Матушка забеременела от другого

Она была совсем не готова к той жизни, которой я себя посвятил. И сейчас я понимаю, что таких женщин, которые к ней готовы, у нас в церкви вообще очень мало. Когда священник занимается настоящим стопроцентным душепопечением, тут и с супруги другой спрос. 

Я так иногда ей объяснял: «Тебе не хватает времени со мной, ты пытаешься разными способами привлечь к себе внимание, но не это нужно. Нам никогда не будет хватать вместе проведённого времени, но мы можем сделать качество этого времени другим, более высоким, если мы Богу угождаем вместе. Ты мне помогаешь, ты за моей спиной, ты моя помощница, моя соратница, я через это сближаюсь с тобой. Моё сближение с Богом будет означать сближение с тобой». 

Она хороший по меркам этого мира человек, она пыталась, но что-то не получилось у неё просто потому, что она действительно не возрожденный человек, как протестанты говорят. Эта внутренняя метаморфоза, которая случается в нормальном случае при покаянии и крещении, у неё не произошла. Те религиозные установки, которые в неё вложили родители, не дают силы сами по себе. Это установки, которые были, положим, у фарисеев в первом веке нашей эры. Вроде человек творит добро, помогает бедным, ещё что-то хорошее делает, но сердце-то не меняется и просто сил нет для доброты, для любви, для милосердия. 

Это то, чем Ветхий завет от Нового завета отличается. Новый завет – это завет инициативы. Мы увидим это и в притче о талантах (Мф 25: 14–30) например, и в притче о милосердном самарянине (Лк 10: 25–37) или в притче о неверном управителе (Лк 16: 1–9). Везде показано, что по закону ты должен одно сделать, а ты берёшь и делаешь сверх того, что по закону. Так и в притче о десяти девах: тебе сказали встретить жениха – ты идёшь, но то, что нужно масла с собой взять, ты сам должен догадаться. Тебе прощают долг, но ты должен сам догадаться и скорее простить долг своему должнику. Исцелили десять прокажённых – ты сам должен догадаться вернуться, чтобы поблагодарить Христа. Христианство – Завет возрождённых, тех, у кого есть инициатива и кому даются силы. Без этого всё, что человек может, – в лучшем случае достигнуть пределов Закона. Невозрождённый человек всегда будет искать возможности всё делать по минимуму, минимального качества. Он другого ищет, его приоритеты будут всё время расходиться с приоритетами человека, возрождённого Христом.

– Получается, что ваши пути сразу начали расходиться?

– До того, как жена пришла беременная от другого человека, она четырежды мне изменяла… с четырьмя мужчинами. Это только то, что я точно знаю.

– Вы каждый раз прощали?

– Прощал. Надеялся, что это возрождение будет и у неё, она нормальный человек – хороший, добрый. Я вспоминаю, как наши пути стали расходиться всё сильнее и заметнее. Меня перевели в храм, где настоятель – секретарь епархии, умный, интеллигентный, богатый, любит красиво устроить богослужение, всегда говорит проповеди, которые людей привлекают. От него, кстати, тоже когда-то ушла жена. Он нас приглашал к себе в гости – в праздники и не только. И на этих посиделках, которые он устраивал, мне было не по себе от пустоты происходящего, я ими тяготился. А жене – наоборот – всё это очень нравилось: и разговоры, и шутки, и компания. Я потом уж как-то задумался и понял, что все четыре известные мне измены жены связаны с кругом, который там собирался. Я подумал даже, что всё это, может, нарочно против меня было подстроено. Доказательств никаких нет, конечно, только догадки, но не на пустом месте.

Однажды я на епархиальном собрании презентовал свой образовательный проект. Всё понравилось самому высокому начальству, мне сказали: «Молодец! Отлично! Запускаем, через год отчитаешься».

Потом подходит ко мне секретарь епархии, говорит: «Ты не обольщайся. Начальство уехало, а мы остались. Мы не будем выполнять твои капризы, и сам не вздумай! Если ты не хочешь уйти в запрет или вообще лишиться сана, то через год должен будешь доложить, что у тебя ничего не получилось».

Секретарь епархии – очень влиятельный человек со связями в патриархии и не только. Ну и всё, собственно. Мне пришлось через год сказать, что ничего не получилось, хотя у меня всё классно получалось. Я подчиниться – подчинился, но у меня был такой внутренний бунт, что я не мог ничего с собой сделать. Я не мог остановиться и стал выплёскивать своё возмущение по-умному, как умел. В соцсетях публиковал какие-то материалы разоблачительные, но так, что комар носа не подточит. Подкопаться под меня они не могли – в своих материалах я опирался на отцов церкви, на каноны. И это всё жутко бесило их всех, что дело у меня идёт, а они его задвигают, хотя должны в этом участвовать.

Когда возникла вся эта ситуация с моей женой – это было торжество моего архиерея: ну что, великий миссионер и просветитель, довыпендривался! А помнишь, ты всех учил, как надо жить? Так тебе и надо! 

Фото: Виктор Чернов/РИА Новости

А на самом деле в его власти было очень легко это всё не только прекратить, а даже помочь мне в том, что я делал для церкви и для людей. Он мог бы мне просто дать нормальный приход. Да не нормальный – любой! Пусть в деревню бы меня отправил с женой. И она бы, глядишь, осталась со мной, и было бы место, где я мог собирать свою общину. Но прихода мне никто не давал, и я чувствовал себя временами как взрослый сорокалетний мужчина, которому родители запрещают жениться. Я встречал таких людей, которые до седых волос никак не могли жениться, потому что мама запрещала без какого-то объяснения причин. Так и мне запрещали иметь свою общину без объяснения причин, когда вокруг меня были люди. Такая у них педагогика – смирять, чтобы я превратился в такого же, как они, церковного бюрократа. Может, я, конечно, ошибаюсь, не знаю, но сейчас я вижу это именно так. 

Архиерей во всей этой ситуации, к сожалению, повёл себя не очень тактично. Да ещё наш город – большая деревня, все друг друга знают. Новость про это всё разлетелась со скоростью света. Идёшь по улице, а какая-нибудь прихожанка, которая откуда-то что-то узнала, тебя встречает – и дальше могут быть два варианта. Чаще всего: ой, нам вас так жалко! А иногда и наоборот – ухмылка, усмешка.

– Вы рассказываете про секретаря епархии, и его образ двоится. Это человек талантливый в молитве, богослужении, проповеди – с одной стороны, а с другой – человек, поощряющий разврат. Хочется воскликнуть словами апостола Иакова: разве может из одного источника течь горькая и сладкая вода?

– К сожалению, здесь какая-то византийская модель существует. Я читал у Скабаллановича про византийских императоров, что те являлись узурпаторами до момента надевания на себя красных бархатных башмаков. Он мог быть пьяницей, мог быть блудником – кем угодно, и все это знали,  но как только он эти бархатные башмаки надел, то сразу считается уже как бы Божьим избранником. У нас эта схема где-то на подкорке современного сознания клириков сохраняется: если человек ритуалы правильно выполняет, особые одежды носит – значит, он духовный и никто не смотрит на то, как он живёт. Это никого не волнует.  

– Вы описали две реакции условных прихожанок. Ваш развод имеет большой резонанс в церковной среде? 

– Всё же простые верующие в большинстве своём не знают об этом, тем более не знают каких-то подробностей. Я не афиширую, понятно. Из-за того, что причины произошедшего людям неведомы, то и для знающих что-то это просто какой-то абсурд, загадка. Но они и живут в церкви, где такие загадки на каждом шагу. 

Вот, допустим, случай. Мы создали хорошую общину, которая занималась помощью слепым. Мы привозили женщин из интерната слепых на богослужение, потом вместе трапезничали, общались и увозили их обратно. Для всех это было великое счастье. Никому эти слепые до нас были не нужны ни в каких храмах. Когда нашу общину разгромили, эти слепые опять оказались никому не нужны, но никого это вообще не волновало. Сейчас люди спрашивают: а почему к нам никто не приезжает? Что им сказать? Что мне пришлось уехать, а на моё место поставили священника, который просто не захотел этим заниматься? 

Здесь проблема экклезиологическая, связанная с воплощением принципа соборности в нашей церкви. Очень важно, как появляются в церкви те, кто отвечает за её жизнь и служение. Необходимо, чтобы была преемственность, чтобы законно рукоположенные епископы рукополагали законно нового епископа. Это необходимо, но этого недостаточно. Если брать учение и практику Древней церкви, то община сначала выбирала себе епископа для себя самой. Его не просто рукополагали законно избранные епископы, а его рукополагали в эту общину, которая за него проголосовала. И тогда становится понятна роль верующего человека, члена этой общины. Как минимум это тот, кто был допущен до голосования и избрания. У людей церковных была уникальная привилегия и ответственность: для своей общины ты мог выбирать пресвитеров, епископов. Выбирать – а не просто молчаливо принимать тех, кого почему-то прислали. Естественно, выбирали самых лучших.

– А те никуда не собрались уезжать от своей общины…

– Да. А потом… А потом произошла метаморфоза после Миланского эдикта в 313 году, когда церковь постепенно стала государственной, власть церковная – власть любви в общине – была замещена властью правящей бюрократии – государственной и церковной. 

– Недоумение малознакомых прихожан понятно, а ваша община, друзья как отреагировали на развод и то, что ему предшествовало?

– Друзьям, конечно, я всё рассказал, они всё это понимают. В итоге мы пришли к такому выводу, что нам лучше собираться где-нибудь в кафе или дома у кого-то. Мы ходим исповедоваться и причащаться в разные храмы, но после службы никогда не собираемся на территории какого-то храма – просто чтобы не быть никому должными. Это делает нас свободными. Мы отдельно собираемся, изучаем Писание, учение церкви, занимаемся катехизацией – и нам хорошо друг с другом.

– А как отреагировал ваш архиерей на развод, формальным инициатором которого вы стали? 

– С одной стороны, он меня пожалел. С другой стороны, он меня обвинил. Дело в том, что когда патриарх запустил все эти проекты: миссии, катехизации, молодёжек и так далее, – это породило много трудностей для всех. Я сейчас опять-таки скажу свою гипотезу, что на самом деле архиереи на местах начали это всё блокировать, организовали тихий саботаж всех этих процессов. Им вообще не выгодно всем этим заниматься – средств эти служения не приносят, а напротив – требуют изначальных вложений. Все главные «игроки», занимающие в епархиях руководящие должности и имеющие реальные деньги и власть, заняты, как вы понимаете, не миссией, не молодёжной работой и не катехизацией. Делать они это не умеют и не хотят, как и не хотят, чтобы кто-то зарабатывал на этом авторитет, потесняя их. Единственное оправдание их перед патриархом было в том, что у них совсем ничего не получается. Когда вдруг появляются какие-то активисты вроде меня, например, которые говорят: «Всё получается, всё нормально – надо просто работать, надо просто делать Христово дело – и всё получится!» – они не могут этого терпеть.

И если у такого человека сбой в жизни – это только ещё одно доказательство, что у него ничего не выходит.

– Проблема разводов в церкви, кажется, растёт и не щадит ни мирян, ни клириков. Вы понимаете, что можно этому противопоставить? Особую подготовку к выбору между браком и безбрачием перед выходом на служение? Разрешение второбрачия священнослужителей в каких-то особых случаях? Что-то ещё?

– Самая главная наша проблема, как я вижу, – это проблема так называемого двойного членства. Задаёшь вопрос: кто такой православный? Слышишь два абсолютно разных ответа, и они оба приемлемы, правда, для разных аудиторий. Один ответ: это человек крещёный, который ходит в храм. В другом ответе масса разных условий, связанных с особым мировоззрением, традициями, обычаями и так далее. Для каждого из этих ответов существует свой центр сплочённости. Первый центр сплоченности – вокруг таинства Евхаристии. А второй центр сплоченности, по сути, существует вокруг государства. Почему государство может быть центром сплочённости верующих? Существует такое понятие, которое придумал в своё время Руссо: «гражданская религия». Она отвечает на внутреннюю потребность людей в мистическом, а религиозные лидеры пытаются помочь правящей элите создать на этой базе проект типа «Святая Русь». В центре этого проекта – благополучие, это не имеет никакого отношения к Евангелию и Церкви. Здесь и Христос не нужен, всё это было и до Христа – например, в Древнем Риме. Церковь приспосабливается к существующей гражданской религии, а гражданская религия усваивает себе какие-то религиозные, христианские понятия для объяснения самой себя. Но это не значит, что церковь развалилась. Церковь существует в своих верных людях, но рядом живёт некая псевдоцерковь. Новомученик Михаил Новосёлов и другие наши новомученики говорили об этом (например, исповедник веры XX века Сергей Фудель писал про «тёмный двойник Церкви». – «Стол»).

Какой выход я вижу? Нам надо возвращаться к проекту домашних церквей. В Чарлстоне, православном храме в Америке, священник говорит мне: «У меня на приходе 30 семей», то есть он считает не по головам, а по семьям. Я спрашиваю: «А если человек не имеет семьи?». Он отвечает: «У нас такой порядок, что если человек не семейный, тогда какая-то семья берёт попечение над ним». Это пришло из протестантизма, и в американском православии это хорошо приросло. В воскресенье, когда семья собирается после литургии на трапезу, они этого человека приглашают к себе в дом или в кафе, туда идёт и священник.

Если церковь будет иметь центры сплочённости во Христе и в себе, а не вовне, то вовлечённые в неё семьи станут, возможно, более целостными.

Фото: Алексей Зотов/Коммерсантъ

Сейчас, я считаю (и так действую), нужно создавать центры сплочённости не на приходе – ими должны стать образовательные программы для верующих, где люди вместе бы постигали Христа, приобщались к церковной традиции, к Писанию, к богословию, к христианской культуре. У этой ситуации есть свои плюсы и минусы. Например, люди могут прийти, обучиться и просто уйти. Но они вместе уже прожили какую-то качественную часть своего времени, познакомились, подружились и могут принять решение в пользу сохранения своего единства, круга друзей. Это лучше, чем формальное единство на приходе, где люди едва знают друг друга. Кто-то остаётся в качестве волонтёра или тьютора, он может помогать людям проходить тот же путь, постигать традицию, Слово Божье и так далее. А кто-то по-доброму выходит из проекта и дальше пытается уже сам что-то делать и как-то жить. 

– Остающиеся становятся некоей общиной, стараются жить вместе?

– В том-то и дело, что это община, но принципиально вне прихода, они причащаются в разных местах. Мы, скажем, набираем три учебные группы. Одну группу ведёт, положим, отец Георгий. Кто хочет – записывайтесь к нему. Раз к нему никто не записался или записались, а потом ушли, – ну извини, отец Георгий, значит, люди не захотели к тебе идти. Это очень классно, тут не скажешь: «Меня назначил архиерей!». И это работает на соединение людей в вере, а значит, и в жизни. 

Так я пока и живу. Существует такое правило, согласно которому, если священник три месяца остаётся за штатом, то его отправляют в запрет. Чтобы не попасть в запрет, мне предложили такой вариант: дали номинальный приход, который я никогда не смогу восстановить. У меня есть документ, который говорит о том, что я не бродяга какой-то, что я законный священник. И вот я занимаюсь миссией, пропагандой этого просветительского подхода, который описал. Люди включаются – и дальше запускаются какие-то процессы соборности снизу. Христианство и должно быть волонтёрское, свободное, неформальное. Это реально. Очень важный пункт – не пытаться войти в структуру каких-то епархиальных отделов. Можно с ними дружить, можно для них что-то делать, но не должно быть подчинения им. Как только они начинают командовать, они сразу всё разрушают. Потому что у них немножко другие планы, их задача – отчёт. А для нас: если собрали пять человек и трое из них воцерковляются – отлично. Если за год 3 человека качественно воцерковятся – это очень хороший результат. Для епархиального отчёта это смешные цифры.

Продолжение следует; часть 1; часть 2