С распадом СССР православное духовенство набросило духовные скрепы на разлагающееся общество, протянуло руки к депутатским мандатам, ручкам агитационных мегафонов. Причём эти порывы во многом были искренни, а цели – благородны.
После развязки 1993 года, когда Белый дом расстреляли танки, а демократия в РФ получила свои российские специфические черты, церковь стряхнула с себя дурман политической свободы. На первый взгляд, это может показаться тяжёлым компромиссом, но в нём есть существенное разумное ядро. Если церковь поддерживает какую-либо партию или политического лидера, то в случае победы своего партнёра она получит преференции, благополучие и государственный хомут. В случае же поражения патрона она будет опрокинута в бездну. 1917 год хорошо это продемонстрировал.
Поэтому за последние 30 лет, которые по инерции называются эпохой церковного возрождения, хотя точнее было бы сказать про эпоху храмового строительства, кривая церковно-государственных отношений описывает нечто вроде графика косинуса, где вначале была большая активность, потом всё спало вниз, и сейчас снова показатели ползут наверх. Да, положения об аполитичности церкви никто не отменял, но имеющий глаза видит, что в нашей действительности всякое общественное действие называется политическим, а подобного рода инициатив со стороны церковных деятелей можно вспомнить много: от последовательной борьбы с абортами святейшего патриарха Кирилла и исторических парков митрополита Тихона (Шевкунова) до борьбы за влияние на Соловецком архипелаге и антигосударственного демарша бывшего священника Сергия Романова. Ещё есть очевидные попытки занять место в игре престолов со стороны банкира Константина Малофеева с его почти партией «Царьград» и движения «Сорок сороков», заявившего свою политическую программу. Подобные примеры без труда обнаружатся в любом регионе на всех уровнях взаимодействия властей. Здесь же стоит упомянуть явных благодетелей церкви из правительства вроде детского омбудсмена Анны Кузнецовой или экс-министра просвещения Ольги Васильевой и скрытых «тузов», которые курируют религиозную повестку по телефонному звонку и имён своих открывать не желают.
Причём за скобками остаются принципиальные рассуждения о том, что на что больше влияет в тандеме «церковь и государство», а также что, собственно, следует понимать под церковью, когда мы говорим об этих высоких отношениях. Иерархию? Патриарха? Всех? Тут обобщения начинают стекать по стенке, так как «все» в России традиционно политикой не интересуются. Это родовая травма русского народа, которая в РПЦ проявляется в полный рост.
Поэтому рассуждения на тему, влияет ли церковь на политику и на выборы, серьёзно ограничены пониманием этих вещей самим вопрошающим.
Если говорить прямо, то – да, влияет! Коль скоро человек считает себя верующим и даже церковным, то он не может не соотноситься с братьями и сёстрами, советом духовника или мнением патриарха. Это естественно, но насколько это распространено? Согласно опросу ВЦИОМ, на начало 2020 года 69% прихожан «не советуются при принятии важных решений с представителями церкви».
А если попробовать задать вопрос иначе: может ли церковь влиять на политические процессы? Отвечу: она должна контролировать качество работы изменчивого социального института под названием «государство». Это вопрос не власти, а сути вещей: церковь – для вечности, государство – временно. Другое дело, что реально у РПЦ нет на сегодня совершенно никаких ресурсов и, соответственно, амбиций по этому поводу.
Да и что мешает человеку распространять свои идеи или защищать свои убеждения безотносительно сана или вероисповедания? Пожалуй, только страх церковной иерархии и силовиков перед несистемными собраниями. Система всегда чурается разнообразия внутренних форм. Но разве было, чтобы этого не было? На худой конец, искусству совмещения можно поучиться у католиков, у них это более-менее получается последнюю тысячу лет.