За настоятелем церкви Воскресения Христова города Перми отцом Иоанном Пьянковым большевики пришли в ночь на 4 декабря 1918 года. Прикладами выбили двери и заставили пойти с собой – в губернскую тюрьму.
– В чём вы меня обвиняете? – допытывался он у сопровождавших его мужиков с красными повязками, от которых за версту несло самогоном.
– Молчать, контра! – зло сплюнул один из конвоиров. – Вас, попов, вообще надо всех в расход пустить по законам военного времени как контрреволюционный элемент.
– Это чем же лица духовного звания не угодили этой вашей революции? – поинтересовался было отец Иоанн, но тут же получил чувствительный укол штыком между лопатками: давай шагай быстрее!
– Там тебе всё объяснят, контра!
Но и в тюрьме Ивану Петровичу ничего не объяснили, только объявили его теперь заложником – по новому декрету о красном терроре.
От тюремного стылого холода у о. Иоанна отказали ноги, он практически не мог самостоятельно передвигаться. Но всё-таки в камере он неожиданно стал чувствовать себя лучше, чем в захваченном красными городе. Многие узники были его прихожанами, многие к нему подходили за словами утешения; тюремщики даже сквозь пальцы смотрели на богослужения, которые батюшка тайком проводил в камере.
* * *
Отца Иоанна (Ивана Петровича Пьянкова) в Перми многие знали и любили. Родился он в 1855 году в семье простого псаломщика, окончил Пермскую духовную семинарию, затем поступил в Казанскую духовную академию, но через год по своему прошению был уволен из академии и назначен преподавателем в Дубровское народное училище. И начал учить грамоте крестьянских детей в самых отдалённых уездах. Был рукоположен в сан священника, а затем – опять же, по собственному прошению – переведён на служение в Кушвинский детский приют. Через десять лет по просьбе местного епископа он переехал в Пермь и стал священником новой Александро-Невской больничной церкви. Одновременно преподавал Закон Божий в Пермском реальном училище, стал членом губернского училищного совета.
Вскоре он был возведён в сан протоиерея и назначен благочинным городских церквей Перми. Ну а когда городские власти решили строить Воскресенскую церковь, то отец Иоанн единогласно был избран и попечителем строительства, и первым настоятелем нового храма, освящённого как раз накануне революции.
* * *
Вторым священником храма стал отец Алексий (Сабуров) – личность для провинциальной Перми легендарная. Отец Алексий был всего на два года моложе отца Иоанна, но их пути были во многом схожи. Сабуров был сыном диакона. Окончил Пермское духовное училище, затем – Пермскую духовную семинарию. И точно так же работал простым учителем в отдалённых школах всё того же Оханского уезда, где подвизался и о. Иоанн.
Рано овдовев, он решил всего себя посвятить служению Христу. И пошёл к самыми обездоленным – но не к сиротам или больным, а к призывникам. Он стал капелланом 232-го резервного Ирбитского полка, являлся законоучителем в батальонской школе, потом был священником 300-го Камышловского полка и 194-го пехотного Троице-Сергиевского полка. С самого начала Первой мировой войны о. Алексий оказался на передовой; в 1915 году после ранения переведён с фронта в лазарет 28-й пехотной дивизии. Затем снова на фронт.
Воевал в районе города Лиды и при ликвидации Свенцянского прорыва; приказом Главнокомандующего Северо-западным фронтом за отлично-усердную службу и за труды, понесённые во время военных действий, был награждён орденами св. Анны 3-й степени, св. Анны 2-й степени, св. Владимира 4-й степени.
После революции отец Алексий вернулся в родную Пермь и служил в храме Воскресения Христова.
Он был арестован чуть раньше, чем настоятель храма, но в тюрьме с отцом Иоанном они встретились только в ночь на 17 декабря, когда несколько узников вынесли в тюремный двор железную кровать с парализованным стариком.
Священники обнялись и расцеловались.
– Не знаете, куда это они нас? – спросил о. Иоанн своего многоопытного собрата.
– Мужайтесь, батюшка. Я слышал, что дела у красных не ахти. Со дня на день город возьмут передовые части адмирала Колчака…
– Значит, скоро конец всем мучениям?
– Боюсь, батюшка, для нас может закончиться всё гораздо раньше...
– Ну что ж, если такова воля Господа, то я давно уже готов.
Отец Алексий был прав. Красные построили узников в шеренгу и погнали к берегу Камы...
* * *
Третьим в их компании был Николай Николаевич Яхонтов – полковой священник 194-го Троицко-Сергиевского полка. С начала войны отец Николай – как и отец Алексий – служил на фронте, был награждён орденами cв. Анны 2-й степени с мечами, св. Владимира 4-й степени с мечами и наперсным крестом на георгиевской ленте. В Пермь он вернулся чуть раньше отца Алексия – в конце 1916 года, после ранения.
Они вместе принесли кровать с о. Иоанном на берег Камы.
В материалах судебного следователя Пермского окружного суда по важнейшим делам есть протоколы допросов свидетелей изуверской казни священнослужителей: «Все они были увезены на Каму, где их вязали веревками к железной кровати и погружали в воду, доколе совсем не заморозили и не утопили...»
* * *
В ту же ночь с 16 на 17 декабря 1918 года мученическую смерть принял и священник Вознесенской церкви села Красная Слудка Пермского уезда Пермской губернии о. Александр (Александр Григорьевич Посохин). Накануне революции о. Александр был избран гласным волостного земства. За отлично-усердную службу по приходу удостоен благословения Священного Синода с выдачей грамоты, а также награждён орденом Святой Анны 3-й степени.
Старожилы села Краснослудское сохранили рассказ, как красноармейцы казнили священника Посохина. Привезли его на реку Чусовую, в километре от Левшина, и сбросили в прорубь. Находясь в воде, отец Александр стал молиться Богу. Его ударили прикладом по голове. Через некоторое время из воды появились руки, затем голова. Красноармеец вновь ударил священника прикладом, отец Александр снова оказался под водой. Но вскоре опять появился над прорубью. Тогда сам командир отряда по фамилии Зуев изо всех сил ударил батюшку по голове прикладом, проломив ему голову.
* * *
Наконец, в ночь с 16 на 17 декабря 1918 года состоялось и изуверское убийство диакона Василия Кашина, служившего в Троицкой церкви села Сылвинское-Троицкое Пермского уезда Пермской губернии. Убийц не остановило то, что в семье о. Василия и его супруги Александры Сергеевны было 8 детей, причём младшему сынишке в тот самый день как раз исполнился годик.
Вместе с о. Василием было убито и 10 прихожан. Среди них матушка Капитолина, жена настоятеля сельского храма о. Алексея (Сокольского), пермский врач Елизавета Николаевна Гельм-Калмыкова, строившая в селе больницу, агроном Алексей Николаевич Суворов, мировой судья Ювеналий, лесничий Павел Филиппович Половинкин вместе с супругой Юлией Васильевной и ещё 4 человека.
Газета «Освобождение России» писала, что накануне наступления армии Колчака в сёлах Пермской губернии «появились провокаторы-красноармейцы, под видом “белых” разведчиков, спрашивающих о настроении населения и интеллигенции в особенности».
В дом дьякона Троицкой церкви тоже пришли двое мужчин в штатском.
«Хозяину объяснили, что они белые. Дьякон поверил – бои шли уже в Кутамыше – и решил помочь составить список людей, которых можно выбрать в волостную управу. В этот список и вошли одиннадцать человек, в числе которых были настоятель сельского храма священник Алексий Сокольский с супругой, врач Гельм-Калмыкова и остальные люди из чекистского списка.
Белые оказались провокаторами, а чекисты забрали всех «списочников» и увезли в красную Сылву. Спасся только настоятель храма отец Алексей, который в ночь ареста ходил отпевать умершего. И его спрятали односельчане.
Кстати, накануне ареста некоторые сельчане, видимо, знакомые с намерениями чекистов, уговаривали Елизавету Николаевну Гельм-Калмыкову покинуть село, предостерегая от возможной опасности. Её просили хотя бы на время ожидавшегося боя выехать в одну из лесных деревень и укрыться в надёжной крестьянской семье.
– Зачем я поеду? Кому нужна моя жизнь? Никогда я здесь политикой не занималась. Знала одну свою больницу, при ней я и останусь!
* * *
О расправе над троицкой интеллигенцией в газете «Освобождение России» рассказал случайный свидетель казни: «В морозный вечер 17 декабря, когда холод достигал минус 20 градусов, всех арестованных обобрали, раздели и босыми, в одном белье, вытолкнув из вагона, повели на близлежащий стеклоделательный завод.
Пришли в пустынную ограду национализированного завода. Произошла маленькая задержка с решением вопроса, как покончить с безмолвными жертвами и куда девать трупы…
Снова двинулись и подошли к случайной яме позади заводской конюшни. Здесь опять задержка. Жертвы стоят с помороженными уже носами на жестоком морозе и слушают переговоры палачей о тонкостях предстоящей расправы.
Наконец рассуждения палачей закончены. Решили положить поверх ямы жердь, которая должна была задерживать при падении на весу трупы казненных, на случай, если первый удар, сваливший жертву, оказался почему-либо не смертельным.
Наступили последние минуты первых на очереди, и ужасные полчаса для стоящих позади, в хвосте процессии.
Раздается команда: “Выходи первый!”.
Подходит первая тройка: две тёмные фигуры с боков отходят в сторону, и белеющий призрак (отец диакон) придвигается к краю холодной могилы. Еле слышится свистящий звук размахнувшейся сабли, и жертва, корчащаяся в предсмертной агонии, падает и повисает, перекинувшись, на жерди. Несколько частых воровских ударов по чему попало заканчивают муки несчастного страдальца, и труп сталкивают в яму.
Снова раздается команда: “Выходи второй!”. Снова так же подходит тройка, опять две чёрные фигуры расступаются, и белеющая фигура агронома бесшумно скользнула к обрыву. Но не успел страдалец отвести своего оледенелого взора от зияющей ямы и повернуться по команде лицом к палачу, как раздался свист сабли, и с ужаснейшей раной сзади на шее жертва свалилась в могилу.
Среди ожидающих на очереди такой же участи ни стона, ни звука…
Раздаётся третий приказ. Но первый удар не свалил жертвы. Белый призрак стоит, пошатываясь, и обливаясь кровью. Заминка… И два зверских удара следуют быстро один за другим – сносится ухо, отрубается подбородок…
Жертва свалилась и повисла на жерди. А озверевшие от неудачного первого удара палача его помощники частыми ударами шашек добивают страдальца…
Не избежали такой же ужасной пытки и стоявшие в хвосте женщины, а таких страдалиц было три. Но ни слёз, ни одного крика никто не видел и не слышал из случайных свидетелей этой опричнины.
Говорят, что жестокие удары саблей наносил сам военный комиссар, но говорят также, что протоколы секретного дознания по делу казнённых-изрубленных скреплены подписями местных троицких коммунистов...»
* * *
Уже 20 декабря войска Колчака вошли в Троицу. Когда после боя они заняли железнодорожную станцию Сылва, то в яме, что была выкопана в районе стеклозавода, обнаружили изрубленные шашками и исколотые штыками раздетые тела недавно увезённых жителей Троицы. Пальцы, на которых были кольца, мародёры отрубили.
Всех убитых привезли под охраной в Троицу, в дом священника, и стали готовить к отпеванию и похоронам. На панихиду собрались почти все жители села. Одиннадцать гробов стояли в ряд. Одиннадцатым был старичок Уточкин, убитый красными, захотевшими снять с него валенки.
При неисчислимости жертв красного террора в Пермской губернии зверское убийство интеллигенции села Троицкого особо потрясло жителей края. В издававшихся в Перми колчаковских газетах неоднократно назывались и виновники злодеяния: «Сельский фельдшер, Потёмкин Иван Клементьевич, состоял председателем троицкой организации партии коммунистов – виновник гибели троицкой интеллигенции. Дикую расправу производил за несколько дней до отступления войск лично командир 3-й бригады 29-й дивизии Окулов по доносу бывшего политического комиссара Штаба особого направления по укреплению района III армии офицера Павла Алексеевича Ладыженского. Потёмкин и Лодыженский являются главными моральными виновниками зверского убийства указанной интеллигенции».
* * *
Юбилейным Архиерейским Собором Русской православной церкви 2000 года священномученики пресвитеры Алексий Сабуров, Иоанн Пьянков, Александр Посохин, Николай Яхонтов, диакон Василий Кашин и с ним 10 мучеников были прославлены в лике святых новомучеников и исповедников российских.
