Началось это именно в ночь на Пасху, в 1991 году. Я учился на журфаке, и вечером кто-то более близкий к религии, чем я, кажется Миша, позвал всю компанию: пойдем в храм, посмотрим – сегодня Пасха! До этого я ни разу не был на Пасху в храме. Пошли пешком по ночному городу и через кладбище. У Ивановской церкви было не протолкнуться, я даже засомневался, стоит ли лезть в эту толчею. Но тут к нам подошли милиционеры, сказали, что сейчас идти туда не надо – и наши колебания сразу исчезли, мы двинулись в храм. Дальше притвора, правда, мы не протиснулись, постояли немного и пошли домой в общагу. Я пытался всю дорогу обнаружить в себе хоть какие-то ощущения – но нет, ни церковное пение не показалось мне красивым, ни иконы, ни лица. Я думал, а что если Бог меня окликнет, может незаметно, но так, что я пойму. Но нет – не окликнул. Неожиданное случилось, когда мы вернулись. Окликнул меня кто-то другой. Только мы подошли к общежитию, как прибежали с новостью, что нас зовет Вовчик, мой одноклассник, с которым мы вместе поступили в универ – у него там что-то вроде дуэли в соседней общаге. Ну, всякие стычки и сражения тогда были делом частым, думаю, не только в Екатеринбурге. Но дуэли!
Оказывается, Вовчик заступился за девчонок, к которым ломились в комнату, дело дошло до драки, но он попросил соперника драться с передышками – за год до этого ножом ему пробили печень, и он быстро уставал. Чтобы устраивать эти передышки Вовке был нужен секундант. Так и было, они начали, дрался Вовка лихо, лупил своего визави. Но в конце концов попросился отдохнуть. Соперник, уже получивший изрядно, радостно согласился и пошел на вахту к телефону-автомату. Он кому-то позвонил, вернулся и попросил ещё чуть отдохнуть. Вдруг послышался шум – на нас бежали пять мужиков с монтировками. «Этот, этот и этот», – показал Стас, как звали Вовкиного соперника. Оказывается, он вызвал «бригаду скорой помощи», как это называли. Силы были слишком неравны. Подробности опускаю. Я потом долго лечил разбитую голову, Миша спину. Двое успели убежать – их ни в коей мере не подозревали в трусости, лучшее и самое смелое средство от пяти монтировок – быстрый бег. Это мы знали.
Через несколько месяцев, в августе 1991-го, за день или за два до путча я крестился – так же бессознательно, как пошел на своё первое богослужение. Приехал на каникулы к родителям в Коломну, и мама сказала: «Сын, надо креститься, один ты у нас в семье нехристь остался». И я крестился, чтобы её порадовать. После крещения отец Василий, введя меня в алтарь, сказал: «Вижу, что всё это тебе не очень интересно. Но знаешь, будет тебе плохо – помолись Христу, будет хорошо – поблагодари Его. Вот и всё, что нужно».
В ноябре 1992-го мне было очень плохо, по совету отца Василия я начал молиться и через три месяца попал в Екатеринбурге на оглашение, которое закончилось на Пасху 1994 года.
А первое пасхальное впечатление ко мне пришло в августе в Коломне. Ничего особенного не произошло, я просто открыл дверь подъезда и вышел утром во двор дома, где прошло моё детство, и в меня пробралось что-то, потерянное ещё в юности, в последних классах школы – детские острота и свежесть ощущений. Свежесть не та, которая от новых впечатлений, а напротив, от старых, родных – оттого, что весь этот мир – твой: утренние люди, разгорающийся солнечный свет, незабываемый запах, какой бывает только у августовского утра, звук шумящей листвы на коренастом ясене, забравшись на который, мы могли бесконечно лазать по его высоким толстым ветвям (когда его через несколько лет спилили, я «огорчился даже до смерти», как Иона). Я уже забыл к этому времени, что мир такой – и вот вспомнил и пока не забываю. Точнее всех о таком сказал Пастернак:
Жизнь вернулась так же беспричинно,
Как когда-то странно прервалась.
Я на той же улице старинной,
Как тогда, в тот летний день и час.
Те же люди и заботы те же,
И пожар заката (в моём случае рассвета. – О.Г.) не остыл…
Алина Гарбузняк
Впервые сознательно в пасхальном богослужении я участвовала в 2013 году. Церковные праздники, как известно, начинаются с вечера, и эту вечерню я запомнила на всю жизнь, потому что именно на ней я вдруг поняла: Пасха — это о чём? Нет, то, что Христос воскрес и это повод для радости, я знала с детства. Куличи и красивые яйца ведь ровно про это: все их дарят друг другу, обнимаются и говорят «Христос воскрес!» Эти куличи и яйца, кстати, стояли в соседней с часовней комнате, ждали освящения через окропление святой водой.
Пасхальная вечерня имеет интересную структуру: начинается она как постовое богослужение, а завершается как праздничное. И этот переход от печали к радости, эта граница отмечена особым песнопением, от которого мне в тот вечер стало худо. Это особый прокимен специально для этого дня, где раз 5 или больше повторяется припев (в русском переводе): «Восстань, Боже, суди землю, ибо Ты владычествуешь над всеми народами». Хор начинает его петь – и священник удаляется в ризницу, чтобы переоблачиться в белые одежды.
Когда я впервые услышала эти слова, у меня подкосились ноги. Разве можно так пугать людей на Пасху? Тут ведь про радость воскресения, а не про Страшный суд. Повторение этого припева раз семь ввело меня в подобие транса, я уже готова была поверить, что из ризницы сейчас выйдет воскресший Христос. Но выйдет не с куличом и красным яйцом, а с жезлом, чтобы нас всех с нашими куличами судить. Тогда вроде пронесло: вышел отец Георгий и просто продолжил службу в светлом одеянии.
После того вечера, я, конечно, консультировалась с людьми учеными: при чем здесь Страшный суд и зачем мы о нём ещё и просим? Я с удивлением узнала, что наступление Дня Господня (который в простонародье называется Страшным судом) – самое заветное желание всех христиан: Господь ведь придет, а мы Его так любим… Ты разве не молишься о приближении Дня Господня?
Я предпочла оставить этот вопрос без ответа. На прокимне пасхальной вечерни вот уже который год у меня по обыкновению дрожат коленки и я пытаюсь понять: молюсь ли я о том же самом вместе с хором или нет?
Ксения Цветкова
Эта Пасха – моя двенадцатая. Но вспомнить я хочу не Пасху 2010 года, мою первую Пасху после воцерковления. А Пасху за четыре года да этого. Мне кажется, что она изменила мою жизнь сильнее.
Весну 2006 года я встретила в Германии и была, как мне тогда казалось, абсолютно счастлива. Дело в том, что лет с 15 я думала о том, что из России надо уезжать, и 22 года я встретила в Германии с твёрдой уверенностью и некоторыми основаниями тут и остаться. Мне было там хорошо – никакой тоски по родине, друзьям, родным...
Новый год и Рождество (про Рождество я тогда не думала). Не поехать ли в Россию? Нет. Наступил апрель. Немцы готовились праздновать Пасху. И мне почему-то захотелось поехать в Россию. На неделю. Уехала в итоге на две с лишним. За это время о Христе не думала, Он появлялся только как присказка «Христос воскресе!» – «Воистину воскресе!». Но много думала о том, что уезжать из России неправильно. Не знала, почему неправильно, но это стало очевидным.
Я вернулась в Германию в конце апреля – в России тогда была грязь и было, а там – цвели деревья и всё было голубым и зелёным. И несколько месяцев впереди, чтобы этим насладиться.
Через три месяца я вернулась в Россию насовсем, ещё через полгода пошла на оглашение, которое длилось почти три года, хотя могло быть гораздо короче. Между Пасхой 2006 с куличами, нецерковными друзьями и крашеными яйцами и Пасхой 2010 с радостью о Воскресшем было ещё три Пасхи. Но я помню только одну – Пасху 2008 года, когда всё могло пойти не туда, но об этом сегодня не хочется вспоминать.
А 2006 год я вспоминаю с нежностью – деревья в цвету, и пусть Христос для меня ещё не воскрес, но ожидание новой жизни где-то рядом.
