Пандемия коронавируса в очередной раз напомнила нам о конечности нашей жизни. Многие психологи считают, что страх смерти – это страх жизни. Мы решили поговорить об этом с человеком, посвятившим много лет работе в 1-м Московском хосписе и, по всей видимости, знающим о смерти всё. Фредерика де Грааф по своему первому образованию филолог-славист, по второму – психолог, врач-рефлексотерапевт. А ещё она человек с необыкновенной судьбой: голландка, несколько лет прожившая в Англии, духовная дочь митрополита Антония Сурожского, которая приехала в Россию в 1970-е годы, чтобы работать волонтёром. В солнечный сентябрьский день мы устроились на лавочке. Многих пациентов хосписа вывезли во дворик подышать свежим осенним воздухом. Вокруг стояла удивительная тишина, и странно было осознавать, что хоспис находится совсем рядом со станцией метро «Спортивная», в средоточии людской суеты. – Почему человек боится смерти? В чём корни этого страха? – Я думаю, что причина в том, что мы не знаем Христа. Если бы мы знали, что Он воскрес... Он был Богом, но стал человеком. Он жил – как мы. Страдал, умирал, умер и воскрес. Мы в нём и Он в нас, и это значит, что мы будем с ним жить. Смерть – это, по словам владыки Антония Сурожского, «успение к большой Жизни». Намного большей, чем здесь. Но пока у человека нет личного опыта – независимо от того, верующий он или неверующий, – тогда, конечно, страх есть. Кажется, что это конец всего. А ведь вместо этого, вместо страха, можно готовиться к смерти не как к встрече с судьёй, хотя суд будет, но как к радости от встречи с Богом, который так нас любил. И умер на кресте, чтобы мы могли верить в его любовь. Этой встречи, я думаю, можно желать всей душой, чтобы быть с ним. Как говорит апостол Павел: я готов как-то оставаться здесь, но намного лучше бы быть с Христом, потому что пока я в теле – я незрячий, плохо вижу, что происходит. Я думаю, что пока у нас нет голода по Богу, голода встречи с ним, страх останется. Силуан Афонский об этом тоже говорит: он тосковал по Богу и говорил о стяжании святого духа. И пока нет такого опыта, чтобы мы хотели быть с ним (потому что он – Любовь, а не потому, что судья), страхи остаются, ведь мы хотим оставаться на земле, где нам всё понятно. И думаю, что только молитвой – не молитвословом, но внутренним пребыванием, молчанием – можно познать такой опыт. Молча быть со Христом перед его лицом, чтобы войти вглубь и в глубине встретиться прежде всего с собой и, по выражению владыки, «сквозь себя встретиться с Богом». Владыка Антоний говорил, что самый большой грех сейчас – это то, что мы поверхностно живём, ничего не видим и не встречаемся ни с собой, ни с Богом, ни друг с другом. Об этом моя книга «Открытость сердца». Это ключевой вопрос. Пока мы живём поверхностно, мы не знаем себя как образ Божий, как то, что Господь вложил в нас. Пока мы не встречаем наше настоящее «я» – всё поверхностно и неустойчиво.
Митрополит Сурожский Антоний. Фото: общественное достояние– По вашему опыту, есть ли отличие страха смерти верующего человека от неверующего? И в чём оно? – К сожалению, я здесь почти не вижу глубоко верующих людей. Печально, но Воскресение Христово не влияет на обыденную жизнь и на помышления, на переживания людей в нашей обыденной жизни. Как будто то, что произошло когда-то, не о нас. Но это очень глубоко касается нас, если мы открыты к этому. 95 % православных, крещёных, которых я вижу много лет здесь, в хосписе, на мой вопрос: «Вечная жизнь для вас что-то значит?» –отвечают: «Ну, наверное, что-то там есть». «Нет, не думаю». И, может быть, два-три человека из очень большого количества людей, которых я видела, были готовы ко встрече со Христом, чтобы перейти к нему с радостью. Остальные говорят: «Зачем? Почему так? Мне хотелось бы пожить немножко». Это тоже неплохо. Но о том, что нам предстоит встреча с Творцом, который нас любил до смерти, почти никто не думает. Поэтому разница между верующими и неверующих не очень большая. К сожалению. Ведь должно быть совсем по-другому. Для верных должно быть успение, а не просто конец жизни, а для большинства людей оно под вопросом. Лежала у нас одна старушка, я спросила её: «А вы верите, что после смерти есть жизнь?» Она говорит: «Нет». Я говорю: «А как мама ваша?» Она отвечает: «О, она приходит ко мне каждый день». Это так мило. Но это просто выбор слов. Где-то мы все знаем, что жизнь продолжается, потому что это вложено в нас, ведь в каждом человеке – верующем или нет – есть образ Божий. И вот эта печать Божья не даёт нам верить, что ничего не будет. И это не так важно, веришь или не веришь ей. Когда по-настоящему веришь, это играет большую роль. Но это бывает крайне редко. – Есть ли у вас знание о смерти, которое можно назвать новым? Было ли у вас какое-то откровение о тайне смерти? – У нас лежал пятилетний мальчик (в книге «Разлуки не будет» я об этом упоминаю). Он был без сознания, глаза закрыты, рядом мама и я. И вдруг он открывает глаза и упорно смотрит в потолок, его губы шевелятся. Потом он начал говорить с кем-то радостно, но без слов, глаза стали очень живыми, не такими, как в коме. И это длилось почти полчаса, долго. Такое бывает часто с детьми, но быстро заканчивается. Потом он снова вернулся в кому: это всегда знак, что близок переход в вечность. И было явно, что жизнь там для него есть. У другого мальчика была опухоль мозга. И его мама рассказывала мне, что с кем-то он разговаривал. Она его спросила: «С кем ты говорил?» Он отвечает: «С Данилой Московским». Не с Матронушкой или святым Пантелеймоном, а с ним. Но они его не знали: ни мама, ни сын. Она спросила: «И как он выглядел?» – Он красивый, молодой, в белом. – И что он тебе говорил? – Он сказал: не бойся, я с тобой! Вот это умилительный пример о том, что святые, которых мы даже не знаем, могут от Бога прийти и помочь. Личный пример. Когда моя сестра умирала от рака кишечника, я много молилась, и ночью вижу сон: святой держит перед собой образ Христа. Я знала, что это Иуда, брат Господень, он ничего мне не говорил, просто был. Это было за несколько дней до смерти моей сестры, которая умирала в Голландии, но мне не дали там быть рядом с ней. Потом я спросила у своих друзей-католиков, которые знают Иуду, брата Господня, и любят его больше, чем мы. Они послали мне фотографию – и это был точь-в-точь он, тот, что мне приснился. Он приходил ко мне, хотел помочь и был явно рядом. – Как отсутствие страха смерти может изменить жизнь? – Я думаю, что мы призваны к этому. Каждый христианин к этому призван, потому что с нами Бог и нам нечего бояться. Ни смерти, ничего, что может случиться. Тогда можно жить без страха и рисковать всем. Не бояться жить. Я думаю, что очень важно жить в настоящем, жить сейчас перед лицом Божьим, не задумываясь о прошлом и будущем, жить всем напором, как говорит владыка, на 100 % и радостно, потому что если нет радости – то мы напрасно верим. Если нет страха – есть радость, что мы можем жить бесстрашно и с полной отдачей другим. Не боимся, что они могут сказать, сделать, подумать, что может быть опасно. Ведь с нами Бог. Но это у тех, кто действительно не боится. Даже если будут убивать – значит, идём к Богу. – Были такие люди, которые не боялись и шли… – Да, но это только потому, что знали Христа. Только тогда. – Это меняет жизнь к лучшему? – Может и не к лучшему менять, но в глубине мы будем жить так, как Господь надеялся. Как авангард для него. А когда мы трусливо и опасливо живём, думаем, стоит ли что-то делать или, может, и не надо, – тогда мы не христиане. – Страх парализует волю. Откуда человеку взять мужество жить, если он узнал свой фатальный диагноз? – Во-первых, он не фатальный, как мы уже говорили. Человек стоит перед переходом, перед смертью. Тогда начинай встречаться с собой и сквозь себя – с Богом и с человеком. Остановись, чтобы посмотреть, что внутри. Болезнь – это не кара Божья. Иногда по естественным законам природы тело больше не выдерживает. Едим много сахара – это диабет, много курим – может быть рак лёгких. Это простые примеры, но многое зависит от нас. Важнее же всего то, что происходило и происходит в душе, ведь душа и тело – одно целое. И жизнь здесь нелегкая – в Москве и в России. Но это как раз и даёт возможность приблизиться к Богу. Когда чувствуешь, что всё не так легко, не так уютно, это даёт возможность раскрыться Ему. Я думаю, что в России больше возможностей встретить Христа, чем в другом месте. Потому что люди здесь беззащитные. А беззащитность – это ведь тоже черта Христа, осознанная. Он не боролся, когда его взяли в Гефсиманском саду, Он был беззащитен до конца, ведь и когда Он родился, не было места для Него, и в конце Его жизни для Него не было места, но Он не защищался. Когда мы понимаем, что в этом мы с Ним едины, то испытываем к Нему уважение и любовь. Это Бог, который с нами, когда нам плохо. Он понимает, Он всё пережил сам.
Картина Архипа Куинджи "Христос в Гефсиманском саду". Фото: Воронцовский дворец-музей, Алупка– Как вы относитесь к танатологии – науке о смерти? – Я лично не встречалась с этим. Знаю, что такое существует. Но боюсь, что это страх смерти. Владыка говорил: мы не можем готовиться к смерти, мы можем только готовиться к Жизни. И было бы намного полезней готовиться к этой встрече с Христом, с Богом, чем думать о смерти. Во-первых, мы не знаем, что есть смерть, – опыта нет. Поэтому мы не можем подготовить человека к смерти. Можно помочь человеку убрать то, что принадлежит к области смерти, то, о чём я говорила ранее. Но это не танатология. Были люди, которые умерли, а потом вернулись обратно, но это другое, они не умерли до конца. Только Лазарь, наверное, мог бы об этом говорить. Поэтому я думаю, что это всё напрасно. Ударение нужно ставить не на смерть, а на Жизнь. Лучше готовить людей к Жизни, чтобы они не боялись жить по причине страха смерти. Для меня лучше быть со Христом и жить. – Христиане верят, что смерть побеждена. Может быть, это самообман? Если это так для них, что с остальными? Надо ли их спасать и заботиться о них? – Не наша задача спасать людей. Я с удивлением слышу вопрос: это не самообман? Но почему мы тогда пасхальной ночью слышим: Христос Воскрес – Воистину Воскрес? Что это значит для каждого из нас? Это не только про Его воскресение, но и про наше воскресение с Ним, в Нём. Он воплотился, мы причащаемся, Он в нас, и мы уже не можем умереть. Он пришёл не только для верующих людей. Владыка был единственным человеком, который говорил про материю: Господь взял на себя материю Земли, каждый атом в Нём, в Его воплощении, каждый атом знает Творца. И каждый человек, взятый из земли, знает Творца. Он с ним. И я думаю, что каждый человек будет с Ним, если захочет. Владыка говорит, что критерий не в том, сколько ты постился, ходил в храмы, сколько поклонов делал. Суть в том, был ли ты человеком. Если ты был человеком, покормил человека, навестил его в тюрьме, в тебе было сострадание – для тебя есть место у Христа. Если не был человеком – не знаю, что тогда. Но две вещи мне очень нравятся. Владыка говорит: когда мы после смерти встретимся с Христом, увидим его глаза, его сострадание, его безмерную Любовь, мы падём и скажем: «Господи, по тебе всю жизнь душа моя тосковала..». И стыд, и ад в понимании владыки – это когда мы видим, кем мы могли бы быть по Его задумке. Второе: католический святой, которого я очень люблю, падре Пио, живший в Италии в прошлом веке, говорил, что после смерти мы будем стоять перед Христом, и Он спросит нас: «Хочешь ли ты быть со мной?». Потому что любовь – это свобода. Я не думаю, что кто-то скажет «нет», увидев Христа. Но Он даёт свободу. Конечно, какой-то процесс очищения есть. Владыка говорит, что неправда не может быть там, но какой это процесс – неизвестно. Мы все можем быть с Ним, и это обнадёживает. Владыка был на Всемирном совете церквей в Дели в 1950-х годах. И он смотрел, как они там, в Индии, молились Богу, по его словам, Иисусовой молитвой. И вдруг он понял, что они молились тому же Богу, просто восприятие искажено. Думать о том, что только православные спасутся, – ужасно. Тогда бы я не хотела быть православной, потому что тогда три четверти людей не сможет быть с Богом. Но Он умер за всех, за каждого человека, а не только за христиан.
