«Я не встречал человека, которого бы отталкивало православное богослужение»

Итак, границы богослужебного собрания существовали, и они строго блюлись церковью, потому что богослужение должно совершаться в едином духе и едином смысле, о чём со временем стали забывать. И иногда люди собираются не в едином духе, хотя они и не враждуют друг с другом, а иногда они встречаются не в едином смысле или они этого смысла просто не видят и не понимают. Конечно, здесь главная проблема – это вопрос богослужебного языка, но не только. Люди не понимают древних образов, символов, знаков. А в богослужении всё это есть, причём в немалом количестве, и всё это имеет значение. Богослужебная культура церкви чрезвычайно развитая, чрезвычайно глубокая, и если ей овладеть, то это большой дар для любого человека, особенно современного, который не умеет общаться, который одинок, который часто не может выразить словами свой духовный опыт – у него нет для этого слов. Жалко бывает молодёжь, которая порой совсем далека от этой культуры и немножко странно выглядит в храме – как будто эти люди здесь не свои. А они должны быть своими, если у них есть стремление к Богу! Пусть даже они, допустим, ещё не крещёные или ещё не верующие. Но если есть стремление к Богу – значит, Бог им откроется. Надо только им в этом помочь – и богослужение здесь имеет огромное значение. Есть множество людей, которые пришли к Богу, только придя в храм. Хотя есть люди, которые всю жизнь ходят в храм – и от Бога далеки.

Как богослужение меняет человека

Софья Андросенко: Вы упомянули, что древняя церковь лучше знала свои границы: знала, кто она, знала своих и могла ясно определить место каждого. А чем в традиции обеспечивалась такая ясность?

Зоя Дашевская: Вопрос в том, что мы содержательно подразумеваем под словом «традиция». В двух словах довольно сложно сказать, что такое традиция. Она была очень разнообразной, она имела многие формы и зависела от времени, места, сложившейся местной культуры. Вместе с тем можно говорить о какой-то церковной норме. Можно обратиться и к древним свидетельствам, и к литургико-каноническим памятникам, и к самому тексту богослужений. 

Соглашусь с отцом Георгием: важно, чтобы каждый человек мог приобщиться к полноте подлинной богослужебной традиции и оказался бы при этом не один. То, что пережито вместе как служение Богу, меняет жизнь людей. Сегодня человек антропологически несколько изменился – он слабее, он меньше вмещает, он труднее концентрирует своё внимание, он склонен «отключаться» и не присутствовать здесь и сейчас… 

Священник Георгий Кочетков: …ему труднее общаться.

Зоя Дашевская: Совершенно верно. А богослужение в свёрнутом, концентрированном виде как раз содержит возможность общения и служения как славословия, хвалы Богу, которая воспевается «единым сердцем и едиными устами». И здесь, конечно, вопрос богослужебного языка и ясности богослужебного чина, внятности происходящего всем участвующим принципиален. 

Богослужение предполагает общение людей с Богом и между собою во Христе. Да, бывает, что люди приходят на богослужение, чтобы спрятаться, уйти, переключиться из этого мира суеты, информационного прессинга, прийти к чему-то подлинному, набрать в лёгкие кислород – и «выпрыгнуть» обратно. Но богослужение как событие веры и жизни – это не то, что даёт тебе возможность выключиться, чтобы потом вернуться в пространство суеты: оно предполагает подлинную жизнь. Это то пространство, в котором и время течёт по-другому, как сказано поэтом, «на луговине той, где время не бежит». Не бежит. И ты имеешь возможность вместе с близкими тебе людьми, с родными во Христе, вместе предстоять пред лицом Божьим и общаться, может быть, даже и невербально. 

Сегодня человек, мне кажется, вообще эту способность вот так быть единым с кем-то другим на глубине почти утратил, а богослужение ему её возвращает. Он может стать выше, лучше и глубже, чем он думает о себе. То, что происходит с людьми во время богослужения, – это не какая-то магия, не то что ты окунулся в мёртвую воду, затем в живую, а потом вышел каким-то иным. Ты действительно можешь выйти иным, но по-другому, – иным во Христе. И богослужение даёт человеку возможность преодолеть то одиночество, от которого он убегает в игры, в какие-то иные формы…

Священник Георгий Кочетков: …или в страсти.

Зоя Дашевская: В страсти. Опыт единой молитвы, опыт подлинной радости и хвалы возвращает человеку его подлинную меру, его «вертикаль» и «горизонталь» в общении с другими людьми – и таким образом его освящает, меняет, преображает. Эти моменты в богослужении сегодня закрыты, загромождены, как дорога может быть завалена камнями – и проблемами понятности богослужения, и перегруженностью чина, и напластованием элементов разных традиций, которые когда-то работали, имели свою ценность и, может быть, очень глубокий и внятный смысл – но сегодня этот смысл отчасти утрачен или утерян совсем. И нужно помочь человеку разобрать эти завалы, чтобы он мог пройти к главному. Нужны усилия и со стороны тех, кто совершает богослужение, и со стороны тех, кто хочет в нём участвовать, чтобы было возможно общение во время богослужения. Тогда оно будет единым общим действием – не коллективным, а соборным, то есть не умаляющим личность каждого участника. Это и есть подлинная глубина и красота богослужения, которую сегодня с первого взгляда даже не видно.

Как Юра Кочетков руководил «культмассовым сектором»

Софья Андросенко: Можете вспомнить своё первое впечатление от соприкосновения с подлинным в богослужении? Что это было? Что вам запомнилось? 

Священник Георгий Кочетков: Это было уж очень давно, но, конечно, я всё хорошо помню – и первый раз, когда я пришёл в храм, когда меня крестили в 10 лет. И когда потом в 14 лет я был в Ленинграде на экскурсии, было Рождество, и захотелось пойти в храм, потому что это был какой-то источник света. Это одно из первых впечатлений. И уже потом в 16–17 лет, когда я ещё не был верующим, меня притягивало богослужение. Я интересовался искусством, культурой эпохи Ренессанса и потом древнерусским искусством, собирал книги, открытки. Мне было интересно побывать в этом пространстве – я его чувствовал, хотя у меня ещё не хватало слов, чтобы его как-то обозначить или кому-то об этом рассказать. Но я очень быстро стал приглашать с собой друзей – ещё школьников, старшеклассников. Формально, официально это была экскурсия, это называлось «культмассовый сектор». Мне это всегда очень нравилось – и то, что он «культ», и то, что он «массовый». Почему-то мне было интересно не только своё собственное восприятие богослужения, но и то, как его воспринимают другие люди. А реакция у всех была. Уже позже, когда я стал студентом и стал верующим, я приглашал своих неверующих однокашников. Один из них, будущий мой крестник, как-то сказал: “It is a great performance, but it isn’t for me”. И в первое мгновение я подумал: «О чём с человеком говорить? Если это просто замечательное представление, но это не для него, тогда о чём говорить?». Но оказалось, что это была только первая реакция, а может быть, немножко рисовка другого человека, который тоже не знал, как себя выразить. На самом деле внутри человека всегда есть какой-то поиск, и всегда есть поиск лучшего и высшего. В храме это раскрывается значительно быстрее и богаче – даже если человек сначала с этим ментально борется, это он сам с собой борется. 

Я, конечно, всегда богослужения очень любил. В советские времена храмов было очень мало. На всю Москву было всего-навсего 43 или 44 храма. И там всегда было очень много народу. Народ был в основном простой, потому что все непростые люди, которые находили в себе смелость переступить порог храма, прятались, чтобы их никто не заметил, чтобы их, не дай Бог, никто не засёк. Были же случаи… Я помню одного профессора, проректора большого московского института, которого выгнали с работы только потому, что на него написали донос студенты, увидевшие его в храме! Только увидели в храме, написали донос – и всё. Люди знали, что такое может быть. Сейчас, конечно, время другое. В этом отношении никаких опасностей нет. Сейчас другие опасности – более тяжёлые, более трудные. 

Богослужение людей очень затрагивает, к нему трудно относиться равнодушно. Хотя я видел людей, которые приходили в храм, искали, но не стали православными – как раз из-за того, что трудно было обратиться к священникам. Священники по советской привычке прятались, ведь им так долго запрещалось общаться с людьми даже в храме, не только где-то ещё, потому что всё можно было назвать религиозной пропагандой, а это была статья Уголовного кодекса, и поэтому они ни с кем не общались. Люди приходили и не знали, почему они не могут подойти к священнику. Им казалось, что за ними следят. Они не знали, что следят-то за священниками, а не за ними. За ними-то не следили, во всяком случае в Москве, а за священниками за всеми следили. Всегда были соглядатаи, но они смотрели, как правило, не на народ. И вот были люди, которые потом уходили, искали что-то другое. Кто-то уходил в другую конфессию, а кто-то даже в другую религию – туда, где проще, где больше эмоций, где что-то более привычное, обычное. И, конечно, мне всегда было жалко этих людей, хотя я понимал, почему так произошло. 

Богослужение должно найти своё исконное место. Оно должно работать, оно должно приводить ко Христу. Само по себе богослужение – это ещё не явление Христа народу. Но оно движет людей ко Христу, если человек хочет двигаться, если он не сопротивляется. Но для того чтобы богослужение такую роль играло, оказывается, нужно очень много сделать. Мы тоже пытаемся что-то делать. Да, есть вопросы, но есть и интересные ответы. Есть разногласия. Это тоже нормально, это жизнь. Жизнь не бывает одномерной. Так что богослужение – это огромная сила. Хотя, конечно, мы все понимаем, что христианская жизнь в целом – это не только богослужение. А если и богослужение – то уже в более широком, глубоком смысле слова, когда можно всю жизнь человека назвать богослужением.

Софья Андросенко: Спасибо, отец Георгий. Да, я никогда не забуду ваши слова на одной из конференций по катехизации в Свято-Филаретовском институте – был лет 15 назад такой цикл, – и вы говорили, что катехизация это служение Слова, и оно всегда богослужение, даже если катехизатор в шортах. 

Священник Георгий Кочетков: Даже если это, простите, женщина.

Софья Андросенко: В этом смысле, конечно, границы понятия богослужения могут быть сильно расширены. Зоя Михайловна, можете вспомнить вашу первую встречу с богослужением?

Зоя Дашевская: Я выросла в семье, где не было никаких религиозных исканий и поползновений к вере. Мой поиск был очень личный, он был связан с поиском правды Божьей, совести, истины. Это был актуальный жизненный вопрос: есть истина или нет? И каким образом это можно приложить к собственной жизни? Однажды друзья – мой студенческий курс, с многими из них мы дружим до сих пор – пригласили меня на пасхальное богослужение, и моим первым литургическим опытом стало пасхальное богослужение в Меншиковой башне. Это оставило такое ликующее, радостное впечатление, которое потом невозможно было забыть, и я в течение долгого времени заходила в храм, в том числе и на «Речном вокзале», где жили мои родители, и всё ждала, когда же начнётся «вот это», когда будут петь то же самое. И меня так расстраивало и удивляло: почему же нет? Где же, где это ликование?

Уже потом этот поиск привёл меня к воцерковлению, во многом это было связано со служением отца Георгия и с храмами, которые открывало наше братство в Москве. Как показал опыт, богослужения по своему впечатлению не обязательно бывают такими – ликующими, радостными. Они могут быть очень сосредоточенными, собранными, во время богослужения даже могут происходить какие-то непростые тяжёлые события, как это было, например, на Сретение 1994 года во Владимирском соборе бывшего Сретенского монастыря – я была на этом богослужении как оглашаемая. И я этого тоже никогда не забуду. Это было связано с определёнными обстоятельствами в жизни отца Георгия и всего тогда Сретенского и Преображенского братства – с попыткой захвата этого храма нашими оппонентами и передачи его подворью Псково-Печерского монастыря после того, как этот храм был восстановлен братством для богослужения и возвращён церкви.

В какой-то момент я поняла, что должна участвовать в богослужении максимально, насколько это возможно. Что можно было найти для сестры 20 с небольшим лет, особенно не умеющей ни петь, ни читать церковно – а мне в своё время очень хотелось петь, я очень стремилась к этому, и это тоже было связано с тем, чтобы участвовать в богослужении максимально. Можно было купить такую книжку – «Православный богослужебный сборник». И я стала ходить с нею на все богослужения и следить за всем, что поётся и читается. Там было, конечно, не всё, но хотя бы что-то. 

Мне было важно никогда не присутствовать просто на фоне богослужения. Хотелось всегда чётко и внятно понимать, что происходит и в чём я соучаствую. И когда отец Георгий читал все молитвы громко вслух для всего народа, это было для меня принципиально важно. В 1990-е мы в хоре пели на церковнославянском языке, но потом появилась возможность, и были какие-то – пусть не очень профессиональные – попытки русификации и гимнографических текстов. Было принципиально важно, чтобы всё богослужение было внятно для ума и сердца – и только тогда это сослужение для меня приобретало качество полноты и давало переживание единства.

Было много разного рода веяний, дискуссий по поводу того, какое богослужение нужно, всё ли делает правильно отец Георгий, соответствует ли это уставу. Была же ещё конференция «Единство Церкви» в 1994 году (конференция «Единство Церкви», организованная 15–16 ноября 1994 года в Москве Свято-Тихоновским богословским институтом, была посвящена дискредитации богослужебной практики в приходах храмов святых Косьмы и Дамиана (настоятель священник Александр Борисов) и Успения Пресвятой Богородицы в Печатниках (настоятель священник Георгий Кочетков). – «Стол»). Всё это пришлось как раз на период моего оглашения. В какой-то момент это было очень искусительно: всё ли верно, всё ли правильно, соответствует ли это церковному порядку и канонам? Помню, как я буквально прибежала в храм Успения в Печатниках, встала перед иконой Спасителя, которую написал наш замечательный брат иконописец Андрей Акимов (Андрей Акимов (1959–2019) – художник, иконописец; работая в жанре традиционной иконы, создавал новые сюжеты, связанные с прославлением святых ХIХ–ХХ века, разрабатывал для них иконографию; был членом Преображенского братства; его иконы находятся в храмах Москвы, Подмосковья, Екатеринбурга, Владимира, домах братьев и сестёр, часовнях и частных собраниях Австрии, Германии, православного монастыря в Индии. – «Стол»), с вопросом: «Господи, там ли я, где я должна быть? То ли я делаю, что нужно?». И услышала такой внятный, чёткий ответ: «Ну а ты где стоишь-то?». Я как-то успокоилась с этим и поняла, что действительно нужно углубляться в традицию. 

Я всегда стараюсь, где бы я ни оказалась среди православных христиан, помолиться вместе с ними. Это может быть очень по-разному, на разных языках, в разных обстоятельствах. Но ты никогда лучше не узнаешь и не поймёшь человека, чем если ты с ним помолишься. Можно очень долго разговаривать, обсуждать многие вопросы, но если ты помолишься с ним, то соприкоснёшься не только умом, но и сердцем, и узнаешь о человеке что-то большее, чем он сам тебе может сказать словами. И это тоже опыт богослужения, который даёт возможность большей полноты и глубины воцерковления нашей жизни.

Продолжение следует. Записано в рамках проекта «Науки о человеке».