Исторически христианство начало с того, что существенно повлияло на социальное устройство Римской империи. В частности, отношение к рабству было радикально пересмотрено. Никакой борьбы за социальное равенство, тем более вооружённой, никто там, конечно, не вёл. И происходило это на фоне постепенного признания того, что рабский труд неэффективен. Но христианство создало такой контекст отношений, который позволял оказаться в одной христианской общине рабу и римскому гражданину. В каком-то другом контексте это считалось бы чем-то несовместимым, а в пределах общины приходилось радикально пересматривать этот стереотип.
Собственно, на этом такое активное воздействие христианства на социальное строение общества и заканчивается. Я имею в виду воздействие, соответствующее духу и смыслу христианского откровения. Далее в одном случае империя поглощает церковь. В другом – церковь борется за выживание, сообразуясь с нравами века сего, и сама из себя начинает выстраивать властную вертикаль в католическом варианте.
В Средневековье доминировало социально сакрализованное сознание, согласно которому жизнь общества должна быть целиком сообразована с божественным порядком. Протестанты приносят идею секуляризма: частная жизнь – это твоё дело, у социума свои законы. И социум начинает как бы из себя диктовать нормы социального устройства. Всё это к христианской постановке вопроса в принципе отношения не имеет.
Через некоторое время европейское сознание доходит до того, что идея сословий сама по себе противоестественна, сословные привилегии – не пойми откуда. Раньше в массовом сознании они держались на непременной идее богоустановленности: правители – они потому правители, что Бог кого-то поставил править, а кого-то поставил кормить правителей. Почему так вышло? Кто его знает! Пути Господни неисповедимы. Очевидно, что управлять кто-то должен, не может же быть анархии? Хаос не от Бога. Соответственно, есть люди, которые на то Богом поставлены. Почему-то к этому примешалась идея наследственной передачи функции управления. Но уже в секулярную эпоху она быстро исчезла. Мы сейчас существуем в мире, где господствует идея равенства возможностей и отсутствия социальных привилегий (гарантированных).
Когда всё это начало размываться, выяснилось, что это вымышленный порядок и нет никаких оснований считать, что эти люди отмечены свыше. В Америке конца XVIII века уже не было упований на то, что Бог указывает, за кого надо голосовать. Это легко воспринимается как дело человеческого разума: выбирают того, кого нужно, исходя из каких-то интересов. Интерес заменяет Господа Бога даже во вполне религиозном сознании.
На уровне поведения – что хорошо и что плохо – Бог ещё имел значение, а в вопросах социального устройства – уже нет. Социум как бы становится самодовлеющим. И с этим историческое христианство ни в одной из его форм так и не сумело ничего поделать. Нет никакой христианской по своей сути социальной доктрины.
Единственный реальный мотив появления социальной доктрины РПЦ – претензия на то, что у РПЦ может быть политическая позиция. Когда митрополит Кирилл настоял на том, чтобы в социальную доктрину были включены слова о праве церкви на акты гражданского неповиновения, то в Кремле возникло недоумение. По большому счёту, это масло масляное. Право на акт гражданского неповиновения есть у любого гражданина. Это просто неотъемлемая норма, если речь идёт о правовом государстве. Зачем писать церкви в свой документ, что в случае чего мы не будем до конца преданным идеологическим псом государства, – не очень понятно.
Православные документы, регулирующие внутреннюю жизнь церкви, все отличаются советским привкусом: бумага есть, но она не работает. В отличие от католических, которые работают все. Они чему-то научились за XX век. А РПЦ не научилась ничему, при том что такой драматической истории, как у неё, не было ни у кого, и уж тем более у католиков. Они потеряли Папскую область, она значительно сократилась в размерах. Но Банк Святого Духа остался.
Cтарый монетный двор, первая резиденция Банка Святого ДухаПо большому счёту, даже фрагментарно не существует внятной позиции исторического христианства относительно важнейших социальных регулятивов. В первую очередь относительно власти и собственности.
Про власть – это вообще грустно. Христиане в лице образованных людей католической церкви до сих пор с серьёзными лицами рассуждают о власти любви и власти ключей (власть ключей – это власть полномочий, то же что и обычная власть). Папа римский может действовать в соответствии с властью любви, а может – в соответствии с властью ключей. Касается ли власть ключей самого Христа – это вопрос тёмный. Предполагается, что да. Страшный суд может быть трактован как проявление власти ключей.
О ключах начинают говорить в связи с апостолом Петром и его полномочиями, что Пётр – князь апостолов и занимает особое положение, в том числе почему-то и властное. Но дело не в этом. Дело в том, что если церковь организована как институция и институциональное начало в ней начинает превалировать, то она обречена действовать как всякая мирская организация, в которой есть отношения господства и подчинения. Если господствующая инстанция велит, инстанция, которая названа подчинённой, обязана это повеление исполнить. Если она его не исполняет, неотвратимо следует акт силового воздействия. Иначе как вы гарантируете, что воля господствующего начала будет исполнена? Нет таких гарантий, кроме внешних.
По умолчанию предполагается, что и харизматическая, и иерархическая стороны церкви неотъемлемы. А на деле получается, что определяет всё иерархическая структура. Это означает, что христианство не составляет альтернативы секулярному миру, что церковь – в первую очередь разновидность организации, выстроенной на принципе власти. А это категорически противоречит духу и смыслу Евангелия, потому что Евангелие – это абсолютная альтернатива миру, который устроен на принципе власти и на принципе собственности.
Поэтому, если мы утверждаем, что христианство – принципиальная альтернатива миру, это означает ровно одно: христианское сообщество не может быть утверждено ни на принципе собственности, ни на принципе власти. И вообще воле Божьей не соответствует ни принцип собственности, ни принцип власти.
Это легко констатировать. Мы можем вслед за Иоанном Златоустом повторить, что первый грешник был тот, кто сказал: «Это моё». Но из этой пронзительной констатации ещё не следует, что мы в состоянии выстроить внятную доктрину того, как по-христиански можно было бы устроить отношения хотя бы внутри церкви. Чтобы избежать примата собственности и власти.
Как известно, в XIX веке мысль вполне внерелигиозная достаточно громко заявила о том, что собственность – это проклятие человечества. При этом ни Прудон, ни Макс Штирнер, ни Карл Маркс, ни их единомышленники людьми религиозными не были. Скорее наоборот: это или откровенные атеисты, или люди, индифферентные к религии.
Собственность потому проклятье, что она диктует характер отношений между людьми. Человек в первую очередь оценивается как «собственность»: сколько он стоит, что у него есть, – и только потом возникает вопрос, кто он такой. Отсюда вызревшая тоже в XIX веке идея ликвидации собственности. Утопизм социалистический и не только – это не единственный проект. Самый известный – это тот, который мы испытали на собственной шкуре, – ликвидация частной собственности. Но ещё Макс Штирнер упрекал Карла Маркса в том, что марксистский проект означает концентрацию собственности в руках государства. Штирнер оказался в этом смысле пророком. Он утверждал, что принцип собственности должен быть не преобразован, а просто снят. Потому что в любой другой форме он себя проявит, и диктат собственности окажется совершенно непреодолённым, как оно и вышло. Поскольку Штирнер был человеком нерелигиозным, а местами даже антирелигиозным, то ничего, кроме анархического мироустройства, он предложить не мог. Слабое место этой идеи было в том, что никто не знал, как мир смог бы себя защитить от рецидива той же самой собственности и власти, чтобы кто-то, воспользовавшись тем, что он сильнее, не захватил бы собственность. У Штирнера нет ресурса, за счёт которого это можно было бы надежно преодолеть. Известно, что человека сколько ни воспитывай, никто гарантий дать не может, тут справедлива пословица: «Сколько волка ни корми, он всё равно в лес смотрит».
Но сам принцип собственности, безусловно, порочен. Потому что человека он порабощает, подавляет. Потому что собственность и власть первичны относительно человека. Собственник – это как бы и не человек в первую очередь, это всего лишь какое-то функциональное проявление. А мир устроен таким образом, что любой из нас в первую очередь собственник.
Вот возникает вопрос: какую модель социальных отношений (и применительно к собственности) можно было бы предложить, чтобы она соответствовала духу и смыслу Евангелия? На сегодняшний день, я подчёркиваю, таких разработок не существует. Всё, что мы имеем в секулярном сознании, это признание, что собственность – проклятие.
Господь не творит собственности. Бог есть любовь, а в любви не может быть собственности. Любовь по определению – это готовность отдать себя другому. Принцип собственности от Бога не исходит. Когда говорится, что земля Господня, это не в том смысле, что Господь Бог – самый главный собственник. Земля ему принадлежит потому, что она Им сотворена. Но Богу она как предмет распоряжения не нужна. С божественных позиций она ничего не стоит. Владеть ею на самом деле очень накладно. Это только затрачивать усилия безо всякого приобретения.
На уровне принципов можно сколько угодно прокламировать, что собственность – это проявление падшего мира. Но возьмём сообщество христиан и попытаемся для него построить некоторую модель отношений. Хотя бы внутри него. Потому что отменить собственность для всех людей вообще – это самое неконструктивное, что только можно придумать. Это провоцирование хаоса. Но христиане отвечают за судьбу мира и человечества. Значит, они должны начать с себя. Выстроить некоторую модель отношений, которую можно было бы назвать социальной. Если это будет адекватная модель, то нормальные люди, посмотрев на неё, захотят или попасть в такое сообщество сами, или что-то оттуда позаимствовать.
Спрашивается, что это за модель? Как христиане могут здесь действовать согласно евангельским началам? Если мы не отвечаем на этот вопрос – значит, мы исключаем действие Евангелия в этом контексте. Получается, что Евангелие не полноценное откровение и не касается всех проявлений жизни человека. Однако оно их касается.
Тогда как это работает в части собственности? Вот представьте, вы спите у себя дома и в три часа ночи слышите поворот ключа в замочной скважине. На пороге появляюсь я, например, и говорю: «Здрасьте, я пришёл к себе домой. Разве у нас не всё общее?».
Модель нужна для того, чтобы понять, как может действовать принцип «всё общее». Она должна содержать ответы на вопросы: как, например, христиане, зарабатывая себе на жизнь, распределяют продукты собственного труда, как они организуют всё, что связано с хозяйственной стороной их существования. Что здесь есть такого, чего нет в более или менее социально сбалансированном сообществе, где богатые помогают бедным через разные каналы, где существуют формы работы с социально неуспешными, маргинализированными или нуждающимися в какой-то экстренной помощи людьми? Христианское сообщество должно всё это превышать?
Нельзя сказать, что Христос не устанавливает ничего в отношении собственности.
Откуда тогда апостольский принцип общения имущества, они его сами придумали? Или это иллюстрация кратковременного энтузиазма, что называется «от поющего сердца»? Нет, этот принцип вытекает из Евангелия как единственно христианский – когда твоё на самом деле не твоё. При этом если ты чувствуешь, что оно твоё, то у тебя никто не имеет права отобрать, никто не имеет права тебя обязать предоставить это в пользование, пока ты сам не созреешь.
Итак, христианин не может требовать отмены собственности для всего человечества. Но стоит предположить, что если христиане живут по-христиански, то вхождение в Церковь означает и возможность вхождения в совершенно новый режим социальных отношений, которого в этом мире нет. В церкви человек может избавиться от гнёта власти и собственности.
Но как это устроить? Юридические отношения, связанные с собственностью, не подлежат суду Божьему. Именно поэтому не бывает никакого от Бога данного режима осуществления власти. Мы привыкли думать, что демократия – если и не самый идеальный, то во всяком случае самый адекватный способ осуществления власти. Есть расхожая цитата, которую приписывают Черчиллю, что демократия – это всего лишь наименьшее из зол.
Термин «христианская демократия» нечестный, потому что в государствах, где христианские демократы были влиятельной политические силой, они представляли правый фланг. «Правый» в хорошем смысле слова – консервативные умеренные силы, противники левой идеологии, что как раз едва ли соответствует Евангелию. Кроме того, они выступают за ценности, прямо связанные с исторической, но никак не с духовной традицией. Если ты говоришь, что верховными общественными ценностями считаешь церковь, семью, стабильность и, допустим, собственность, то ты расписываешься в том, что ты не христианин. Если считать, что семья – стабильная атомарная ячейка общества, то, когда семья размывается, размываются устои, государство начинает лихорадить.
Если вдуматься, понятно, что христианские демократы хрестоматийны и тривиальны. Они никогда не были христианами как политическая сила. Это ещё и двусмысленный термин. Христиане – в первую очередь внутри себя – не будут искать возможности установить демократические процедуры. Они им даром не нужны. Это значит расписаться в том, что Дух Святой не действует, что мы не харизматическое сообщество, а охлос, которому подавай гарантии, как бы хуже не было. Поэтому епископом будет не лучший, а тот, который никому не мешает.
Тем не менее какую-то ответственную модель поведения, в том числе и политического, христиане должны были бы себе сформулировать. Конечно, не на случай, когда они придут к власти. Это иллюзорная перспектива. Ответственное социально-политическое поведение необходимо, чтобы быть «закваской». Ты служишь Богу тем, что ты «квасишь».
Точно так же и с собственностью. Это тоже форма «заквашивания» общественного сознания: создать такие отношения, в которых имущественный срез жизни будет занимать подобающее положение. Технически это непросто делать. Люди неспроста подпали под владычество отношений собственности и власти. При всей своей видимой уродливости они выступают очень мощными гарантами того, что общество стоит и никуда не девается, не разваливается.
Но прежде всего сами христиане должны понимать, как это всё устроить. Что нельзя, например, остановиться на том, что я, дескать, в своём доме хозяин, корова моя, дача моя, машина моя – вот ваши десять процентов, и отстаньте от меня. Нужны ещё деньги помочь больному? Я дам. Возникла критическая ситуация – вы хотите, чтобы я отдал половину моего заработка за три месяца? Ладно, я подумаю и отдам. Это христианская форма? Вообще говоря, это форма поведения любой более или менее тесно связанной корпорации безотносительно к тому, что именно её связывает. Например, футбольной или хоккейной команды. Получается, христиане берут пример с таких корпораций? Они вроде как должны задавать тон, быть закваской.
В чём тогда это заквашивание должно выражаться? В чём-то несоизмеримо большем, причём не количественно большем, а явно качественно большем. Мы живём в первую очередь общей жизнью. Следовательно, всё, что каждый из нас умеет, всё, чем каждый из нас владеет, всё, что каждый из нас может, является достоянием Божьим. Но это не должно трактоваться таким образом, что мы объявили всё Божьим, а пользуемся сами, – просто сошлись в колхоз и стараемся пользоваться совместно, чтобы всем хватало. Оно, может, и хорошо, но что-то очень элементарно. И потом всегда выяснится, что почему-то одни прибавочный продукт создают в больших количествах и хорошо умеют это делать, а другие это умеют плохо.
Если христиане хотят заквашивать общество, они вынуждены много чем владеть, много что этому обществу предъявлять. Должны быть продуманы целевые программы. Это должна быть очень высокая форма участия каждого человека в том, что является общественным делом, в том числе и обеспечение социума.
Как это сделать? Я не знаю ответа на этот вопрос. Мы живём в гигантском мегаполисе в разных медвежьих углах. Чтобы нам съехаться в одно место, нужно затрачивать гигантские усилия. Может быть, лучше жить сообществами не ради себя самих, а потому, что так адекватнее дух христианства? Организовать своё существование так, чтобы оно было удобно. Удобно по-христиански – так, чтобы всё, связанное с жизнеобеспечением, не давило на горло, не мешало заниматься главным делом жизни.
Это должно обернуться добровольно взятыми на себя ограничениями. Чтобы жить в минимальном достатке, надо раз и навсегда отказаться, например, от того, что ты непременно объедешь весь мир, побываешь на Канарских островах. С другой стороны, а зачем оно? У христианина должен быть какой-то внутренний порог. Нельзя иметь, например, роскошные вещи. Если они тебе, конечно, в наследство от прадедушки не достались. Тогда не надо выкидывать. Предмет роскоши, если ты его приобрёл сам, – это жутко неразумные затраты. И потому, что ты кучу денег на это угробил, и потому, что толком пользоваться этим невозможно. Роскошь – это то, с чего ты пылинки будешь сдувать.
Это ведь хрестоматийные вещи, а мне приходится об этом говорить в учебной аудитории. То есть это пока не общеизвестный постулат, который можно и не озвучивать.
О чём это говорит? О том, что мы катастрофически не умеем конвертировать свои христианские убеждения в выстраивание модели своего социального поведения.
Христиане не просто должны – они обязаны заботиться об устроении общественной жизни. Но в первую очередь предъявлять действующую модель устройства жизни изнутри себя. А не сочинять рецепты того, как приоблагородить жизнь общества, которое одичало и не замечает бедных и больных.
Так что задача христианства в том, чтобы менять логику мира сего. Не просто преодолевать методом отталкивания, а преобразовывать. Это и называется «заквашивание».
