Софья Андросенко: Отец Георгий, а как бы вы сказали, что делает богослужение новозаветным, собственно христианским?
Священник Георгий Кочетков: Это вопрос непростой. Действительно, есть преемственность. В чём она заключалась? Во-первых, должно было быть конкретное собрание верных, верующих в Бога людей. Для христианской церкви – обязательно верующих во Христа. И даже если приходили какие-то иные люди, то для них устраивалось место, но оно было своё. Во-вторых, была традиция трапезы. В основе всего православного христианского богослужения лежит собрание и трапеза.
Изначально это была агапа, просто трапеза любви, которая заканчивалась евхаристической молитвой – приобщением ко Христу, Святому Телу и Крови Христа. Это был последний краткий, но важнейший момент христианской агапической трапезы. Из этого, собственно, всё выросло. Богослужение было связано прямо со Христом, с ожиданием Его пришествия, то есть с эсхатологическим моментом, с приближением Царства Небесного. Оно было связано и с общением, и со служением благодарения и славословия, и со взаимопомощью. В конце таких трапез и после евхаристии могли собирать какие-то пожертвования для малоимущих членов общины или для находящихся в особых обстоятельствах – в гонениях, в заключении. Церковь реагировала на жизнь, она реагировала на это духовно, а значит, и молитвенно. И меня всегда поражало, что даже одно и то же содержание в разных церковных общинах выражалось совершенно в разных формах. И вот это многообразие, о котором мы сейчас уже слышали, – потрясающее.
Софья Андросенко: Свидетельство свободы ранней церкви…
Надо дать Богу свободу действовать, так же как Он даёт эту свободу нам
Священник Георгий Кочетков: …Да, это явление свободы, свободы духа. Поэтому и смысл сохранялся. Ведь смысл христианской жизни невозможно удержать сохранением одной только формы, он может переживаться и передаваться только в свободе духа, в свободе общения. И эта свобода духа всегда должна была являть себя конкретно, причём так, чтобы возможность её проявить была у каждого члена общины.
Были разные традиции. Где-то свободно давалось место, скажем, голосу даже женщин-пророчиц, а где-то говорили: пусть женщины лучше в собрании помолчат, а о том, что их интересует, спросят дома своих мужей. Да, это были разные традиции, но церковь никогда их из-за этой разницы не подвергала сомнению, не говорила, что того или этого не может быть. Так что мы можем смело говорить о том, что каждый верующий человек может себя проявить в христианском богослужебном собрании.
Чтобы этому способствовать, нам, например, пришлось восстановить дух и смысл древних агап. Не буквально всё – буквально это невозможно, здесь тоже было большое разнообразие. Да и мы многого не знаем, а можем только догадываться. Но что-то пришлось восстановить – пришлось снова связать эту трапезу любви с Евхаристией, как это было изначально, пришлось дать возможность активного служения всем, как бы разрушить преграду между клиром и мирянами. Поэтому в братской жизни нет понятия «клирик» и «мирянин». Просто нет, за ненадобностью. Не потому, что мы боремся с каким-то клиром. Нет, мы совсем не антиклерикалы. Но мы совсем и не за «мирянское» сознание простых верующих.
Фото: Новосильцев Артур / Агентство «Москва»Софья Андросенко: Как мирских.
Священник Георгий Кочетков: Да, как мирских людей, не имеющих какого-то особого посвящения. Все – клир, как было изначально в церкви. Все – священники Бога Живого. Есть царственное священство, и с этим никто не спорит до сих пор. Богословы-то не спорят, а практики спорят. Они не хотят знать никакого всеобщего священства, царственного священства народа Божьего. Они не хотят в этот народ Божий включать клир. Хотя клир – это тоже народ Божий. Это всё избранные, «взятые в удел» (1 Пет 2:9). Все христиане взяты в удел Божий! Это именно удел Божий, каким в Ветхом завете предварительно был, скажем, ветхий Израиль. В Новом Завете это распространяется уже на все народы, но это следующий шаг.
Вообще свобода христианского богослужения – не в смысле «что хочу, то и запою или сделаю», а духовная свобода – может быть чрезвычайно велика. Но трудно это воплотить. Конечно, многие, кто размышляет о богослужении, сейчас говорят, что можно было бы создать современные богослужения. Какие-то попытки делаются, но они очень скромные и затрагивают только отдельные молитвы или какие-то отдельные части молитвенного служения. Жаль, что так робко церковь относится к тем дарам, которые Бог ей даёт. В обычной приходской практике мы как бы немножко закрываем те возможности, которые нам хочет открыть Господь. Не надо Богу противодействовать! Надо Богу дать свободу действовать так же, как Он даёт эту свободу нам. Но свобода, конечно, – это не произвол, это не хаос. Это все, надеюсь, понимают.
Без этого невозможно освободить человека
Софья Андросенко: Получается, что в новозаветном богослужении культовый элемент минимален. А те аспекты, которые вы назвали, – свобода, взаимопомощь, славословие, благодарение, общение и собственно молитва, – присутствуют непосредственно, а не символически.
Священник Георгий Кочетков: По крайней мере это должно быть максимально явлено.
Софья Андросенко: Я думаю, что у многих есть вопрос к вам, отец Георгий, почему вы служите так, как вы служите. Тем более что во время пандемии вы, можно сказать, стали православным блогером и вот уже шесть лет ведёте трансляцию богослужений, показывая пример, какой может быть христианская соборная молитва сегодня. А она, как выясняется, может сильно отличаться от того, что мы видим в большинстве православных храмов. Можно ли изнутри традиции увидеть, почему стоит служить так, а не иначе? Какие элементы могли бы приблизить современное богослужение к новозаветной норме, в том числе в условиях прихода?
Священник Георгий Кочетков: Я бы в первую очередь сказал, что для того, чтобы люди чувствовали себя полноценно на богослужении, мы должны, нравится нам это или не нравится, служить на внятном для всех языке, каким церковнославянский в наше время не является – за исключением того, о чём так горько и иронично писал ещё Лесков: кроме «Господи, помилуй» и «Подай, Господи». «Господи, помилуй» и «Подай, Господи» понимают все, но это далеко не всё христианство. Без внятного языка просто невозможно освободить человека, чтобы он начал думать о богослужении, реально участвовать в нём, ничего не фантазируя. Но этого мало.
Конечно, надо соединить весь церковный народ. Поэтому иконостас не должен этому мешать – царские врата и любой иконостас. Это не значит, что надо, как протестанты, рушить эти иконостасы. Нет, не надо ничего никогда рушить. Но всегда можно сделать так, чтобы оно не было помехой: царские врата – открыть, как благословляет сейчас святейший патриарх. Открывайте царские врата! Он не запрещает служить и с закрытыми, не даёт распоряжения: делайте тут же. Нет, если вы привыкли иначе и у вас нет такой потребности, такой связи с народом, то можете не открывать. Но если она есть – открывайте на протяжении всего богослужения.
Что ещё? Есть очень много молитв, которые священник во время богослужения читает про себя, но которые может читать и мирянин. Там нет ничего, что нужно читать только предстоятелю на богослужебном собрании. Почему не дать читать эти молитвы братьям и сёстрам? Мы же знаем, что должен читать только предстоятель, а что может читать любой другой. И оказывается, это большое поле, и людям самим интересно это прочитать – особенно когда они хорошо понимают, что читают. Ведь хорошее понимание нужно не ради хорошего понимания, а ради того, чтобы богослужение становилось действенным – не просто действительным, канонически и юридически, а действенным, то есть приводило в действие живую жизнь, превращало то, о чём мы просим, в то, что мы делаем! Богослужение должно снова стать мобильным. Оно когда-то таким было, а потом перестало быть. И сейчас оно необыкновенно статично. Сначала людям от этого хорошо – первый год, когда они приходят в храм, потому что они выходят из этой бесконечной суеты и маеты, им хочется просто тихо постоять и впитать ту атмосферу благодати, которую они обретают во время молитвы. Но проходит это время, и человеку надо уже не просто постоять – надо что-то делать, надо начинать служить Богу. Конечно, надо немножко научить людей, привить им какую-то культуру, в том числе богослужебную. Это тоже культура, причём совсем не примитивная. И пусть будут разные акценты в разных местах, как мы это видим, приезжая в другие автокефальные православные церкви. Одно дело – русское богослужение, оно отличается от греческого или с румынского, сербского, болгарского, какого хотите. Уж не говоря про китайское, японское или американское. И в то же время у нас, за редчайшим исключением, нет противоречий. И не случайно практически все православные церкви перешли на современные живые языки, только две-три остались при старых порядках. Люди сегодня другие, они не могут быть просто зрителями, просто стоять и всё. Им нужно во что-то включиться, что-то принести, не только быть потребителями. А у большинства такое впечатление, что на богослужении человек только потребляет, только что-то просит: «Господи, помилуй» и «Подай, Господи» – и больше ничего от него не требуется. Нет, это совсем не так.
О. Георгий Кочетков. Фото: Евгений ГуркоНадо давать целование мира, как положено по церковному уставу (по древней традиции перед тем, как предстоятель будет возносить главную молитву Евхаристии – анафору, участники богослужения призваны дать друг другу целование мира в знак единства и братской любви, отсутствия вражды между ними. – «Стол»). Без этого знака примирения трудно участвовать в евхаристической молитве – молитве приношения, анафоре. Всегда у людей есть какие-то закавыки: этот немножко обиделся на того, тот в чём-то не понял этого… Или люди просто не вступают ни в какие связи, ни в какие отношения. А когда есть целование мира, люди хочешь не хочешь в эти отношения вступают. Они видят глаза другого человека, это вдохновляет, это действительно вселяет любовь и помогает удержать этот дар. Не просто ты почувствовал любовь, как вспышку, а потом всё потухло. Нет! Любовь Христова должна быть константой нашей жизни, и её огонь может поддерживаться и богослужением. Богослужение – одно из самых сильных средств для этого.
Можно делать и много другого, если обратиться к опыту древней церкви. Посмотрите, как ведёт себя на литургии апостола Иакова, скажем, дьякон – он все ектении произносит лицом к народу. Потому что их надо произносить лицом к народу, к которому и обращён этот призыв помолиться о том, о чём говорит дьякон. Именно так должен молиться народ. А если ты стоишь, простите, спиной, то народ молится о другом. Он слушает, всё прекрасно, но в лучшем случае молится: «Господи, помилуй» и «Подай Господи». Это большое упрощение богослужебной традиции, которого не должно быть.
Стоит только захотеть оживить богослужебную жизнь – это делается очень легко изнутри традиции, без всяких выдумок, фантазий, модернизма, без всякой ерунды. Это, мне кажется, важно донести до сознания всех.
Что нового пришло от новомучеников
Зоя Дашевская: Действительно, целование мира, о котором мы читаем ещё в памятнике середины II века – в Апологии Иустина Мученика (Апологии Иустина Мученика (ок. 100–165) – памятники раннехристианской письменности, содержащие сведения о принятых в то время практиках Крещения и Евхаристии. – «Стол»), то есть оно древнее Символа веры, является литургическим действием, побуждающим примириться. Как говорится в одном древнем памятнике, в этот момент «никто да не враждует на ближнего». И дальше сказано так: «Бог всё видит».
В ковидное и постковидное время стали появляться попытки приспособить богослужение к современной практике жизни. Я даже видела в одном литургическом журнале целый чин постковидной литургии. Понятно, что люди руководствуются добрым стремлением что-то упростить, изменить – жизнь показывает, что что-то может быть упрощено. Но более глубокое обращение к литургической традиции говорит нам о том, что не нужно ничего придумывать или – наоборот – специально урезать, нужно только всмотреться в неё и как бы вызволить из пут то, что в ней уже есть, потому что это соборное начало там уже содержится. Нужно только вывести это на поверхность, дать возможность этому проявиться в богослужении и людям личностно в этом соучаствовать.
Очень важно, чтобы все те, кто совершает своё служение, хорошо понимали, кто они, где они и за что они отвечают в этом конкретном богослужебном собрании. Оглашаемые должны точно знать, что они оглашаемые, за что они могут отвечать – только за себя – и в какой момент им должно выйти. Верные должны быть верными, знать, к чему они призваны и что они должны делать. Это касается и предстоятеля, и тех, кто ему сослужит, и всего народа как сослужителя. Всё нужно в некотором смысле поставить на место, даже если оно в силу каких-то исторических напластований с этого места сдвинулось. Здесь, конечно, возникает вопрос о литургической культуре, о том, чтобы знание церковной традиции и всего того, что в ней есть подлинного, было как-то актуализировано.
В этом отношении надо было бы вспомнить и наследие XX века – опыт новомучеников и исповедников, в особенности Русской церкви, потому что, хотя для всех христианских церквей этот век был веком испытаний, но именно на нашей земле Господь засеял и взрастил нечто совершенно особенное – и именно в области литургического служения. Мы не можем сказать, что это что-то такое специальное, уникальное, только для времени гонений. Конечно, здесь есть элементы, которые актуальны только для времени гонений, но нельзя сказать, что это просто время такое было, а сейчас у нас открыты такие замечательные храмы с большими золотыми куполами – и зачем же нам к тому, что было тогда открыто как Божье действие, вновь возвращаться? Тогда эту логику можно распространить и по отношению ко всему опыту церкви времён гонений. Да, это было уникальное время – время гонений до Константинова мира. Но зачем же нам сегодня на это ориентироваться? Давайте будем смотреть на Византию эпохи её расцвета.
Однако что-то не даёт примириться с таким взглядом на традицию. То подлинное, что Господь открывал, не должно от нас уйти. И опыт единства во Христе, когда вера, молитва и жизнь оказывались нераздельны, опыт общин и братств, литургической молитвы, которую они сохраняли внутри себя, – это драгоценность для Русской православной церкви сегодня. Будет тяжким грехом, если мы скажем, что это было открыто только для своего времени и нам не нужно. Нет! Это то, что Господь вверил и нам для того, чтобы церковная молитва оплодотворилась этим опытом. Мы знаем, как в общине архимандрита Сергия (Савельева) и в братствах епископа Макария (Опоцкого) не было разницы между молитвой и жизнью – это было единое событие. Это касается не просто каких-то деталей и подробностей, а самого духа совершения богослужения. Неслучайно и архимандрит Таврион (Батозский) уже в 1970-е годы служил исходя из того опыта, который он обрёл в тяжелейший период гонений, и именно об этом опыте он пишет как об опыте пасхальном. И поэтому сегодня, когда обстоятельства церкви значительно более благоприятные, чем в период гонений – и ленинских, и сталинских, и хрущёвских, – то, что было открыто в литургической области, не должно быть нами утрачено.
Софья Андросенко: Тем более что постконстантиновская эпоха, начало которой было, по замечанию русских мыслителей, ознаменовано этими гонениями, продолжается и ещё недостаточно нами осознана.
Начало тут. Продолжение следует. Записано в рамках проекта «Науки о человеке».
Зоя Дашевская. Фото: Евгений Гурко