Известны были случаи, когда заключённые начинали охотиться на чаек с голыми руками, искать их гнёзда с яйцами. Особо терпеливые дожидались, пока из яиц вылупятся и подрастут птенцы, привыкнут к человеку и, когда на костях нарастал жирок и мясо, душили и ели птиц. Если таких охотников ловили, им накидывали ещё по три года лагеря за нарушение режима. И всё-таки у чаек ещё была свобода перелететь на берег и гнездоваться в безопасности, в отличие от человека, который если уж и угодил на Соловки, то пропал.
Соловки. Вид с Сельдяного мыса на Кремль после пожара в 1932 году. Фото: Дом-музей Михаила Пришвина / Отдел ГЛМС 1930 года свой срок отбывал здесь священник Владимир Введенский. На остров его привезли весной уже больным стариком, хотя ему было всего 60 лет. Таких доходяг не отправляли ни валить лес, ни таскать баланы: для них было немало грязной работы в лагере. Отцу Владимиру выпало работать дневальным, сушильщиком белья и сборщиком утильсырья. Его не столько тяготила грязная работа, сколько чёткое ощущение потери всего человеческого в здешних людях и тоска по родным, которые остались на материке в статусе лишенцев. Даже когда зеков стал валить тиф и священнику пришлось тягать огромные кули с рваной зловонной одеждой на санобработку, для него это было терпимо. Больница тогда быстро переполнилась, и тифозных стали свозить в зрительный зал и просторное фойе местного самодеятельного театра. Койки стояли на сцене и в коридорах. А умирающие лежали и под койками, и на полу – в проходах. Всё это Введенский смог пережить. А червь тоски по родным точил и делал своё дело. Ни свиданий, ни помощи, ни даже писем не было от них, только мучительное и ужасающее неведение.
+++
В первый раз отца Владимира привлекли по известному шуйскому делу в 1922 году. Хотя ни он сам, ни кто другой по его научению в те дни на шуйскую площадь не выходил. Да и служил тогда священник в приходе села Лежнёва Ковровского уезда. Но дело было громким, и кара за противостояние большевистской власти должна была быть безжалостной.
Священник Владимир Введенский с прихожанами у храма. Фото: comissvyat.blogspot.comТогда несколько тысяч человек – стариков, детей, женщин и мужиков с окрестных фабрик – вышли к Воскресенскому собору, чтобы не допустить отъёма церковных ценностей. Внутри себя прихожане давно обо всём договорились и вместо храмового имущества пожертвовали свои кровные на помощь голодающим. Но большевикам этого было мало. Рабочие ещё говорили, что безбожная комиссия приходит в храм пьяная, ходит в шапках и лезет в алтарь. Столкновение было неизбежно. Да только что у мужиков-то? Колья да рогатины. А солдаты пригнали два грузовика с пулемётами и дали очередью. Кого-то сразу поубивали, кого-то потом по приговору отправили к стенке или в лагеря. Но сама эта история стала поводом для большевиков, чтобы развернуть против церковников настоящий террор. Вот отца Владимира и взяли из его Лежнёва по делу о сопротивлении изъятию церковных ценностей. Помариновали его в застенках и через некоторое время отпустили.
В 1930 году мощным тралом ОГПУ снова прошлись по церквам. На этот раз отца Владимира взяли по доносу.
На жёлтой бумаге аккуратно было выведено чернилами: «Поп Владимир Введенский через церковь и молебны по домам разносит антисоветскую заразу – свои религиозные суждения, ведёт агитацию против колхозов, налогов и других мероприятий советской власти. С амвона произносит проповеди почти после каждого богослужения, и главным образом у священников происходят собрания верующих по своему плану, где они дают инструкции сей черни».
При допросе отец Владимир показал, что лично он живёт замкнуто, кроме храма почти никуда и не ходит, что его три дочери и сынок много занимаются, и им надо помогать.
На момент допроса Покровский храм, в котором служил батюшка, уже был закрыт, всё личное имущество священника описано, а жене строго-настрого запретили что-либо продавать.
Следователь на допросе много курил. Щурясь, он задавал вопросы несколько лениво, так как знал, что дело уже решённое.
– А что касаемо обновленческой ориентации? Вот граждане… – чекист искал в документе нужную строчку. – Вот! Граждане Смирнов и Цветков говорили, что выступали с такой инициативой.
– А как же, выступали, да. Но я лично и остальной церковный причт были не согласны с этим, как, например, в части хотя бы того, что мы, церковные служители, при этом должны были выполнять только исключительно свои обязанности как бы «технически». Это как же можно Богу технически молиться и служить? – отвечал священник. – Да и люди эти потом ушли от нас почему-то. Смирнов этот из церкви совсем ушёл, а Цветков служит священником в селе Хомутово Тейковского района.
– Да, служит. Пока…
В начале февраля с вьюгой и морозами отца Владимира переправили в шуйскую тюрьму. А уже 11 февраля следствие было закончено. В обвинении значилось, что антисоветская группа в Лежнёве вела «агитацию и пропаганду, направленную к срыву проводимых мероприятий и возбуждению крестьян и рабочих Лежнёвского района против советской власти. Группа спаяна на почве единства религиозных воззрений и общности политических интересов. Встречаясь в церкви после молений под видом решения церковных дел, разрешали вопросы антисоветского характера».
Старшая дочь Мария в ходатайстве о помиловании писала, что батюшка стар и весьма болен.
– Ну как же так? – плакала она в кабинете ОГПУ. – У него ещё недавно было воспаление лёгких. Вы видели – папа хромает? Так у него паралич левой ноги! Да он не видит наполовину, ведь у него ещё и паралич наружной мышцы правого глаза! Сидеть батюшка не может, у него седалищный нерв постоянно воспаляется.
Но машину было не остановить. Введенскому выписали три года концлагеря. Через полтора месяца в чреве баржи «Клара Цеткин» священник прибыл на остров.
Соловецкие заключенные на борту баржи "Клара Цеткин". Фото: гцсп.мвд.рф+++
В тот год в лагере был «аншлаг». За год с материка навезли людей, и всего соловецкую землю топтали уже более 70 тысяч зеков. Тесно было везде: в бараках, на построении, в шеренгах по дороге на работу. Спали на многоярусных нарах боком, вещи клали под голову, но ноги всё равно свисали. А ещё с барачной темнотой и вонью к зекам приходили их ночные друзья – вши и клопы.
На утреннем построении отец Владимир признал некоторых архиереев. На поверке очень важно было стоять ровно и кричать «здра» дружнее. Если начальнику лагеря что-то не нравилось, могли поставить на «выстойку» на час или два. Могли избить. Могли бросить в карцер. И вот стояли профессора, офицеры, герои войны, архиепископы и как сумасшедшие орали «здра». Так они должны были перевоспитываться. Только в охране и мелком начальстве лагеря служили чекисты, которых отправили на Соловки за провинность и преступления. Как преступники могут перевоспитать «преступников»? Никто этот вопрос не задавал. Там вообще вместе с талой водой весь смысл растворялся где-то среди огромных тёсанных временем валунов.
Когда зеков разводили по работам, кремлёвский двор пустел, и тут показывались калеки-доходяги, которые оставались внутри, чтобы собирать мусор и делать какие-то внутренние работы. Среди таких устроился и отец Владимир.
В лагерной характеристике священника значилось, что он «трудолюбивый и исполнительный работник, несмотря на свой преклонный возраст. Дисциплинирован и вежлив. Взысканиям и вообще замечаниям не подвергался. В культурной работе не участвует как служитель культа».
Но на Соловках нужны не только эти качества. Нужна ещё и воля к жизни, и сила терпения.
Ночью зеки набивались в холодные бараки. В грязном вонючем тряпье все тут были вперемешку: и архипастыри, и блатная шпана. Жались друг ко другу на нарах, но места всё равно не хватало. Тогда дневальный отец Владимир повелел им лечь набок:
– А ну, давайте, ребятки, на бочок! Давайте дружнее. Так, глядишь, всех и поместим.
Он прошёлся вдоль деревянных настилов и коленями прижал крайних, чтобы они не упали на пол.
Когда барак утих и даже блатные успокоились, батюшка услышал какие-то осторожные всхлипы. В углу барака плакал седой старик, профессор из новеньких.
– Что, родной, били?
– Били, – ответил старик. – Но это не страшно. А то, что мы хуже зверья тут все, – вот это страшно. И стыдно…
– Будет тебе, родной. Твою совесть Бог ведает. Ему её и доверь. А сейчас ложись. На бочок и к стороне.
***
Через год, в марте 1931-го, на очередной проверке администрация лагеря составила характеристику на отца Владимира Введенского как антисоветски настроенного элемента, служителя религиозного культа. Тогда вообще гайки по этому делу закрутили. С этого лета лагерь был полностью укомплектован спецами, и последних монахов, кто ещё подвизался в Соловецком монастыре до прихода большевиков, отправили на материк.
Введенского откомандировали на Анзер, в 4-е отделение Соловецкого лагеря. Лагерный лекарь осмотрел пожилого священника и поставил диагноз: «Миокардит, артериосклероз, истощение и старческая слабость».
Через месяц, 3 апреля, с уходом дня отец Владимир скончался. Его похоронили на кладбище у Воскресенской церкви, которая и сейчас стоит на острове Анзер.
Воскресенская церковь на острове Анзер. Фото: Trasprd / WikimediaУзнав о смерти отца, дочь священника Анна написала заявление в Лежнёвский районный исполнительный комитет с просьбой восстановить её в гражданских правах. К тому времени они с матерью уже успели потерять всё, что нажили до ареста отца, и надорвать здоровье на лесоповале. В сентябре её дело было рассмотрено. В протоколе РИК значится: «Введенская лишена избирательных прав как иждивенка служителя культа. Лояльности к советской власти не проявила. В ходатайстве отказать». Дальше их следы теряются в гуще трагических событий века.
Священномученик Владимир прославлен в лике святых Архиерейским собором Русской православной церкви в августе 2000 года.
