Самый пререкаемый российский художник грузинского происхождения по странному стечению обстоятельств ушёл в мир иной сразу вослед папе римскому Франциску. Подобные совпадения всегда интересны. Точно так же трогательно – и вместе с тем нелепо – летом 2009 года подряд скончались Людмила Зыкина и Майкл Джексон. Не иначе как ироническая улыбка Господа Бога?
Папе и скульптору-монументалисту определённо теперь есть о чём побеседовать. В Церетели, к слову, тоже было что-то латиноамериканское. Неслучайно скульптор-гигант задумал изготовить 80-метрового Христа и даже сам рассматривал свой памятник как полемику с бразильским: «Руки моего Христа обращены к народу, это Христос-Вероучитель. В то время как знаменитый Христос-Искупитель, который стоит на вершине горы в Рио-де-Жанейро, благословляет народ Бразилии».
Очевидно, что желание догнать и перегнать бразильцев сыграло с художником злую шутку: он перегнал латиноамериканский образец по размерам (скромно сделав свой памятник всего-то в два раза больше!), но именно вследствие этого не смог найти места для своего творения на всех необъятных российских просторах.
И так, кажется, у него было примерно во всём: его биография – это приключения Гулливера в стране лилипутов.
Музей-мастерская Зураба Церетели на ул. Большая Грузинская. Фото: Тихонова Пелагия / Агентство «Москва»Жизнь Церетели и Франциска определённо «рифмуется»: оба во главу угла ставили предельно широко понимаемое человеколюбие и представляли себе образ Христа с широко распростёртыми объятиями. Оба сочетали гротеск и монументальность с почти детской непосредственностью и сентиментальностью. Были одновременно грандиозны и беззащитны. Политизированы и аполитичны. Оба пытались выступать миротворцами, наводить мосты, говорить о мире в разгар войны. Оба потерпели в этом деле поражение и ушли под осуждающий присвист оппонентов. Непонятые, непризнанные, заблудившиеся в истории.
Как заметил один из пользователей запрещённой соцсети о Церетели, «при некоторой неоднозначности его творческого наследия мужик он был неплохой» (в принципе, то же самое признают и критики ушедшего папы в отношении понтифика). Оба помогали бедным и гонимым (сведений об их делах в сфере благотворительности, в том числе тайных, немало), жалели слабых и как будто бы совсем не обижались на хейт.
При этом как администратор от искусства и администратор от религии и Церетели, и Франциск пережили одну главную в своей жизни трагедию: начав с борьбы с действительностью, с противостояния капитализму, в конечном итоге они оба были этим самым капитализмом придавлены. История обоих – пример того, как христианство, искусство, красота становятся жертвой рынка.
Статуя Иисуса Христа работы скульптора Зураба Церетели. Фото: Санкт-Петербургская Епархия Русской Православной Церкви (Московский Патриархат)Когда смотришь одновременно на его психоделические автобусные остановки в Абхазии, напоминающие парк Гюэль в Барселоне, на мозаики Пицунды и на его поздние памятники правителям – что-то здесь явно не сходится. Проще всего списать всё на «нравственное падение» художника. Будто бы начинавший при советской власти как «грузинский Антонио Гауди», друг Шагала и ученик Пикассо, из смелого авангардиста Церетели превратился в системного «придворного артиста».
Действительно, от юноши с диссидентскими наклонностями, творческий путь которого начался в древнем Гелатском монастыре (в молодости он участвовал в экспедициях Института истории в монастырь, срисовывал там древние фрески), он стал не просто чиновником от искусства, но активным пропагандистом и в каком-то смысле воплощением власти, пришедшей в 90-х. Но что там произошло на самом деле, и произошло ли, – никто доподлинно не знает.
Применительно к церковной тематике, трагедия Церетели в том, что он всегда, в сущности, делал одно и то же: рисовал кресты, лепил изображения святых и бредил церковной историей. И, кажется, был в этом деле абсолютно искренним. Только при советской власти всё это было смелостью, риском и подвигом, а в наши дни стало бизнесом и конъюнктурой. И даже растущий с каждым годом размер его памятников (апофеозом стал 33-метровый Христос на 47-метровом пьедестале) не менял здесь ничего принципиально.
Сам Церетели этой точки перехода как будто не заметил. Он словно остался в 1990 году. И в этом он был настоящий художник – по мышлению. Как писатель Набоков, некогда не заметивший распада Российской империи (очаровательная фраза: «В октябре 17 года я был мучительно влюблён и потому Октябрьской революции не заметил»), Церетели, при всей своей вовлечёности в политику, «не заметил» распада Советского Союза. Он так и не смог принять, что единого, по Маяковскому, «человечьего общежитья» так и не случилось. Что Россия и Грузия теперь уже окончательно разные страны и что пути народов разошлись. И что не поможет здесь даже общая православная вера.
«Аллея правителей России» в усадьбе Василия Татищева в селе Болдино. Фото: Кузьмичёнок Василий / Агентство «Москва»Не согласный с таким положением вещей, Церетели отчаянно пытался грести против течения и самонадеянно выступить в роли посредника в восстановлении российско-грузинских отношений, привлекая к этому Грузинскую православную церковь. Его тезис о том, что у грузин и русских «общий крест и общая религия», на момент его смерти, впрочем, так и повис в воздухе.
Единственное, чего ему удалось добиться, – это серия красивых фотокарточек. Самые свежие из которых – от 2013 года. Наверное, 2013 год и был точкой его максимального успеха как политика. Тогда именно в галерее искусств Зураба Церетели на Пречистенке, 19 в Москве состоялся торжественный приём по случаю визита в Москву патриарха всея Грузии Илии II. Заметим, что именно в мастерской Церетели, а не в МИДе и не на приёме у российского президента, патриарх Илия сделал своё важнейшее публичное заявление: Россия и Грузия обязаны сделать всё, «чтобы мы оставались братьями», и в том, что произошло, в 2008 году, «не виноваты ни Россия, ни Грузия». Впрочем, прекрасные слова патриарха – «Любовь между Грузией и Россией будет вечной!» – уже тогда выглядели некоторой «маниловщиной». И все участники встречи понимали, что жизнь гораздо сложнее.
На вопрос, с кем он в российско-грузинском конфликте, Церетели отвечал: «Я – за искусство! А люди пусть сперва изучат свою историю. Тогда всё станет ясно и без меня. Земля крутится, жизнь как карусель: сегодня так, завтра так. Главное – следить за собой». Но, по закону жанра, «нет пророка в своём отечестве», поэтому Грузия подвиги батоно Зураба не оценила. Он так и не понял, что российско-грузинская дружба в XXI веке стала маргинальной темой даже в церковных кругах. Когда прижизненный бронзовый памятник патриарху Илии II, изготовленный Церетели по собственной инициативе, не был принят Грузинской Патриархией, художник то ли сознательно промолчал, то ли на самом деле не понял.
Русская церковь выразила своё отношение к творчеству Церетели ещё более радикально: ему прямо заявили, что то, что он делает, – «против православной традиции». В частности, Санкт- Петербургская епархия уверенно «открестилась» от гигантского Христа, заявив, что не рада таким непрошеным подаркам.
Зураб Церетели. Фото: Киселев Сергей / Агентство «Москва»По нынешним временам, Церетели был не просто «пощёчиной общественному вкусу» – в политическом отношении он был как герой «Доктора Живаго» – «насмешкой над этим миром, его оскорблением». Его главными праздниками в истории так и остались падение Берлинской стены и договор о сокращении ядерных вооружений между США и СССР. Поэтому его, возможно, главный памятник на политическую тему – «Добро побеждает зло», установленный в Нью-Йорке в 1990 году по случаю окончания Холодной войны, – составлен из обезвреженных ядерных боеголовок. Он действительно верил, что «блаженны миротворцы», как будто бы искренне верил в добрую волю политиков. И даже как-то назвал святыми идеологов советско-американского сближения: «Когда списали ракеты “Першинг-2” и СС-20 и мир успокоился, у меня родилась идея. Кто мог их списать? Я подумал, что ими могут быть только святые люди, цель которых – спасти человечество».
Возможно, в душе Зураб Константинович и остался главным художником московских Олимпийских игр 1980 года. Как будто главным девизом всего, что он делал, было: «Быстрее, выше, сильнее!». В его искусстве однозначно было много от спорта. Из всего объёма евангельских истин он, пожалуй, больше всего соответствовал словам о том, что «Царство Небесное силою берётся, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11: 12).
Отчаянное желание художника добраться до неба любыми способами, пусть даже при помощи админресурса, сквозит во всех его работах, особенно поздних. И, пожалуй, это самая болезненная и спорная тема его наследия. Творец (с маленькой буквы) порой словно бросал вызов Творцу (с большой). Именно это вызывало у художественного мира если и не презрение, то снисходительную иронию: «Он хотел покрыть своими творениями всю землю и дотянуться до неба, и если бы нашёл финансирование, то, думаю, построил бы и Вавилонскую башню» (автор высказывания – Наталья Барабаш).
Поэтому реакция современников на него была безжалостна. В России его ненавидели за Петра-Колумба, «испортившего Москву», и за «шашлык» (он же «шампур») на Тишинской площади. В Грузии – просто не считали его своим последние 30 лет и почти не заметили его смерти. Хотя и похоронили как полагается – в Тбилисском пантеоне выдающихся грузинских деятелей. Но тележурналистов на похоронах почти не было.
Вид на памятник Петру I между стрелкой острова Балчуг и Крымской набережной. Фото: Максим Мишин / Агентство «Москва»Единственная страна, которая сегодня не мечтает избавиться от наследия Церетели, – это, как ни странно, Абхазия, которой, явно по воле Божией, достались его самые лучшие неполитические работы – ранние авангардистские мозаики. Столь же безусловно прекрасные, как и ранние киноработы Никиты Михалкова. Поэтому, несмотря на память о грузино-абхазской войне, абхазское государство не намерено их сносить (как говорят абхазские чиновники, «мы не считаем их памятниками грузинского искусства, мы видим в них культурное наследие Абхазии»).
Сам Церетели при жизни на критику в свой адрес никак не реагировал и, кажется, ничуть не страдал от того, что его мало любили в обществе: «Я всегда встаю в хорошем настроении. Отец мой, когда рано вставал, пел. Это и мне передалось. Открываешь глаза – и столько поводов для радости, вай!».
