Есть люди, к которым современная культура возвращается снова и снова, но не потому, что в них так много тайн, а потому что нам самим порой не хватает цельности, и мы ищем её следы в чужих биографиях. Дитрих Бонхёффер – один из таких людей. Его жизнь – не гладкая легенда (как бы не хотелось иным думать), а непрерывная внутренняя работа. Его письма из тюрьмы – не исповедь мученика, а дыхание живого человека. И всё же время от времени всплывает вопрос: а не скрывал ли Бонхёффер свою гомосексуальность?
Оговорюсь: вопрос возник не у меня, но меня призвали к ответу – вчера вечером получила вот такое сообщение: «Нам только что сказали, что Бонхёффер был практикующим гомосексуалистом. Как теперь жить с этой новостью?» Следом прилетело ещё одно, но уже без вопроса о том, как жить. Свой ответ прилагать не буду, посколько можно схлопотать от носителей оскорблённых чувств.
Это подозрение пришло не из архивов и не из материалов, которые оставили после себя его друзья. Оно родилось из современной привычки читать близость через сексуальность, а дружбу – через подозрение. Мы живём в мире, где эмоциональная открытость мужчины кажется чем-то подозрительным. Где глубина дружбы автоматически интерпретируется как эротическая тень. И потому Бонхёффер оказывается удобной мишенью.
Разберёмся, почему эти обвинения несостоятельны.
Анахронизм как главный источник подозрений
Мы читаем письма 1930-х глазами XXI века. Это всегда риск. Европейская, особенно немецкая буржуазная культура первой половины ХХ века была пространством мужской дружбы, мужских союзов, студенческих корпораций, богословских кружков и братств. Это не были закрытые «мужские клубы» с тайным кодом, а нормальная социальная ткань, в которой формировалась молодая личность.
Николас Зомбарт – современник и сверстник Бонхёффера – вспоминал о тех годах так: любовные истории были «крайне целомудренны», а мужская дружба – напряжённой, открытой, формирующей. Это была культура, где эмоции между мужчинами не были табуированы. Их не нужно было объяснять эротикой. Но современный читатель почти автоматически видит сексуальный подтекст там, где его не было. Мы слышим в слове Nähe («близость») интимность, хотя для Бонхёффера это означало совсем другое: доверие, ответственность, духовную сопричастность.
Что говорят современники Бонхёффера
Одно из часто цитируемых оснований для подобных спекуляций – фраза о homoerotisches Milieu mancher Männerbünde, «гомоэротической атмосфере некоторых мужских союзов» (и то это не слова Бонхёффера, а слова редактора из десятого тома собрания сочинений). Но стоит прочитать текст полностью, и становится очевидно, что он работает против, а не «за» подобные домыслы.
Дитрих Бонхёффер. Фото: dietrich-bonhoeffer.netЗомбарт пишет:
Bonhoeffers Ausstrahlung auf junge Männer muß davon frei gewesen sein.
«Воздействие Бонхёффера на молодых мужчин должно было быть свободно от этого».
То есть он прямо фиксирует: да, в те годы существовали мужские союзы с гомоэротическим оттенком, но Бонхёффер не был частью этой среды. Его присутствие среди молодых мужчин было лишено подобного подтекста.
Это свидетельство человека эпохи. И оно однозначное.
Ещё ближе к теме – воспоминания Альбрехта Шёнхерра, ученика Бонхёффера. Он знал его лично, трудился с ним, жил бок о бок. И вот что он вспоминает:
Ich habe nie etwas Minderwertiges, Zuchtloses, Gemeines an ihm entdeckt. Er konnte locker sein, aber er ließ sich nicht gehen.
«Я никогда не видел в нём ничего низкого, распущенного, грубого. Он умел быть непринуждённым, но не позволял себе расплываться».
И ещё важнее:
Bonhoeffer hat es verabscheut, Menschen an sich zu binden; vielleicht zog es gerade darum viele zu ihm hin.
«Бонхёфферу претила мысль привязывать людей к себе; возможно, именно поэтому столь много людей тянулось к нему».
Это – описание человека, лишённого манипулятивности и скрытой двусмысленности. Если бы Бонхёффер вёл скрытую жизнь, она неизбежно оставила бы следы: одного адресата, одного объекта привязанности, единый эмоциональный центр.
Но мы видим совсем другое. В Барселоне, в Америке, в Германии – везде у Бонхёффера были друзья. Не один «близкий» друг, а дружеские круги. Это трудно вписать в модель «скрытой эротизации». Так не выглядит тайная жизнь, так выглядит человек, который много и щедро отдаёт себя людям и не требует взамен зависимости.
Про любовь
Самый серьёзный аргумент – его любовь ко Христу и Его правде. Дитрих Бонхёффер был человеком предельной честности. Его этика основана на идее цельности личности перед Богом. Он слишком много говорил о «жизни в свете», слишком последовательно выступал против всякой духовной раздвоённости, чтобы скрывать такую значимую часть себя.
Ещё скептики любят говорить: «Ах, но он так поздно полюбил! Значит, скрывал что-то». Но это – снова анахронизм. Зумеры женятся в двадцать лет, миллениалы и в сорок не всегда готовы съехать от родителей. Что значит поздно? Он полюбил тогда, когда полюбил.
Его письма к Марии – это письма любящего человека: глубокие, тёплые, зрелые. Там нет борьбы с «нежелательным» влечением. Да и сама ситуация просто абсурдна: мужчина в тюрьме, под угрозой расстрела, вдруг решает притворяться гетеросексуалом, чтобы что-то скрыть.
Дым без огня
Почему же этот миф так цепляется за Бонхёффера? Мне видится тут несколько причин.
Дитрих Бонхёффер. Фото: dietrich-bonhoeffer.netОдним из наиболее часто цитируемых аргументов в пользу версии о «скрытой гомосексуальности» Бонхёффера называют его дружбу с Эберхардом Бетге. Некоторые авторы, не являющиеся специалистами по жизни и творчеству Бонхёффера, трактовали близкие духовные отношения между ними как «эротическую привязанность». Такие интерпретации появлялись в популярных журнальных статьях начала 2000-х, в блогах и у отдельных ЛГБТ-публицистов (международное движение ЛГБТ признано в РФ экстремистским). Однако ни один академический биограф, включая самого Бетге, не подтверждает подобного прочтения. А другой биограф Бонхёффера – Фердинанд Шлингензипен – утверждал прямо противоположное, что предположения о гомосексуальности Бонхёффера не имеют под собой никакой исторической основы.
Отдельно выделяют переписку между Бонхёффером и Бетге из тюрьмы. Некоторые фразы из этих писем воспринимаются как «слишком интимные». Но не забываем контекст: стиль мужской дружбы в Германии начала XX века был значительно эмоциональнее современного, а письма писались в условиях изоляции, ужаса войны и угрозы смерти. Кстати, письма к Марии фон Ведемейер, его невесте, по глубине и теплоте ничуть не уступают переписке с Бетге, что ясно показывает, что эмоциональная выразительность не была уникальной для одной дружбы.
Наконец, часть подобных утверждений рождается из идеологических интерпретаций. Современные авторы – чаще других в этой связи вспоминают профессора религиоведения из Университета Вирджинии Чарльза Марша – порой пытаются «переписать» историю, чтобы показать, что некоторые христианские мыслители могли быть частью ЛГБТК+ сообщества (международное движение ЛГБТ признано в РФ экстремистским, по-видимому это относится и к аббревиатуре ЛГБТК+), расширяя дискуссию об идентичности. Но сами эти авторы обычно признают, что это не факт, а лишь «возможность», основанная на спекуляции, а не на документальных доказательствах. Про того же Марша пишут, что в своей книге “Strange Glory” он предполагает, что Бонхеффер, возможно, испытывал однополое влечение к своему студенту, другу и впоследствии биографу Эберхарду Бетге.
