«Я помню старушку – учительницу математики в русской гимназии, где я одно время учился. В этой гимназии Великим постом было общее говение. И один мой приятель в то время решил, что он безбожник. Он пришёл к учительнице и честно сказал: “Я не хочу приобщаться, я не верю в Бога”. А она ему ответила: “И дурак, это же добрый старый русский обычай”. Я не знаю, что было лучше в этих словах: что это добрый обычай, старый обычай или вообще обычай прежде всего? Но для неё это было самоочевидным. И мы вынесли из гимназии представление о вере главным образом как о части старого доброго русского обычая...
Я это говорю, когда молодость, детство давно за плечами, когда даже эмигрантское детство кажется в каком-то смысле потерянным раем. И говорю это не так, как сказал бы несколько десятилетий назад, с какой-то запальчивостью, нет! Так было. Так было! Я могу сказать, вспоминая об этом, что тогда я побывал в России. Не только потому, что тогда были ещё бывшие. Стоишь в соборе, смотришь вокруг – премьер-министр, граф Коковцов, два-три великих князя, и после литургии будет панихида лейб-гвардии Преображенского полка и смоленских институток, казанского купечества, саратовских благородных девиц и т. д. Мы побывали, мы были, мы прикоснулись. И иногда даже сейчас, когда я встречаюсь с людьми, мне кажется, что мой опыт России даже немножко шире, потому что они не видели графа Коковцова, а я с ним чай пил... И Шаляпина хоронил, стоял у гроба его. Это было неразделимое целое – Россия, храм, Церковь, православие...
Итак, сначала мы получили Церковь от России вместе с Россией. Затем Церковь, православие стали для нас центром жизни. И уже не Церковь определялась по отношению к России, как во фразе “Церковь – это всё, что у нас осталось от России”, а Россия стала соотноситься с Церковью: “Какой ты хочешь быть, Россия, – Россией Ксеркса иль Христа?”. И наконец, погрузившись в православное боговедение, в православную историю, в православную иконопись и так далее, мы по-новому начали относиться и к России: путь России, её настоящее, прошлое и будущее стали нами восприниматься по-другому...
Определение того, чем является в мире Россия, требует такого критерия, который был бы вне её и выше её. И этот критерий – полнота Церкви. Не может быть какая-то часть критерием целого. Поэтому формула, что Церковь есть лишь проекция России, должна была быть навсегда отброшена. Так начался и продолжается наш поиск ответов на вопросы о прошлом, настоящем и будущем России, наш спор о её духовных судьбах...
Но вернёмся к теме будущего России. Если нет покаяния, если нет трезвого видения самих себя и своей истории, то нет и христианства, нет Церкви. Потому что не бывает веры и Церкви без смирения и духовной трезвости».
«Духовные судьбы России», 1977 г.
Русское духовное возрождение
«Русское Православие слишком часто противополагали какому-то “другому” – греческому или восточному Православию, русский “мессианизм” иногда попросту уравнивал Православие с Россией, забывая об его византийских истоках и о “спящем Востоке” (эту национальную самовлюблённость ещё совсем недавно покойный С.Л. Франк назвал “хроническим заболеванием русского сознания”). Но было бы неразумно из-за этих крайностей, из-за накипи идеологических споров, впадать в обратную крайность и просто отрицать исключительное, ни с чем не сравнимое, значение России в исторической судьбе Православия, в его земном странствии и “становлении”».
«Исторический путь Православия», 1954 г.
«И вот русское духовное возрождение XIX века, которое по-разному и в разных плоскостях включает в себя и Оптину пустынь, и русское академическое богословие, и, наконец, сложный мир так называемой “религиозной мысли”, было в первую очередь возрождением изначального “миссионерского” вдохновения христианства. Это означает, что в нём преодолены были самодостаточность, самозамкнутость и, следовательно, историческая ограниченность церковного самосознания, преодолены были страхи и комплексы предшествующей эпохи с её пугливой обращённостью к прошлому как панацее от всех проблем настоящего, с её страшным смешением полной бытовой успокоенности с апокалипсическим испугом. Православие как бы снова увидело мир – не фиктивный, безвозвратно ушедший в прошлое и стилизованный в некий сакрально-статический идеал, мир византийской христианской “политевмы” или московского Домостроя, а настоящий, живой мир с его трагедиями, падениями, чаяниями и исканиями. И увидело этот живой мир как свой мир, как одновременно поле и объект все той же вечной, никогда не обрывающейся миссии».
«Конец и начало», 1965 г.
Заседание Поместного собора Русской православной церкви в Соборной палате Московского епархиального дома. Фото: общественное достояние«Московский собор означал одновременно и возврат к исконным православным формам церковного устройства (восстановление патриаршества, регулярные соборы, свобода Церкви от власти обер-прокурора, реорганизация прихода), и мужественную встречу с надвигающимся будущим – воплощение вечной и неизменной правды Церкви в новых и трудных условиях жизни. В основу административной реформы положен был древний канонический принцип избрания Церковью своих пастырей, вернувший мирянам их органическое место в церковном теле. Ибо в православном учении Церковь есть органическое единство епископата, клира и народа, в котором “дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же, производящий всё во всех... членов много, а тело одно” (1 Кор. 12:4–6, 20). В восстановлении этого канонического порядка в Русской церкви великая заслуга Московского собора 1917–1918 гг. – начало соборности в этой системе проведено снизу доверху.
«Каноническое положение Русской православной церкви», 1953 г.
Трагедия России и Русской церкви
«… историю русской Церкви невозможно выделить из истории России, как невозможно отделить её и от её византийского источника. Как Православие есть один из главнейших факторов в истории России, так и судьбы России определяют собою судьбу русского Православия. Поэтому всякая оценка или даже простое описание русского церковного пути поневоле включает в себя и определённое отношение к прошлому России. Прибавим к этому, что полной истории русской религиозности доселе ещё не существует, как не написано ещё и настоящей истории Русской церкви. Слишком много ещё попросту неизвестно и не изучено. Некоторые основные вопросы впервые поставлены были только совсем недавно, в эмиграции. И, наконец, мучительный вопрос о Церкви в России сейчас, значение самой России в судьбе мира – всё это делает русскую тему бесконечно сложной. Не может быть сомнения лишь в одном: с царством в России большевизма кончается не только один период русской церковной истории, но завершается целая эпоха в истории самого Православия. Изучение “русской главы” приобретает сейчас неизбежно вселенский смысл...
Свести историю России к истории её культуры, к политической борьбе, к общественному движению, к экономическому развитию и забыть этот “полюс” святости – притягивающий к себе столько людей – и совсем не из одного “простонародья”, это постепенное, но такое вдохновляющее внутреннее освобождение Православия от своей “казённой” судьбы, значит проглядеть что-то самое существенное в духовном пути России и всего Православия – в “судьбоносном” девятнадцатом веке, когда уже поднимался занавес над “свершениями” двадцатого...
Да, в России начинался выход Православия из своего “восточного” уединения, возрождения в нём самом того вселенского духа, вне которого оно не Православие, а “православный быт”, не вечный ответ миру на его тоску, надежду и стремление – а уход от этого мира в уютные душевные тупики.
Но трагедия в том, что этот путь России не единственный путь. В том, что на деле с каждым веком, с каждым годом нарастало в ней и то страшное раздвоение, которое завершилось торжеством большевизма. И снова много спорили о “западных” или “восточных” истоках зла. Думается, что всякое упрощение здесь неуместно. Никогда, кажется, не открывалась так связанность всего в истории, сплетение причинности и свободы, добра и зла, как в нарастании русской катастрофы. А также конечная укоренённость всего именно в самой глубине, там, где совершается духовный выбор. В России одновременно с нарастанием света шло и нарастание тьмы: и есть страшное предостережение, суд и напоминание в том, что тьма оказалась сильнее.
На историческом пути Православия сейчас “русская глава”, конечно, завершающая, последняя. Тут Православие снова стало историей, осознано было как путь и задача, как творческое вдохновение жизни. Путь оказался оборванным. И уже в гонении кровью мучеников начинается новая глава в истории Православной церкви. Ими нужно мерить и прошлое: они свидетельствуют о том, что непреодолимым, вечно живым, вечно побеждающим “мир, лежащий во зле” пребывает только то, что укоренено в безраздельной верности Христу».
«Исторический путь Православия», 1954 г.
«Власти удалось, повторяю, создать внутри Церкви вполне послушный себе аппарат и тем самым сделать борьбу почти невозможной. Но вот вспоминаются слова псалма: “Не надейтесь на князей, на сына человеческого”. В темноте бесправия один за другим зажигаются огни мужества и свидетельства. И когда-нибудь, через много лет, воспоминание о нашем времени будет воспоминанием о другом юбилее – юбилее победы веры над всеми силами зла».
«Пятьдесят лет трагедии Русской православной церкви», 1967 г.
Долг русских христиан
«Россия принадлежит к числу тех стран и наций, которые спорят о самих себе. Никогда француз не просыпается утром, спрашивая себя, что значит быть французом. Он совершенно убеждён, что быть французом очень хорошо и это совершенно ясно. Русским же свойственно пребывать в постоянном напряжённом искании смысла своего собственного существования. И тем более в наши дни и по причинам, я думаю, вполне понятным, после того совершенно необычайного, страшного по своей глубине обвала, который совершился с Россией в 1917 году. Этот спор идёт, и, хотим ли мы этого или не хотим, он будет идти и дальше. А это значит, что становится возможным и даже нужным всякое подлинное мнение, подлинный вопрос, сколь бы частичен он ни был, – вопрос о смысле и духовной судьбе России».
«Духовные судьбы России», 1977 г.
Шмеманы и Александр Солженицын Фото: schmemann.org«Судьба России – одно из явлений величайшего кризиса западной цивилизации, который не только не закончился, но лишь вступает в решающую фазу. В самой же России под обломками этого духовного крушения различается новое и творческое стремление ко второму обретению “русской идеи” вкупе с питающими и образующими её православными истоками. Возвращение “западничающей” русской интеллигенции на свою духовную родину, начавшееся ещё до революции, но ограничившееся тогда проповедью нескольких новых «пророков», ныне стало важным, хотя и всячески замалчиваемым фактором жизни России. Неопровержимым доказательством тому служит творчество Солженицына и других русских писателей, обширный поток “самиздата”, вновь пробудившаяся тяга к русской религиозной мысли и множество других знамений, равно как и относящееся к реальности иного уровня – поистине чудесное, не взирая на полувековые гонения, выживание Русской православной церкви. Всё это едва ли даёт право с пренебрежением отбросить восточный опыт или назвать его “несостоятельным”».
«Православный мир: прошлое и настоящее», 1968 г.
«Итак, говорить сегодня о судьбах России вовсе не значит готовить себя к возвращению в прошлое. То, что случилось с Россией, было дано ей и нам как ужасное испытание и одновременно как возможность для пересмотра всего нашего прошлого и для очищения. Слово “кризис” означает суд. И суд совершился. Поэтому всем нам сегодня надо напрячь до предела совесть. Именно совесть. Конечно, нужны ясные знания. Мы должны уметь анализировать, изучать, любить. Но совесть всё же требуется прежде всего. Совесть объединяет всё. Она позволяет заново увидеть Россию в её прошлом и настоящем и, может быть, начать чувствовать, в чём должно состоять её будущее.
На каждом из нас, русских христиан, лежит долг подвига – в меру своих сил, кто здесь, кто там, кто больше, кто меньше, но способствовать тому, чтобы духовная судьба у России была. И чтобы эта духовная судьба хотя бы в какой-то мере соответствовала тому удивительно чистому и светлому определению, которое кто-то когда-то произнёс и которое осталось как мечта и чудо, как замысел, как желание: Святая Русь».
«Духовные судьбы России», 1977 г.
