц выхаживался, а потом опять пропал.
На кухню зашел седой представительный мужчина. Протянул Вере Михайловне букет: «Это нашему отцу Павлу на день рождения». Это Виктор Яковлев, актер местного Пушкинского театра, старый друг и почти член семьи отца Павла. Говорит, что был на могиле, не мог не зайти.
Протиснулся среди гостей, сел рядом. Получилось, что во главу стола. Мы представились.
– Что за «Стол» такой? Агенты? – улыбается Виктор.
– Естественно. Агенты здравого смысла, – улыбаемся мы.
Контакт налажен. Какое-то время он рассказывает за столом о том, как идут приготовления к вечеру памяти отца Павла, кто какие прислал слова на этот вечер, вспоминает, как это было в прошлом году:
– Когда во всем городе появились афиши, в том числе напротив епархии, народ там всполошился. Они попытались отменить, но не вышло. И правильно, если бы отменили, то шум поднялся бы на всю страну! Тогда Евсевий просто запретил всем священникам приходить на этот вечер. Но был один, который пришел по своей воле, и второй, которого прислали наблюдающим. И теперь так же. Я уверен: сменится архиерей – все священники епархии придут.
Ещё некоторое время мы говорили трудностях положения местного священства, о том, как они боятся даже афишу повесить у себя в храме. А потом решили прогуляться.
Прибежала Маша. Она была в новом платье, с курткой в руках. Хотела укутать нашего фотографа:
– Алёне холодно. А Андрею холодно?
Мы как могли мягко отказались и вышли с Виктором на улицу. Я спросил:
– Вы, говорят, ближе многих были к отцу Павлу. Вот его нет уже два года. Изменилось ли что-нибудь? Для вас, для людей вокруг?
– Смерть отца Павла не потрясла мир. Странно, если было бы иначе. Больше всего это потрясло нас, близких. Если Кураев сказал в 2013 году, что убит последний свободный священник РПЦ, то через год он уже об этом не вспомнил. Мне как человеку, близко стоящему к батюшке, было понятно, что по недостоинству нашему Господь отнял его у нас... А так – что могло измениться? Мир-то не изменился.
Виктор говорит с болью. Иногда его голос начинает дрожать. Он вспоминает, как отец Павел часто ездил из Санкт-Петербурга в Псков ночным поездом в плацкарте и в 80-х вокруг него всегда собиралось много народу, а теперь другие времена: сядет священник в облачении, и люди хотят от него отодвинуться. Вспоминает, как сник батюшка, когда ему объявили о решении снять с него настоятельство в храме:
– У него было такое лицо, словно убили его ребенка. Но он и это преодолел. Ведь его творческий христианский замысел состоял в том, что христианская община – это космос, который включает в себя три составляющие: богослужение – храм, проповедь; образование – просвещение, школа, которую он создал, и милосердие – приют, походы в дом призрения, в тюрьму. И проблема не в том, что Евсевий отобрал храм, а в том, что он разрушил это великий пастырский замысел.
– Из-за этих конфликтов со священноначалием отца Павла часто называли борцом с церковью.
– Нет, так нельзя сказать. Он боролся за церковь – это очень важно. Это как с детьми. Когда мы боремся с их соблазнами и пороками, мы боремся за них, но с ними же. Когда они начинают пить, курить, колоться… матери ложатся поперек порога спать, чтобы уберечь дитя от беды. Отец Павел не ушел из церкви и не собирался. Говорил: я уйду, только если меня выгонят, если будет указ.
– Он много чего начал. Даже если говорить только о Пскове. А как сохранить, развить его начинания и наследие?
– Во-первых, многое здесь делает Преображенское содружество православных братств, так называемые кочетковцы. У них издательская деятельность, они его книги издают, выставку сделали. Два года уже проходят Адельгеймовские чтения – такая попытка осмыслить его наследие. Вышла книга Анатолия Осницкого «Отец Павел и его Вера», может быть, немного поспешная и сыроватая, но все же. Школа должна быть в Пскове с его именем. Музей нужен. Ну а в общем, я думаю, здесь нужно как можно меньше заниматься самоприписками. Не надо быть самонадеянным. Если его дело от Бога, то оно устоит. Я бы хотел, чтобы издавались его книги, создавался мемориал. Но при Евсевии это невозможно.
Мы расстались с ним на мосту. Закатное солнце тонуло в плавной Пскове. На другом берегу шумели люди, звенели бутылки, играли дети – Псков готовился отмечать День ВДВ. Нам нужно было как раз в ту сторону. Дом, где празднуют день рождения, оставался позади. Вспомнилось вдруг, что кто-то назвал отца Павла сталкером – проводником из мира серости и страха туда, где о тебе позаботятся, где приютят, где с тобой поступят так, как учит Христос.
Лампочку выкрутили
В последний день мы успели ещё раз заехать в этот дом. Вера Михайловна что-то делала в огороде. Аргон с Белкой лежали рядом в тени. Маша была в своем обычном халате. Мы подарили ей несколько фотографий с ней и старых, где отец Павел очень нежно обнимает свою Веру. Она засияла, прижала их к груди и убежала куда-то наверх. На прощанье матушка расцеловала нас и отпустила. Уже отъезжая, мы видели, как Маша стояла у калитки и махала нам рукой, пока мы не скрылись за поворотом. Второй рукой она так же прижимала к груди фотографии.
Уже в поезде я вспомнил, как Виктор Яковлев описывал свое личное состояние без отца Павла.
– Мне не с кем обсудить неразрешимые вопросы. Раньше я всегда мог с ним поговорить. А теперь – будто лампочку выкрутили и ничего не ясно.
И вот стоит Псков – город «духовной культуры России» (как написано на сайте города) – в этом сумраке. И не поймешь: светает или наоборот – закатывается солнце. Только Маша точно уже не будет собирать малину. Папы нет, а она её не любит.
