Когда говорят или пишут, что «в церкви заявили то-то и то-то» или «в церкви решили так-то и так-то», чаще всего речь идёт о мнении клирика, пусть и авторитетного. А как будет обозначено заявление всей Церкви? Это слово может прозвучать только от церковной полноты. При этом история зашла на такой вираж, что церковный собор не получается созвать чисто физически. И не последний вопрос здесь – роль мирян. Каково реальное значение мысли и молитвы людей без сана в устроении и жизни церкви? Насколько это сообщество внутри себя едино, чтобы могло прозвучать церковно?
Об этих и других вопросах мы беседуем с теми людьми церкви, кто уже несёт в ней реальную ответственность, чьё суждение по этим темам не праздно. Один из таких собеседников – журналист Даниил Сидоров, редактор-консультант интернет-журнала «Татьянин день», выпускающий редактор портала «Богослов.RU».
Даниил Сидоров. Фото: bogoslov.ru– О каком деле в церкви ты можешь сказать: вот это – моё?
– Наверное, всё, что связано с информационной работой. Это моя светская специальность, и всегда так получалось, что и в церкви я пригождался в этом качестве. В светских СМИ работал тоже и в какой-то период не очень хотел сотрудничать с церковными: это мир специфический, с плюсами и минусами. Тем не менее я оказывался востребован, потому что православных журналистов не так много.
– Понятно, что это твоё дело, но можно ли это назвать твоим служением?
– Наверное, можно. Если говорить о служении в церкви, то я шесть лет был алтарником и занимался самыми разными делами: от помощи в богослужении до чистки подсвечников и мытья полов – как в любом храме. А сейчас уже шесть лет организую лекции преподавателей МГУ в университетской церкви мученицы Татианы. Но журналисты церкви тоже очень нужны.
– Не без сомнений и с определёнными оговорками, но ты всё-таки сказал, что, наверное, это можно назвать служением, то есть у тебя есть какой-то внутренний критерий служения. Как различить: активность человека в церкви – это служение или нет?
– Я думаю, в широком смысле служение – всё, что человек делает ради высокой цели и по собственной воле. Это, конечно, громко звучит, а я стараюсь избегать высоких слов, хотя не всегда получается.
– Чего нам бояться высоких слов? Мы же христиане, у нас все слова высокие. Как ты думаешь, почему именно сейчас этот вопрос встал на повестку дня перед Синодом?
– Я понимаю, что «Стол» хочет придать особое значение вопросу о служении мирян, и это хорошо. Но не рассчитывал бы, что в ближайшее время совершится некий поворот. Мне кажется, вопрос этот на майском Синоде поставили потому, что до него просто «дошли руки». Это хорошо, но какими окажутся реальные результаты – не знаю. Дай Бог, проблема будет хотя бы осмыслена.
– Допустим, дошли руки у Синода, патриарха и Межсоборного присутствия. Своевременно ли это случилось, надо ещё подождать или едва успели запрыгнуть в последний вагон?
– В последний вагон – это когда случится пришествие антихриста и надо будет спасаться в пустыне. Я не алармист, мы не знаем времена и сроки (Деян. 1:7). Господь всегда даёт шанс, пока не настало скончание времён. Но откладывать вопрос о служении мирян точно не нужно.
– А какую проблему, как ты сказал, надо осмыслить?
– Есть много определений слова «миряне», и вообще, наверное, это не очень удачный термин. Раз апостол Иоанн Богослов говорит «не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей» (1 Ин. 2:15), то какие же мы миряне? Но более удачных и при этом распространённых аналогов не сложилось. Есть хороший термин «верные», однако сейчас он встречается только в богослужебной и богословской литературе. «Народ Божий» из апостола Петра (1 Пет. 2:9) – тоже хорошее определение, но как это будет в единственном числе? Можно сказать «верующий», но разве епископы и священники – не верующие? Ещё есть слово «прихожане», однако здесь всплывает потребительский оттенок: пришли, получили «религиозную услугу», ушли. Один пожилой священник предложил говорить «общинники», но не знаю, приживётся ли.
Апостол Иоанн Богослов. Фото: Архангельский музей изобразительных искусствА ведь люди, не имеющие священного сана, – это большинство в церкви! В значительной мере это и есть церковь, потому что её служение направлено преимущественно на них. Священников, а тем более епископов не может быть много, хотя пока их недостаточно. Недавно я организовывал круглый стол, на котором один батюшка, профессионально занимающийся социологическими исследованиями, сказал, что священников в Русской православной церкви по-прежнему меньше, чем белых медведей. «Я, – говорит, – жду, когда эти популяции наконец сравняются». (На самом деле мечта собеседника Д. Сидорова исполнилась – в РПЦ более 36 тыс. священников, в то время как популяция белых медведей, по данным Минприроды, насчитывает от 25 тыс. до 31 тыс. особей. – «Стол».) Но даже если священников станет 60 тысяч, что это за число в масштабе всей России?
Мне всегда было чуждо представление о церкви как о клерикальной корпорации, где мирянам отведена роль массовки, наполняющей храмы и создающей картинку. Очень хорошо, когда храмы полны, но если в этом всё назначение мирян, это просто ужасно. И совершенно не в духе православия! Даже католики отошли от разделения церкви на «учащую» и «учащуюся», на людей как бы первого и второго сорта, а у нас никогда и не было такой доктрины. Церковь – это все мы: иерархия, клир и миряне. Когда мои нецерковные друзья говорят «в церкви считают» или «ваша церковь вон какая», имея в виду слова и поступки тех или иных священников, я отвечаю: «Церковь – это и я тоже». Все мы христиане. Недостойные, и я в первую очередь, но христиане. Как сказано в коленопреклоненных молитвах на праздник Троицы, «Тебе единому согрешаем, но и Тебе единому служим».
Как миряне могут служить? Наверное, это главный вопрос, учитывая, что речь идёт о большинстве, «туловище» церковного тела. Важно, чтобы люди, не имеющие священного сана, были не пассивными единицами, не строчками в приходской отчётности, а жили в церкви. Это очень ясная цель. Только для трезвого взгляда надо понимать, что 100% членов церкви никогда не станут одинаково горячими и активными. Как по известному правилу Парето, 20% усилий приносят 80% результата, так же и большинство усилий в церкви всегда будет производиться меньшинством. Таковы законы человеческого общества. Но стремиться, чтобы доля активных мирян повышалась, можно и нужно.
– В служении духовенства многое понятно. Клирик в епископском чине управляет епархией, в священническом (или пресвитерском) – храмом и несёт пастырские заботы, диакон кадит и возглашает ектении. А надо ли различать чины и служения мирян?
– А для чего их различать? Чтобы дать какие-то преференции служащим мирянам? Я не уверен. И различных форм служения очень много!
Если мы говорим о храмовом служении, то должны быть люди, которые готовят службу. Должны быть те, кто помогает за богослужением диакону, священнику и тем более епископу. Должны быть те, кто моют, убирают, сторожат храм, готовят еду на общий стол (вообще говоря, братская трапеза в норме следует после каждой литургии). Есть много и других форм служения – внехрамовых. Надо заниматься воскресными школами, помогать больным и бездомным, общаться с молодёжью и новоначальными, миссионерствовать, освещать жизнь церкви в СМИ, организовывать просветительские лекции и семинары, взаимодействовать с государственными и общественными структурами, вести делопроизводство – всё это физически невозможно сгрузить на священников. Наконец, нужно преподавать в церковных учебных заведениях, готовить будущих пастырей и церковных специалистов! Даже свидетельство о Христе личным примером людям вне Церкви – тоже служение.
Фото: vk.com/tatiana_msuЯ не очень люблю аналогии церкви с армией, но ведь генералы без солдат ничего не сделают! Как и наоборот. А уж в церкви, по слову Христа, «многие станут из первых последними, а из последних – первыми» (Мф. 19:30) и «кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою» (Мк. 9:35). Может быть, труд уборщицы бабы Зины на Страшном Суде окажется ценнее, чем десяти священников? В церкви не может быть обслуживающего персонала, любую работу стоит уважать.
– Как и среди мирян: не надо думать, что есть служащие первого сорта, такие как Владимир Романович Легойда, а, положим, его заместители – второго.
– Мне кажется, сам Владимир Романович не согласился бы с подобной дифференциацией, он не чванливый человек. А если вернуться к богослужению, в православии всегда считалось, что оно совершается всей общиной (безусловно, во главе со священником), а не одним клириком, как в католицизме. И именно на общину оно направлено (бывают исключения: святитель Феофан Затворник много лет служил литургию в полном одиночестве, но это экстраординарная ситуация – на то он и затворник).
– Ну раз ты сам заговорил об общине, спрошу: как, на твой взгляд, соотносится служение человека, прежде всего мирянина, с его общиной?
– В норме каждый приход должен стать общиной, семьёй. И в идеале на приходе почти не должно быть наёмных работников. Обязанности бухгалтера можно поручить не каждому, но мыть пол или готовить еду могут все прихожане посменно. И есть приходы, где это практикуется. Если мы говорим об общине, должна быть общая ответственность за храм, за приход.
Могут ли существовать православные общины помимо приходских? По моему убеждению, это очень опционально. Есть люди, которым это требуется, но всех подталкивать и принуждать к подобному неправильно. «Кто может вместить, да вместит» (Мф. 19:12). Необходимая норма – именно приходская община.
– Связано ли, на твой взгляд, служение человека в церкви с его общинной жизнью?
– Ну да, люди – существа коллективные. Тем более когда мы говорим не о мирском коллективизме, а о церкви. Церковь – это собрание (ἐϰϰλησία), где люди «носят тяготы друг друга» (см. Гал. 6:2), помогают друг другу возрастать во Христе, делают вместе большое дело. Может ли быть служение в церкви вне общины? Опять же, мы знаем примеры отшельников, преподобной Марии Египетской, но это всё-таки исключение.
К сожалению, в 90-е годы многих людей покалечило увлечение экстраординарными формами подвига, крайней аскезой. До революции акцент в православии делался на монашеской жизни, а мирянская устраивалась как бы сама собой. В советское время дискутировать о роли мирян не приходилось: «Не до жиру, быть бы живу». А вот после 1988 года многие задумались, что делать, чтобы «наследовать жизнь вечную» (Мк. 10:17), и обратились к монашеской литературе (другой не было). А там – столпничество, юродство, отказ от гигиены, нанесение себе увечий… Я глубоко почитаю святых, использовавших такие практики, но ведь это экстремальные виды подвига! Далеко не каждый может их применять без вреда, как не все могут заниматься экстремальным спортом.
Сегодня о формах участия мирян в духовной жизни надо ещё размышлять. Часто получается, что миряне – это какие-то недомонахи, которые вроде бы должны делать всё то же самое, что и монашествующие, но из-за реалий современной жизни просто не могут. Даже в светских магазинах продаются календари, где указаны постные дни по монашескому уставу. Монастырский устав, выработанный в Средиземноморье, – прекрасный образец и проверенный путь спасения. Но насколько он применим в средней полосе России, в мегаполисе, к человеку на светской работе, который постоянно сталкивается со стрессом? То же самое касается дисциплины молитвы: каким должно быть минимальное молитвенное правило? И ещё вопрос – о формах отдыха. Ходить в театр, кино, ресторан, слушать музыку, заниматься фитнесом, гулять на природе – это всё греховно? Или нравственно нейтрально, только нужно, чтобы тебя ничто не поглощало, не становилось страстью? Я уже не говорю о том, что связано с семейной жизнью. Церковь благословляет брак: она это делает в качестве исключения, снисхождения к нашей слабости? Или это норма, к которой человек призван, а монашество – сверх нормы? Мне приходилось читать статью одной монахини (она, правда, была в расколе), что верующие супруги после каждой близости должны испытывать угрызения совести: не удержались, не смогли… Но, прости меня, это же шизофрения! С одной стороны, мы благословляем брак, в том числе его физический аспект («даждь им… единомыслие душ и телес» – говорится в последовании Таинства Венчания), а с другой, законные муж и жена должны «испытывать угрызения совести»! Мы что, хотим воспитать невротиков? Вполне естественно, что автор в итоге ушла из христианства, разочаровавшись во всём.
Венчание в храме Каргополя. Фото: Александр Коряков / КоммерсантъЕщё одна крайность, в которую уклоняются даже на страницах «Стола», – утверждение, что «традиционные семейные ценности» в российской культуре импортированы из протестантизма. Об этом, например, говорил в интервью вашему замечательному редактору, моей однокурснице Ольге Солодовниковой уважаемый мной религиовед Дмитрий Узланер. По его словам, в православии всегда особое внимание уделялось монашеству, а семья находилась на периферии. Простите, но если она не была в фокусе внимания, это же не значит, что семейных ценностей не было вообще! У моих православных родителей была вполне традиционная семья, у дедушки и бабушки (они на склоне лет вернулись к вере) – тем более, а про прабабушек и прадедушек, живших до революции, я и не говорю! Да, «традиционные ценности» – довольно неуклюжий эвфемизм, созданный, чтобы не говорить «христианские ценности» – не обижать мусульман, иудеев, буддистов. Но говорить, что в старой России проработанных семейных ценностей не было… Почитайте «Лето Господне» Шмелёва, где нарисован образец христианского семейного уклада: он что – протестантский, что ли? Нет, наш, православный! Просто сейчас приходится формулировать моменты, которые в традиционном обществе подразумевались сами собой. Что-то позаимствовали и у протестантов, но в подаче, а не в содержании.
– Как ты думаешь, опыт служения новомучеников Русской церкви в один из выдающихся периодов нашей церковной истории даёт нам какие-то ответы на вопросы о церковном служении мирян?
– Да, конечно. Если мы заглянем в наши святцы, то найдём там мирян, но до революции их было мало. А вот новомученики показали нам много образцов христианской жизни в обычной для нас среде, городской или сельской, с привычными нам проблемами.
Мне посчастливилось встретиться с дочерью священномученика Григория Самарина и слышать её рассказ о жизни отца. В 1937 году за отцом Григорием «пришли» и даже не дали попрощаться с семьёй, а у него пятеро детей и жена беременная. Можем себе это представить? Можем. Его вызывают по сфабрикованному делу, а он отказывается признавать вину, тогда как другие люди признают. В результате тех, кто оговорил себя, расстреливают, а его «всего лишь» отправляют в лагерь. Представимо? Представимо. Из лагеря он пишет письма детям, просит их слушаться маму, хорошо учиться, не забывать Церковь, молиться и надеяться на Бога. Понятно? Да. Это почти наш современник. Речь о диаконе, но ведь среди новомучеников много и мирян!
Священномученик Григорий Самарин. Фото: gradblagokolomna.ruТакие образцы праведника в миру есть не только в житиях, но и среди нас. Я вспоминаю недавно преставившегося профессора Григория Александровича Любимова, который был инициатором открытия Татьянинской церкви при МГУ. Не будучи изначально церковным человеком, он пришёл к мысли, что возвращение университетского храма – главное дело его жизни. За три года он добился, что храм вернули, а потом стал самым усердным прихожанином. И самым скромным. Он не приходил в церковных и светских наградах, которые у него были, никогда не напоминал, что ему мы обязаны храмом. Стоял в толпе такой же, как все: гладко выбритый, в очках, скромный костюмчик… И даже когда ему стало тяжело ходить, всё равно приходил не только на литургию, но и на всенощную. Не потому, что «так положено», а потому, что это было его внутренней потребностью.
– Как сегодня духовенство может помогать мирянам обретать качество человека, служащего Богу и Церкви?
– Я думаю, духовенству стоит доверять мирянам определённые участки служения в Церкви. Настоящий священник – это не сектантский гуру или спущенный сверху администратор, а лидер общины, который ведёт за собой братьев и сестёр. Если есть лидер – должны быть люди, которые его поддерживают, на которых можно опереться, которые могут сказать: «Отец, я придумал то-то и то-то, благословите». – «Замечательно, делай». И если нет замечаний, странностей, то и слава Богу.
Часто говорят, что миряне в нашей Поместной церкви довольно бесправны. Но в то же время, как ни парадоксально, они наиболее свободны. (Кстати, это вещи взаимосвязанные: как только мирянам дадут конкретные права, тут же встанет вопрос об их дисциплинарной ответственности.)
Что же касается информационного служения, то, на мой взгляд, будущее церкви за проектами, которые делают миряне. Они административно и финансово независимы, но при этом понимают, что такое церковь. Любят её со всеми недостатками, признают и почитают иерархию и не противопоставляют себя «официальному православию», как делали антицерковные ресурсы вроде «Портала-Credo.ru» или «Ахиллы». Мирянских проектов уже много: «Серафим», «Теоэстетика», «Линия Лунежевой», «Голосовое сообщение», «Лера в Большом Городе», «The Jugaat – истории людей», «Жизнь со смыслом» и так далее. Даже знаменитый журнал «Фома», несмотря на прямую связь с официальными церковными институциями, издаётся мирянами! В конце концов, «Стол» – тоже мирянский проект.
В этом, я думаю, большой шанс и большая надежда нашей церкви. В мирянских проектах можно обсуждать острые и проблемные темы, которые – чего скрывать! – на официальных площадках (разумеется, они тоже нужны) нередко предпочтут не поднимать. Но миряне будут говорить о проблемах не со злорадством, не с желанием «откопать скандал», кого-то унизить или, наоборот, всё приукрасить, а с болью о церкви и любовью к ней. Дай Бог, чтобы это росло и развивалось.
