«Ни один адекватный человек не захочет быть папой» 

В этом смысле определённо «Конклав» – это апология правления папы Франциска с его неизбывным «позитивом» и латиноамериканской склонностью к гротеску: «Церковь – это не традиции, Церковь – это не прошлое, Церковь – это то, что мы будем делать дальше!» (именно эти слова с нотками то ли Фиделя Кастро, то ли с Че Гевары – главные в речи того самого папы, которого в конце концов выберут измученные кардиналы). То есть что бы ни случилось – «неприятность эту мы переживём». Пожалуй, это именно то, что может затруднять восприятие фильма православной, особенно российской, аудиторией: ведь бесконечного католического оптимизма ей, определённо, не понять.

Реакция Католической церкви на фильм пока не известна. На Reddit уже идёт дискуссия, можно ли смотреть фильм практикующим католикам. А блогер Бен Шапиро (7 млн подписчиков) заранее предположил, что «католики будут в ярости». Впрочем, вряд ли реакция официального Ватикана будет резко критической. Строго говоря, все острые церковные проблемы в фильме изложены предельно щадяще и «экологично». С одной стороны, есть элемент гласности и показаны все типичные грехи клириков: есть один кардинал, нарушивший обет целомудрия; есть второй, кто изобличён в грехе симонии; есть священник-алкоголик, что, в общем, выглядит практически невинно. С другой стороны, в фильме нет ни одной откровенной сцены, а главное, все означенные грехи преподносятся как на удивление «домашние» и «не страшные». Мы не видим в кадре ни одного реально пострадавшего. Преступники обозначены, но жертв у них как будто бы и нет. Касательно монахини, жертвы кардинала Адееми, едва не ставшего «первым в истории чернокожим папой», подчёркивается, что та была в возрасте согласия. Ей было 19 лет, то есть в гражданском смысле никакого преступления вообще не было. С ребёнком Адееми, как выясняется, всё в порядке: «он вырос в христианской семье и понятия не имеет, кто его отец». А сам Адееми, конечно же, искренне раскаивается: когда его проступок вскрывается, пожилой мужчина плачет как ребёнок. Зло как будто побеждено. Никаких сотен тысяч жертв «педофилов в сутанах», никакого надругательства над слабыми и беззащитными, никакой серьёзной психопатологии, никакой системной коррупции нам не показывают. Самая жёсткая церковная практика, которую мы видим, – это фактическое принуждение подчинённой монахини к исповеди. Но и тут, как подчёркивается в фильме, кардинал обещает соблюдать тайну исповеди и говорит, что всё, что будет ему сказано, «не выйдет за пределы этой комнаты» (хотя как минимум часть сказанного, судя по дальнейшему сюжету, всё-таки утекает во внешний мир и становится достоянием общественности).

Кадр из фильма «Конклав». Фото: Access Entertainment

Фильм – художественный, а не документальный, и именно в этом качестве его надо воспринимать. Он переполнен символами и знаками. Буквальный перевод слова «conclave» – «запертые вместе». От латинского «cum clave» – «под ключом». В Католической церкви так называется собрание кардиналов, призванное избрать нового папу после смерти или ухода в отставку предыдущего. Согласно установленному порядку, выборы происходят в помещении, изолированном от внешнего мира. Кардиналам не дозволяется выходить наружу до тех пор, пока новый папа не будет избран. Также запрещается сообщать им новости из внешнего мира, которые могут повлиять на их выбор (последнее правило, впрочем, де-факто нарушается, как нам показывают в фильме). «Мы изолированы», – звучит в фильме как рефрен. Кино, как всегда, расширяет значения слов: герои заперты не только в физическом, но и в моральном, духовном смысле. В фильме почти нет «воздуха» и отсутствует «небо». Обстановка то ли тюрьмы, то ли больницы доминирует с самого начала. Самая свободная атмосфера – на лестничной клетке, где тройка кардиналов ловит момент, чтобы наскоро «перетереть» новости выборов, пока на горизонте не возникнут лишние «глаза» и «уши» (они, конечно же, повсюду). И то, глядя на эту сцену, невольно вспоминаешь рейхсканцелярию из «17 мгновений весны». Вся красота «садов Ватикана» и «Вечного города» где-то далеко – за окном, на горизонте. 

Подчёркнутая нецерковность обстановки, в которой вершатся судьбы всего христианского мира, поразительна. Длинные узкие коридоры, низкие потолки, гладкие безликие стены, никаких икон, лишь распятие несколько раз показано фоном. В картине нет ни единого лика Христа. Имя Господа лишь несколько раз мелькает в обыденной речи, на уровне почти ничего не значащих выражений вроде «да свершится воля Божия»... Как только начинается сцена молитвы, камера словно выключается и переходит на другой план. Облачения духовенства и одежда сестёр-монахинь, вырванные из своего привычного контекста, выглядят словно не к месту, как странный карнавал, и напоминают в лучшем случае об униформе врачей и младшего медперсонала (хотя, за исключением покойного папы, которого один раз за весь фильм везут по коридору на каталке, «больные» в картине отсутствуют). Зал заседаний, длинные столы под красным сукном, сосредоточенные «заседатели» и вовсе выглядят словно косплей с Политбюро ЦК КПСС. У западного зрителя будут свои аналогичные ассоциации. Как говорит один из героев-кардиналов: «У меня ощущение, что я на каком-то американском политическом съезде!». Стиль общения между «братьями и сёстрами по вере» – предельно холодный и формализованный, основанный на протоколе и чёткой субординации. Участники конклава заперты не только от внешнего мира, но и друг от друга тоже. Любое проявление неформальности, каждая внеочередная улыбка выглядят как заявка на интригу. Самый откровенный герой, позволяющий себе наиболее смелые высказывания, – кардинал Беллини, – одновременно и самый циничный. На тихое замечание коллеги Лоуренса о том, что братьям-кардиналам надлежит избегать конфронтации, – «Это конклав, а не война», – Беллини реагирует мгновенно и жёстко: «Это война, и вы должны выбрать сторону!». 

Кадр из фильма «Конклав». Фото: Access Entertainment

Фильм, как ни странно, предлагает довольно откровенный рассказ о том, что такое смерть предстоятеля с точки зрения церковной корпорации. Например, о покойном понтифике, кроме того что внешность покойника поразительно напоминает внешность покойного папы-эмеритуса Бенедикта (Ратцингера),  мы не узнаём практически ничего. Никто из героев, присутствующих в кадре, не тоскует об усопшем и не говорит – хотя бы из приличия – о его достоинствах. Никто, кроме главного героя, не пускает даже скупой мужской слезы (как, впрочем, и женщины-монахини). Единственная человеческая деталь из образа покойного папы, да и та говорит сама за себя: любовь к шахматам. Кардинал Беллини, партнёр папы в шахматной игре, высказывает просьбу отдать ему на память шахматную доску Его Святейшества, и мечтательно замечает, что покойный «всегда видел на восемь ходов вперёд». В дальнейшем смысл этой фразы будет сполна отыгран в фильме, ведь папа оказывается единственным, кто предчувствовал исход конклава. Кардиналы, словно по заранее написанному сценарию, превращаются в коней, слонов и пешек и послушно отыгрывают комбинации на его шахматной доске. Причины, побудившие понтифика организовать столь сложную интригу, проясняются ближе к концу ленты: «Кажется, его Святейшество шпионил за всеми нами. Он никому не доверял». В одной из сцен главный герой, кардинал Лоуренс, тайно проникает в покои папы и плачет там в одиночестве. Но это слёзы не о покойном – впрочем, не совсем понятно: то ли о Церкви, которая «не состоялась», то ли о себе самом и своём одиночестве.

Главную тему большинства книг и фильмов на тему католицизма – искушение духовной властью – «Конклав» раскрывает с довольно неожиданной стороны. Здесь нет белых и чёрных. Главная мораль фильма предельно аморальна: нет кардинала, который не хотел бы стать папой. Как говорит тот же кардинал Беллини, «в глубине души каждый кардинал уже выбрал имя, под которым его будут знать как папу». «Загляните в своё сердце и скажите, что это не так», – обращается он к главному герою, кардиналу Лоуренсу, и тот в ответ красноречиво молчит. Лоуренс, который по воле покойного папы стал главным распорядителем выборов, на протяжении фильма упорно сопротивляется мысли о собственном папстве: «Мне не хватает духовной глубины, чтобы стать папой». Коллегам он рассказывает о своём кризисе веры и о желании покинуть Рим. Страдания Лоуренса – типичные страдания интеллигента, вынужденного стать церковным бюрократом. Он говорит сам себе, что то, чем он занят, – это просто такая работа, что сам он от природы – не пастырь, а всего лишь церковный администратор: «Некоторым суждено быть пастухами, а некоторым – управляющими фермой. Видимо, я управляющий». Но когда Беллини в очередной раз выводит его на откровенный разговор и предлагает выбрать собственное папское имя на случай избрания, тот неожиданно перестаёт сопротивляться и спокойно сообщает: «Иоанн».  

Следующим шагом «будущий папа Иоанн» голосует сам за себя на конклаве. Ведёт он себя при этом настолько сдержанно и безэмоционально, что авторы произведения, чтобы хоть как-то подчеркнуть драматизм момента, идут на традиционный для античной трагедии шаг, практически Deus ex machina. Над Лоуренсом в буквальном смысле слова разверзаются небеса – с потолка сыплются камни, сам он падает на землю (позже всё окажется чуть более прозаично и в духе повестки: атака исламских террористов). Проломленная в результате взрыва крыша здания, судя по всему, один из многочисленных «зашитых» в фильме символов. Это напоминание про самый длинный конклав в истории римской курии, который имел место в 1268–1270 годах (то есть длился 2 года и 8 месяцев). Тогда рассерженные жители городка Витербо, уставшие ждать результатов папских выборов, сорвали крышу дворца, где заседали кардиналы. «Идея заключалась в том, чтобы создать неудобства и убедить кардиналов взяться за работу», – отмечает монсеньор Чарльз Бёрнс, архивист на пенсии, работавший в Секретных архивах Ватикана. В результате этого конклава папой стал Григорий X, который до этого не был ни кардиналом, ни даже священником (что тоже прямо пересекается с сюжетом «Конклава» Бергера, на котором папой был избран самый неожиданный кандидат). 

Сам образ кардинала Лоуренса изначально выглядит аллюзией на знаменитого «Телохранителя». И по характеру, и по тяге к дауншифтингу, и внешне: тот же Кевин Костнер из фильма Мика Джексона, только чуть постаревший. Единожды заметив портретное сходство и характерную улыбку, от этого эффекта уже не отделаться до конца просмотра. Эффект усиливается, когда становится ясно, что объект защиты обоих «телохранителей» является темнокожим: европеец Лоуренс оберегает мексиканца Бенитоса от нападок внешних столь же самоотверженно, как Фрэнк Фармер защищает жизнь Рэйчел Мэррон. Эффект домино, контраст чёрного и белого, старого света и нового – одна из линий напряжения фильма. Финальные подробности, которые зритель узнаёт о Бенитосе, довершают начатое (воздержимся здесь от спойлера, пусть зритель посмотрит сам). 

Кадр из фильма «Телохранитель». Фото: Kasdan Pictures

Создатели фильма явно стремились создать у зрителя иллюзию, что он может лицезреть ту самую кухню Ватикана. Будто бы нас пустили за кулисы главного театра мира. Мы узнаём подчас комичные человеческие подробности: например, о том, что заготовить облачение для папы заранее – непростая задача, ведь никто не знает, какой тот будет комплекции: «Папа Иоанн XXIII был слишком толстый для самой большой сутаны, её приходилось распарывать сзади». Однако тут же нам дают понять, что сумма подробностей ещё не означает понимания сути. Ясно, что даже из присутствующих на конклаве кардиналов лишь самая малая часть  действительно осведомлена о том, что происходит. Так называемые «малые конклавы» в составе от трёх до десяти человек собираются неформально то на лестничной площадке, то в пустом конференц-зале (то, что большая часть кресел пустует, – явный визуальный намёк на олигархический характер сборища).

Примечательно, что на «малых конклавах» почти всегда собраны лишь кардиналы, говорящие на итальянском. Как подчёркнуто в фильме, языковой барьер – одна из серьёзных проблем современного католического мира. На восторг Лоуренса от обилия в столовой Ватикана духовенства из разных стран его собеседник-кардинал скептически замечает: «Посмотрите, как всех тянет к своим соотечественникам! Итальянцы здесь, испаноговорящие – там, французы – там. Все разделены языком! Когда мы были детьми, а Тридентская месса была единственной во всём мире, мы говорили на латыни. Но потом ваши коллеги-либералы настояли на том, чтобы мы избавились от этого “мёртвого языка”!». Один из «гвоздей», которые «Конклав» забивает в крышку гроба церковного либерализма и наследия II Ватиканского собора, звучит так: «Без Рима, без традиции Рима всё разваливается!». Отсюда и голос условных церковных консерваторов, который в фильме представлен всего лишь одним примитивным тезисом: следующий папа должен быть итальянцем. В конце концов, «у нас не было итальянского папы сорок лет! Сорок лет, Томас! Вы серьёзно можете себе представить альтернативу?!».

Кадр из фильма «Конклав». Фото: Access Entertainment

Церковные либералы, к которым по умолчанию принадлежит и главный герой Лоуренс, впрочем, тоже не слишком сильны в обосновании своих позиций. Как показывает сцена очередного «малого конклава», все тезисы церковных либералов – это перевёрнутые позиции консерваторов. «Скажите им, что я за всё, что не поддерживает Тедеско!» – заявляет либеральный кардинал Беллини о своём противнике-реакционере. «Если мы, либералы, не объединимся, – Тедеско станет папой!» – вот, собственно, основной посыл католиков-либералов. Сторонникам либеральной платформы, по сути, всё равно, за что голосовать, лишь бы не прошёл ненавистный им Тедеско. Единственное, что ещё вызывает у них дискуссии, – это вопрос об усилении позиций женщин в курии. Объяснение несколько раз зримо всплывает в фильме, когда в кадре оказывается сестра Агнес – та самая «мама римская», в которой многие зрители из числа церковных работников узнают собственных могущественных «матриархов».  Та самая дама, которая всегда «в нужное время и в нужном месте». С которой не решаются спорить даже кардиналы, которая запросто может «застроить» декана и от одного слова которой зависит ход папских выборов. Поэтому, как говорит с надеждой в голосе один из либеральных кардиналов: «Давайте всё-таки не будем упоминать женщин?».

Кадр из фильма «Конклав». Фото: Access Entertainment

Проблема «партийности» в Церкви, которая столь волнует папу Франциска, явно волновала и создателей фильма. Именно на неё обрушивает свою критику Лоуренс, приветствуя кардиналов перед началом выборов: «Ни люди, ни фракции не должны господствовать над другими». В какой-то момент искренняя речь скатывается в скучную политическую плоскость: «Чтобы работать вместе, расти вместе, мы должны быть толерантными!». Впрочем, Лоуренс мастерски подтягивает проповедь к центральной теме фильма – тому, что он сам называет уверенностью: «Уверенность – великий враг единства Церкви! Даже Христос не был уверен в самом конце!». 

Та самая «вера, которая идёт рука об руку с сомнением», – единственное, что остаётся главному герою, когда вскрывается секрет его подопечного, кардинала Бенитеса. Финал в каком-то смысле открытый: что подумал кардинал Лоуренс, мы так и не узнаем. Единственное, что он говорит вслух: «Я не испытываю ничего, кроме облегчения». Возможно, он принял произошедшее как волю Божию. Ведь, в конце концов, как отмечает один из героев-кардиналов, идеального кандидата в папы не существует в природе: «Суть в том, что мы никогда не найдём кандидата, против которого не было бы какой-нибудь чёрной метки». Элементы happy end в кино не явные, но они присутствуют. По крайней мере имя, которое выбирает кардинал Бенитес в качестве папы, неспроста такое говорящее: Иннокентий, от латинского innocens, то есть «невинный». «Тот, на ком нет вины». Как заявляет сам новоизбранный папа, «я просто такой, каким меня создал Бог». 

К концу конклава мы видим кардиналов уже не столь напыщенными и уверенными в себе, как на самом первом заседании. Раны и кровь на их лицах –  последствие теракта – символическое обозначение их израненных душ. В одной из финальных сцен лёгкий ветерок, врывающийся в зал заседаний, едва заметно шевелит бумаги на столах кардиналов во время последнего голосования. Пожалуй, это единственный эпизод в фильме, который можно принять за признак Божественного вмешательства. Смысл знака при этом зритель призван додумать сам.