Сперва общественность узнала про него в связи с инцидентом в Казанской семинарии, когда местные студенты обвинили преподавателя в сексуальном насилии. Поговаривали, что именно благодаря Степанову мы узнали дьякона Андрея Кураева таким, каков он сейчас. Последний выход отца Романа был связан с публикацией манифеста, в котором он призывал Русскую православную церковь открыть все свои финансовые движения. На следующий день священника отправили под запрет, но не за манифест, а в связи с его «блудным сожительством и употреблением тяжёлых наркотических препаратов». Нередко подобные обвинения бывают ложными, но в данном случае молодой церковнослужитель не отрицал своей вины, лишь написал, что ищет работу в Казани. «Стол» решил узнать, что это за человек.
– Вы довольно молоды для священника. Откуда вы родом?
– Я родом из города Новочебоксарска Чувашской Республики. Небольшой городок с населением в 100 тысяч человек. Тут завод «Химпром» – градообразующее предприятие. Но многие уезжают отсюда на заработки в Москву или на севера. Тут я служил до последнего времени.
– А чем занимается молодёжь?
– Кто-то учится, кто-то работает дистанционно, наверное, так могу сказать.
– Вам сейчас 31 год, то есть священником вы решили стать гораздо раньше. Как вы к этому пришли?
– Это случилось в восемнадцать лет, когда я уже один год пономарил в храме. В то время я был в организованной преступной группировке, но решил всё переменить. Надо мной смеялись в городе, говорили: «Рома в Бога поверил, начал книжки читать». А дело в том, что в нашем городе в 2007 году рядом с одним из клубов произошла сильная перестрелка, и там одному человеку попало в шею, другому выбило глаз. Я всех этих ребят знал. А после была ещё одна разборка, в ходе которой мне самому приставили пистолет к голове, сняли с предохранителя, и я думал, что это конец. С того момента мне захотелось найти какую-то метафизическую опору.
Фото: личный архив Романа СтепановаК слову, в православие я не хотел идти, потому что мама в детстве меня водила на литургию Преждеосвящённых даров, я там стоял голодный долгое время, меня всё отвлекало и раздражало, воспоминания остались не очень. Но так вышло, что после тренировки (я вольной борьбой занимался тогда) мы с друзьями зашли в собор князя Владимира в городе Новочебоксарске, и меня поразило там буквально всё. Друзья ко мне подходили и говорили: «Мы понимаем, что ты кайфуешь, но нам пора». Я ответил, что останусь, и вот остался.
– А сейчас как складывается жизнь города?
– У нас до сих пор тут девяностые. Это очень законсервированный город. Разборки и драки тут постоянно случаются и по сей день. Есть общегородской сход – это собрание всех преступников города. Старые авторитеты все обросли мифологией, у них прозвища киношные. Толстый, например. Про других не буду говорить, да в живых уже далеко не все.
– Обычно люди такого склада приходят в храм замолить грехи. К вам приходили?
– Очень много. Я бы даже не сказал, что они приходили замаливать грехи, скорее просто пообщаться, побеседовать. Я долгое время служил в колонии строгого режима в третьем лагере. Мне понятно, каково им, я сочувствую этим людям. Много моих друзей, с которыми мы когда-то вместе двигались на улице, помогали строить мне храм в честь блаженной Ксении Петербургской: кто стройматериалом, кто деньгами, кто как. Сейчас они все – семейные люди, кто-то в бизнесе, кто как устроился, один служит в спецназе.
– А семья вас почему не защитила от улицы? У вас были оба родителя?
– Я из полноценной семьи. У меня отец милиционер, подполковник в отставке. Мама работает сейчас в больнице, на административной должности. Ещё у меня есть сестрёнка, она младше меня на 3 года.
– А кто вам предложил стать священником?
– Это мне предложил отец Сергий Верзилов из храма святителя Николая Чудотворца у нас в Новочебоксарске, в котором я начинал пономарить. Он со мной очень долго разговаривал, а у меня было очень много вопросов, как совместить естественнонаучную картину мира с теологией, как интерпретировать с точки зрения Священного писания тот или иной факт. Мне понравилось то, что отец Сергий выслушивает людей и проявляет участие к человеку. Он же мне и предложил стать священником.
– Вы, не раздумывая, согласились?
– Да, я, не раздумывая, согласился.
– Сколько вам было лет?
– Мне было 18 лет. Я хорошо помню то время: была весна, а я всё думал, как мне свести татуировку на руке. Мне её делали иголкой, когда мне было всего 12 лет. И вот мне стали выжигать её лазером, а она не сводится. Сказали, что если дальше жечь, то будет очень травматично. Я расстроился, мне хотелось начать с чистого листа.
И после этого я пошёл к владыке Варнаве (Кедрову), чтобы взять у него благословение и спросить, куда мне идти учиться. Он, конечно же, отправил меня в Чебоксарское духовное училище, но мы там не учились, а работали на огородах у ректора всё время. Лично я работал 9 месяцев в его Воскресенском храме сторожем за 3 000 рублей в месяц.
А потом я оттуда ушёл. Видимо, у меня всё как-то неправильно началось уже тогда.
– Что случилось?
– У ректора была дочка, он всё хотел её выдать за кого-нибудь замуж. И он пришёл к моим родителям, начал говорить, что благословляет меня жениться на его дочери. Он меня перекрестил, начал рассказывать, что отдаст свой дом и машину Mitsubishi, но я не согласился. Там в итоге дошло до драки с его помощником. Этот парень сорока лет, боксёр, меня стукнул в перепалке, а я ему в глаз палец воткнул. После этого меня направили уже в Казанскую духовную семинарию.
– Вам нравилось там учиться?
– Да, я там делал успехи, на первом курсе я поехал на богословскую конференцию в Лавру, там выступил со своим докладом. Хотя в школе был обычным троечником.
В семинарии я стал помощником проректора по воспитательной работе у игумена Кирилла (Илюхина) – того самого, с которого начался поход дьякона Андрея Кураева против геев и насильников в церкви. Просто в какой-то момент ко мне обратился мой земляк, он из Чувашии, и рассказал историю о том, что игумен Кирилл напоил его и совершил над ним насилие. Я знаю, каково это, я сам в пять лет это пережил. И я решил вмешаться. У меня ещё и характер, и даже страсть такая – вмешиваться, влиять на людей. Это, знаете, самая страшная зависимость, которая есть в моей жизни. Ничто так не опьяняет, как чувство обладания другим человеком.
Потом мой сокелейник ко мне обратился из Татарстана с тем же вопросом. Я предложил им написать тогда ещё отцу архимандриту Савве Тутунову. Мы нашли его адрес, написали прошения с просьбой разобраться в этой ситуации и отправили. Приехал отец Максим Козлов, провел анонимный опрос. И около 75 % студентов рассказали о том, что это не слухи, не навет, но реально это имеет место в семинарии. А несколько человек сказали, что они были участниками.
Отец Кирилл уехал. Про меня сразу все узнали, что я начальник этого протестного движения. Были попытки всё замять, но включился Андрей Кураев, и всё завертелось. Было очень тяжело. Моих родителей вызывали, всячески пытались увещевать. Мне запретили ходить на вольную борьбу, стали возникать конфликты с другими студентами, которые были за руководство. Потом в итоге нас отчислили.
– Разве не перевели на новое более интересное место учёбы?
– Да, всех отчислили, но указом патриарха нас приняли в Московскую духовную академию. Нам сказали, что идёт общецерковный суд по поводу отца Кирилла (Илюхина). Нас опросил отец Савва в присутствии иеромонаха Ермогена Бурыгина. На этом всё и кончилось.
– Но мы так и не дошли до вашего рукоположения.
– Я бегал от рукоположения, не хотел становиться священником. Кроме того, я тайно женился ещё во время учёбы в Казанской семинарии. Но владыка Чебоксарский Варнава (Кедров) в итоге меня рукоположил. Он сказал, что отец Савва (Тутунов) позвонил и сказал, что нужно рукоположить, хотя владыка Казанский Анастасий (Меткин) везде говорил, что нас никто и никогда не рукоположит, что такие люди в церкви не нужны.
Меня рукоположили. Я начал служить в храме святителя Николая Чудотворца, а потом у меня появилась идея построить храм в историческом месте города – на набережной. И мы построили небольшой храмик, в котором я служил до последнего времени.
– Почему, столкнувшись с тем, что вы сейчас описали, вы не ушли из семинарии?
– Просто я верю в Бога, и я посчитал, что если я буду священником, я смогу принести пользу обществу и Церкви.
Фото: личный архив Романа Степанова– Но когда вы записывали свой манифест, то понимали, какие будут санкции и что вы рискуете своим саном. Что изменилось?
– У меня была надежда, что владыка меня поддержит. Я ему говорил, что хочу быть правозащитником, что меня беспокоит тема сексуального насилия. Он мне дал благословение, предложил сотрудничать, сказал, что будет молитвенно поддерживать. Почему такая перемена произошла, я, если честно, не понимаю. Больше того, я предупреждал владыку о том, что мне хочется такой ролик записать, связанный с декларацией имущества, потому что постоянно люди меня об этом спрашивают.
– Если ваша боль связана с вопросами насилия в церкви, то почему вдруг вы решили записать видео про деньги?
– Потому что я считаю, что насилие в лоне церкви – это прямое следствие экономической закрытости РПЦ. Я убеждён, что всё замотивировано капиталом.
– Если посмотреть на наше правительство или крупный бизнес, он не менее закрыт. Но не могу сказать, что там эти причины приводят к таким же последствиям.
– Дело в том, что церковь – это скорее такой идеологический институт, сегодня мы находимся в сфере, в которой мы работаем и взаимодействуем с человеческими убеждениями. У нас есть некий моральный образ, но здесь так получается, что мы, священники, вынуждены работать на капитал.
Вот меня Бог благословил тем, что у меня плохо растёт борода, я с самого начала не вписывался в этот формат. Но я в себе очень часто замечал, что стараюсь подлаживаться под запрос людей, под то, что они хотят услышать. Многие священники это делают. И это двоемыслие обусловлено исключительно капиталом.
Фото: личный архив Романа Степанова– В чём состоит ваше призвание как священника?
– Я не знаю. В последнее время я работал с зависимыми людьми, мы организовали в храме группу психологической поддержки для алкоголиков и наркоманов. У меня была идея построить реабилитационный центр.
– Всё, что вы делали, вы могли бы делать, не будучи священником. И вы сами себе никогда не задавали вопрос о священстве. Может быть, и прав был тот архиерей, когда сказал, что вам не нужно быть в духовном сане, как вы думаете?
– Возможно, он и прав. Бог действует через священноначалие, и, возможно, так и есть. А у меня был опыт священства, очень интересный, глубокий, по-своему радостный, по-своему болезненный, и я за этот опыт очень благодарен.
– Сейчас у вас на странице написано, что публикуется манифест № 1. В нём вы пишите про декларацию о доходах, финансовую прозрачность и прочее. Предполагается какая-то последующая манифестация?
– Я хотел дальше рассказать про отчётность по пожертвованиям. Мне кажется, что это очень важно для доверия Церкви. Я хотел предложить сделать единый оклад для всех священников Русской православной церкви плюс какие-то надбавки за иерархическое положение протоиереям и так далее.
– Разве декларацией о доходах можно завоевать чьё-то расположение или дружбу?
– Скорее это способ избавить всё духовенство Русской православной церкви от назойливых и бесконечных вопросов по поводу имущества богатых священников.
– Разве не бо́льшая проблема в том, что священники зависят от своих благодетелей? Причём не от приходской общины, а от отдельных частных инвесторов. Особенно это видно в период строительства храма.
– У меня как у бывшего настоятеля был заработок сперва 8 тысяч, а потом 25 тысяч рублей плюс доходы за требы: отпевание, освящение, крещение. Я никогда не прикасался к деньгам, которые шли на строительство. Какое-то время мы практиковали соборное принятие экономических решений, после воскресной службы мы голосовали за то, как нужно потратить средства.
Кроме того, я сам работал, занимался переработкой макулатуры. Было время, мы сделали оплату треб по желанию без фиксированной суммы. Но свечи продавали по прейскуранту, так как нужно было платить зарплату охраннику.
И ещё у нас была книга, где мы фиксировали все доходы и расходы. Любой человек в любой момент мог в неё заглянуть. И, кстати, самое важное: я добился, чтобы жертвователи не давали деньги, но помогали стройматериалами или оплатой счетов. Для меня было важно, чтобы в глазах людей все эти движения денег не вызывали вопросов и соблазнов.
– Как вы сейчас переживаете всё, что с вами происходит?
– Плохо. Я постоянно на антидепрессантах, пью сертралин и триттико, консультируюсь с врачом по скайпу. Сейчас это стихнет, журналисты перестанут мне звонить, и я буду дальше спокойно, тихо, мирно жить. Пока мне тревожно, возникает тяга… я же зависимый человек.
– Вы проходили реабилитацию?
– Я не лежал в реабилитации на детоксе. Я ходил в собрание сообщества анонимных наркоманов по программе «Двенадцать шагов». Сейчас четвёртый шаг пишу, у меня у самого уже есть подспонсорные, которых я провожу по этим шагам. Мне эта программа очень нравится. Там я узнал, что, оказывается, я личность…
– При этом участники двенадцатишаговой программы часто уходят из активной церковной жизни. Ведь сама эта программа построена на протестантском опыте, в ней заложен собственный сильный миссионерский момент.
– Это скорбно, да. А можно задать вопрос, он меня очень беспокоит: как Христос нас спас?
– Он спас нас по принципу «уже, но ещё не». Он упразднил смерть, Он лишил её безраздельной и безграничной власти над человеком, Он сшил края бездны между Богом и человеком, но при этом Он сказал: «Я есть Путь». То есть до Бога ещё надо дойти. И это очень интересный, увлекательный путь. А ваш вопрос очень важный в силу того, что современный человек не считает себя пропащим, не чувствует себя в опасности, а соответственно, он не думает, что ему нужно спасение непонятно от чего. От смерти? Так жизнь в мире ценится нынче выше всякого «потом».
– Спасибо за ваш искренний ответ. Он очень важен сейчас, так как и моя вера пребывает в кризисе.
– Понимаю. Вы сейчас ищете работу в Казани. Почему не в собственном родном городе?
– Я очень люблю Казань. Я здесь выздоравливал от наркотической зависимости, здесь есть священники, которые меня очень сильно поддерживают и поддерживали ещё по той ситуации в казанской семинарии. И вообще это очень дружелюбный город.
– Вы сказали, что вы поженились тайнообразующе ещё во время учёбы…
– Да-да-да. Без благословения владыки Анастасия меня повенчали, притом в субботу вечером. С нарушением всего, что только можно.
– И как дальше сложилась ваша семейная жизнь?
– Когда нас перевели в Москву, моя жена осталась в Казани. Всё это время не было никаких отношений. А когда меня рукоположили в Чебоксарах, она сказала, что не хочет туда переезжать. У нас началась ругань, скандалы, и она подала на развод.
– В указе о вашем запрещении в служении вам вменяется в вину не ваш манифест, а ваш, так сказать, неканонический образ жизни, в котором два основных обвинения: это «прелюбодейное сожительство и наркозависимость». Как вы прокомментируете эти обвинения?
– Про мою наркозависимость все знали. И про моё «прелюбодейное сожительство» тоже. Я в этом каялся перед архиереями, я всем про это рассказывал. Более того, в этому году у меня был суд в начале июля, посвящённый оспариванию отцовства, потому что мать моей дочери, та девушка, с которой я находился в отношениях, она записала отцом другого парня. Я понимаю, я тогда был в зависимости от тяжёлых наркотиков, находился в невменяемом состоянии. Но сейчас я оспорил это отцовство через суд, в суде второй инстанции.
Так что все всё знали, я понёс епитимью за эти вещи, читал покаянный канон каждый день и был псаломщиков в том же храме, где до этого служил настоятелем. Правда, мне разрешили говорить там проповеди. Почему-то владыка Варнава очень любил, когда я проповедовал.
– А сейчас у вас есть кто-то?
– Нет, уже давно. Но я ведь понимаю, что священником я больше не буду, и вот у меня есть подруга, с которой мы очень хорошо общаемся в сообществе «Двенадцать шагов». Я хочу позвать её на свидание.
Фото: личный архив Романа Степанова– Почему же вы не выбираете прямой путь? Во время учёбы в семинарии вы женились тайно, потом вы решились тайно на эти отношения. Вы же понимаете, что это смертный грех?
– Мне многие священник говорили, что можно жениться второй раз, ничего страшного. Так же и про подругу. Но как-то не знаю, так получилось. Я не могу сказать, с чем это связано, но я искренне любил эту девушку, я был с ней счастлив, я благодарен за её нежность, заботу и тепло. Она так много натерпелась со мной.
– А какую работу вы будете искать? У вас есть специальное образование?
– У меня есть светское образование. Я закончил РГГУ по специальности «религиоведение». Потом была магистратура в Казанском федеральном университете, это социальная философия и философия культуры. Весной я защитил магистерскую диссертацию по юриспруденции в «Синергии» и сейчас, буквально 10 числа, в Казани будет защита выпускной квалификационной работы в аспирантуре на кафедре религиоведения, а позже будет защита кандидатской по философии.
Мне хотелось бы получить опыт в области юриспруденции. Я понял, что это работает. Может, не всегда, но в большинстве случаев. Я этому очень доверяю, и поэтому я выступил с предложением полной налоговой легализации Русской православной церкви.
– Я правильно понимаю, что вы не будете больше заниматься православным активизмом?
– Думаю… Если представится какая-то возможность и я захочу, то буду, конечно. Я следую своим желаниям. Я человек. Пока у меня негативное впечатление от всего этого. Но мне сказал один журналист, мой чебоксарский друг: «Это всё в интернете, это не с тобой». Я ему позвонил в момент панической атаки, у меня руки тряслись. Он мне сказал эти замечательные слова, утешил.
– Вы понимаете, что те медиа, который работают на хайп, будут использовать ваш случай отнюдь не для церковной пользы?
– Я понимаю.
– Как вы дальше будете служить Богу?
– В храме своего сердца. Я очень поспешил с рукоположением, не понял христианства. Но я искренне люблю Иисуса Христа, а служить Богу можно не только в священном сане, я думаю. Мне кажется, что мой поступок «учит все народы» искренности. Я сказал то, что я думал, что наболело, открыл факты своей биографии, чтобы люди могли себя с этим идентифицировать. Поверьте, их очень много. Это проблема, которую надо озвучивать. И общество должно задумываться над этими проблемами. Их нужно решать. И мне кажется, что это и есть моя миссия и моя керигма – быть искренним человеком.
