На Руси этот праздник зовётся Ореховым Спасом. Но никакого сакрального смысла в этом нет. Просто настенных календарей не было, а время сбора урожаев как-то обозначать приходилось, вот и пользовались церковными праздниками. На Николу майского картошку сажаем, на Яблочный Спас плоды спеют, а на Ореховый – орехи.
Восточная же православная традиция гласит, что Нерукотворный образ Спасителя был запечатлён для эдесского царя Авгаря, страдавшего проказой. Авгарь послал к Иисусу художника с просьбой об исцелении, на случай отказа дав живописцу поручение написать портрет Христа. Но портрет художнику никак не удавался, тогда Христос умыл лицо и вытер его платом (убрусом), где чудесным образом остался отпечаток лика. По преданию, плат с ликом Спасителя исцелил царя Авгаря. Плат, или ещё его называют мандилион, в 944 году был торжественно перенесён из Эдессы в Константинополь, в храм Богоматери Фаросской, а в 1204 году святыня была похищена участниками IV Крестового похода и затем утрачена.
Передача Священного Мандилиона с ликом Христа жителями Эдессы в Месопотамии византийцам в 944 году.Образ Спаса Нерукотворного принято считать началом христианской иконографии. «Все иконы, какие бы они ни были, происходят от иконы Христа: есть икона Христа и все остальные», – говорит преподаватель церковного искусства Свято-Филаретовского института Александр Копировский. Икона берёт своё начало в античной живописи: на древних мозаиках и катакомбных росписях Христос обнаруживает удивительное сходство с Гелиосом или ещё каким-то греческим богом. Античные черты образ Христа пронесёт на себе на протяжении всей своей истории. Александр Иванов, работая над лицом Христа в «Явлении Мессии», будет смотреть и на Аполлона Бельведерского, и на Венеру Милосскую. Но что и как менялось в этом образе, так что богословы XX века смогли говорить об иконе как о «знамении Царства» и «небесном откровении»?
«Главное, что было сказано богословами об иконе, прозвучало в полемике иконопочитателей и иконоборцев в VIII–IX веках, – говорит Александр Копировский. – Иконоборцы очень последовательно отрицали саму возможность образа и делали это на достаточно высоком богословском и философском уровне». Можно ли изобразить Христа как Бога и Человека? Ответ не мог быть однозначным и лёгким. Острота, с которой был поставлен этот вопрос, оказала плодотворное влияние на дальнейшую модификацию античных истоков христианской иконы. После установления праздника Торжества Православия, связанного с официальным осуждением иконоборчества на Седьмом вселенском соборе, развитие иконописи получает новый импульс: возникают разные стили, язык иконы меняется вместе с церковной жизнью. Пользуясь во многом идущими от античности средствами выразительности, иконописцы стремятся показать преображённую плоть Христа и святых, пытаются придать образу личностные характеристики. Благо, утвердив саму возможность создания и почитания икон, отцы Седьмого вселенского собора ничего не постановили по поводу того, как именно нужно их писать, предоставив это самим иконописцам. «Смерть Бога», которую констатировал Ницше (видимо, не случайно тосковавший по прекрасным олимпийцам), и цепь «смертей», последовавших за ней, в том числе «смерть искусства», из которого уходят категории образа, центра, прекрасного и даже эстетического, поставила сегодня вопрос об иконе не менее радикально, чем в своё время его ставили иконоборцы. Уже с XIX века все попытки изобразить Христа приводят к одному из двух возможных результатов: посредственность или гениальность. «К образу, который может открыть нечто новое, сегодня прорываются единицы, – говорит Александр Копировский. – Но настоящая икона никогда не была уделом единиц: это соборное искусство. Не в смысле, что над одним образом обязательно трудится команда, а в том смысле, что создание иконы неотделимо от жизни христианской общины, от того, как Христос открывается ей и в ней».
Похоже, настало время по-новому и непредвзято услышать аргументацию иконоборцев о границах почитания образа и опасности за ним не разглядеть и не расслышать живого Христа. Образ – виртуальная реальность, и наше время как никакое другое знает её возможности и угрозы. В мире, где человек с двухлетнего возраста потребляет виртуальный контент, христианам, не теряя благоговения перед своим изобразительным наследием, надо смелее искать возможности говорить о Христе на том языке, на котором этот мир думает и общается. Надо дать Богу обратиться к человеку и через инфографику, и через анимацию, и через граффити, и через видеоролики, как давали Ему говорить на языке своего времени пророки, евангелисты и иконописцы. Но для начала не грех хорошо рассмотреть всё, что удалось в этой области создать, вынося из сокровищницы «и старое, и новое». И, может быть, сегодня особенно важно было бы разглядеть невыразимое не только в изображениях Христа и святых, но и в живом человеке – главной иконе Христа, созданной самим Богом.
