Разговоры о новой этике ведутся уже давно, и у многих они на слуху. Однако только лишь новой этики недостаточно для устроения жизни. Что делать, чтобы эти этические нормы были исполнимы? Например, на круглом столе об этике в медиапространстве ставился вопрос не только о том, что нужно вести уважительный диалог, но и о том, что его надо уметь вести, чему часто мешает банальная распущенность в чувствах, слове, которая может не позволить осуществить даже вполне искренне принятое и осознанное правило. Подобные разговоры выводят нас на тему новой аскетики. Надо признать, что аскетика – непопулярное понятие даже в среде верующих людей. И это не бич исключительно нашего времени. Подобная ситуация отмечалась и почти сто лет назад, когда мать Мария (Скобцова) писала, что аскетизм «перестал существовать в том виде, как он существовал раньше, а в большинстве случаев перестал и вовсе существовать…».
Что же такое аскетика?
Сам термин (от греч. аскетес – упражняющийся, применяющий усилие) восходит к спортивной сфере: атлетам надо наращивать необходимые мышцы и обретать физическую силу. Но с течением времени понятие аскетики из спортивной сферы переносится в духовно-душевную, где под аскетикой понимают уже добровольное ограничение потребностей, отказ от удовольствий и перенесение тягот ради достижения целей религиозного или морального характера. В обыденном сознании это слово маркировано как сугубо религиозное. И напрасно. Практика аскезы, конечно, применяется в самых различных культурах, можно сказать – во всех культурах, если говорить об упражнениях и усилиях, без которых невозможно научение чему бы то ни было. Традиционно включает в себя одни и те же моменты: ограничение в еде, сне, брачных отношениях, уединение, молчание, и в более крайних формах – нищета, бездомность (странничество), причинение себе боли или неудобства (самобичевание, вериги)… Всякое из этих действий может иметь в своем основании разные мотивы: от магических и ритуальных до мистических.
Но общим мотивом для разных мировоззрений – как религиозных, так и философско-моралистических – является мотив освобождения. «Я по капле выдавливал из себя раба», – говорил безрелигиозный Чехов. Правда, это освобождение мыслится по-разному в зависимости от того, что понимается под свободой: свобода от чего и для чего? Таким образом, этот мотив может вести к прямо противоположным действиям – от суровой аскезы до полного отказа от неё, а вместе с ней и от любых табу и правил.
Будда в аскезе, изображение в лаосском храме. Фото: wikipedia.orgРазличные мотивы мы можем видеть не только в разных религиях или культурах, но и в рамках одной культуры. Например, в христианстве. Достоевский в «Братьях Карамазовых» описал по сути противоположные взгляды на аскетику: в образах старцев Зосимы и Ферапонта.
Итак, аскетика – это универсальная практика, присущая как религиозной культуре, так и безрелигиозной культуре. Любое творчество предполагает аскезу (об этом также говорила Ольга Седакова – прим. «Стола»), отказ от чего-то (может быть, хорошего) ради лучшего. Ещё можно говорить о двух видах аскезы: об отрицательной и о положительной. Отрицательная аскетика – это самоограничение как борьба с негативными качествами путём отречения прежде всего от того, что мы называем самостью. В противовес ей положительная аскетика направлена на решение позитивных задач и позитивными средствами.
Прежде всего это стяжание добродетелей, богообщение и стяжание умного света.
Что нового в новой аскетике?
Проблема того, что аскетизм перестал существовать в том виде, как он существовал раньше, осознавалась уже в XIX веке. Хотя и были попытки его возродить. Например, в середине XIX века Феофан Затворник переводит 5 томов «Добротолюбия» и издает свой труд «Путь ко спасению», в котором на доступном языке он пытается познакомить современных секулярно живущих соотечественников с традиционной православной аскезой, цель которой – спасение своей души и обретение богообщения.
С другой стороны, в это же время происходит небывалое – возродился суровый аскетический тип в среде социалистов и коммунистов. В русской литературе это ярко выразилось в образе Рахметова, спящего на гвоздях. Русские религиозные мыслители считали, что тайна победы большевиков в России связана с действенностью «темного лика» его аскетизма. «Только в этом объяснение тому, как мёртвая формула могла овладеть живою жизнью», – писала мать Мария.
Николай Неплюев. Фото: wikipedia.orgОдновременно с этим традиционная аскетика как бы изжила себя. С конца XIX века заговорили о новой аскетике. Можно вспомнить несколько имён. Это основатель Крестовоздвиженского братства Николай Неплюев, его ученик епископ-катехизатор Макарий (Опоцкий), архимандрит Спиридон Кисляков, старец Силуан и, конечно, религиозные мыслители русского зарубежья: Николай Бердяев, протоиерей Сергий Булгаков, мать Мария (Скобцова). Они пытались переосмыслить традиционный аскетизм, так ли он тёмен и суров, и мучительно думали о новой аскетике. Важно, что все они практики, а не кабинетные учёные. Самым радикальным был Бердяев, который выделял три формы аскезы: страха и заслуги, освобождения от власти мира и аскезу любви. Последняя соответствует положительной аскезе, новой аскезе, главная особенность которой – преодоление эгоцентризма, замкнутости даже на собственном спасении, выход за рамки собственного «я», приучение человека к общению и братству. Из этой новой аскезы, по мнению Бердяева, должна вырасти новая духовность и новый тип святости, «принявший на себя тяжесть мировой сложности». Николай Неплюев благодаря практике братства пришел к необходимости братской аскезы, дисциплины любви. Удивительная аскетическая система была и у архимандрита Спиридона (Кислякова). Он говорил о трёх уровнях человеческого «я»: «я» освящённое, «я» облагодатствованное и «я» обо́женное. В опыте старца Силуана Афонского мы видим нечто подобное – аскетику смирения и аскетику преображения.
И, конечно, здесь нельзя не вспомнить опыт матери Марии, которая говорит про аскетику отречения и преображения. Также она утверждает, что нам необходима аскетика человекообщения. Мы имеем заповедь о любви к Богу и человеку, но умеем ли мы любить? Цель аскезы – любовь и ничего другого. При этом она пытается найти эту новую аскетику в старых источниках – в частности, в Добротолюбии.
Николай Бердяев. Фото: wikipedia.orgИ ещё один самый близкий к нам пример – это опыт Преображенского братства, а именно – одна из тем оглашения, в которой говорится о двух этапах в жизни человека – освящении и преображении.
И всё-таки какая она – новая аскетика?
Можно выделить несколько акцентов новой аскетики, как ее мыслили в ХХ веке. Прежде всего это перемена фокуса с отрицательной на положительную аскетику. Причём не то чтобы отрицательная отменялась, но она становилась подготовительной, своего рода расчисткой территории, основная работа велась после.
Второй момент новизны – это изменение цели, фокус на человекообщении, мирообщении. Цель новой аскетики – научиться любить.
Ещё одна характеристика новой аскетики – это её соборное, а не индивидуалистическое измерение. В понимании мыслителей XX века аскетика перестает быть только индивидуальным делом, работой человека над собой, но ставит задачи, исходя из того, что люди могут жить едино – как некий целый организм (не коллектив!), в котором и аскетические задачи могут ставиться по-новому – так, что этот путь возможно проходить вместе. Это, наверное, до сих пор остаётся самой трудной и неисполненной задачей новой аскетики.
И последний момент – это новый фокус на аскетике как усилии обретения смысла. Сергей Аверинцев говорил об этом как о новом вызове уже ХХI века, суть которого в том, что «извращается экзистенциальный смысл всякого вопроса». Вопрос в нашу эпоху всё чаще становится не призывом к ответу и диалогу, а призывом к обессмысливанию, ничему: «Вопрос как запрет отвечать». Словно происходит разрушение самих основ человеческого общения: распад значащего слова, одержимое внимание к деталям и частям, утрата целостности, значимости и значительности, редукция и безразличие к смыслу. Новый вызов – это «неверие в слово как таковое».
Таким образом, новая аскетика – аскетика общения и смысла – это способность человека договаривать и додумывать мысль до конца, диалогичность слова, усилие слушать и желание расслышать собеседника.
