– В интервью журналу «Сеанс» на вопрос: «Кто такой Роман Михайлов?» – вы ответили: «Верующий и ищущий». А ведь могли много чего другого сказать в ответ: и математик, и драматург, и писатель, и, наконец, режиссёр.
Режиссер Роман Михайлов. Фото: Екатерина Чеснокова / РИА Новости– Вы ведь тоже верующая христианка, я правильно понимаю?
– Да.
– И вас интересует мой путь к вере?
– Да.
– Тогда давайте расскажу. С одной стороны, вопрос веры глубоко интимен, с другой же, возможность ответа – это возможность свидетельства. Верующим я был всегда, не помню себя неверующим – с самого раннего детства. У нас в квартире были иконы, и я молился – мы с бабушкой вместе ходили в церковь. Крёстная и отчим у меня из старообрядцев-поморцев. Все деревенские родственники были верующими, куда ни зайди – везде иконки. И считаю, что воспитан в таком деревенском православии, где встречались и праздники, которых в церковном календаре нет. Основные молитвы запомнил, слушая, как бабушка молится. И религиозное сознание для меня было первичным. В книге «Антиравинагар» многое записал об этом детском восприятии ритуала.
– Судя по христианскому ландшафту в советское время, ваше детство проходило не в центральной России…
– В Латвийской ССР и отчасти в Псковской области. Там это было нормально, да. А в 12 лет я оказался в неопятидесятнической общине, и это тоже было нормально для русской Латвии. С головой туда ушёл, с 12 до 17 лет постоянно читал Библию. И круг общения у меня был весьма своеобразный: нам было 12–14 лет, а у нас шли богословские диспуты, мы днями «зарубались» насчёт трактовки каких-то фрагментов. Помню, как школа за особые математические успехи – я рано показал себя одарённым в этой области – поощрила меня небольшой суммой денег, и как сложно было объяснить домашним – а мы жили бедно – почему мне важно отделить с этой суммы десятину. Потом у нас возникла своя община, в ней было много маргиналов. Мы старались очень честно жить друг перед другом. Вокруг были 1990-е, много криминала, и в нашей общине были люди из этого мира – но вот, был и другой опыт жизни и веры.
– Ваш рассказ о себе будто сошёл со страниц о русских богоискателях начала ХХ века – и тем удивляет. Кажется, что сегодня люди чаще идут к Богу за «починкой», а не за глобальным смыслом…
– В 1990-е был глобальный излом, но и сейчас излом – люди гибнут, и многие будут искать веру. И ко Христу приходили за исцелениями, за «починкой», и к апостолам: наверное, это нормально. Люди ждут от верующих если не чудес, то чего-то такого экстраординарного, про смысл – чего больше никто не даст, никакие представители власти не дадут. И что мы можем делать? Я вот фильмики делаю. Когда-то чудеса в науке у меня произошли. Делаем то, что можем.
– Ещё кажется, что вам и вашим героям в кино очень к лицу традиционный образ русской святости – юродство. Это сознательная позиция?
– Искренне считаю, что проповедую Евангелие фильмами. Наверное, это действие близкое к юродству. Но ведь что такое юродство – тоже не вполне ясно, мы это слово скорее интуитивно воспринимаем. Думаю, в юродстве есть бескорыстность, полная неутилитарность, и это очень важно. Наше кинотворчество в этом смысле тоже бесплатное, ни в какие системы не встроенное, и потому очень «юродивое». Зато у нас не бывает обычных ссор на площадках, каких-то интриг, дрязг – мы иногда молимся вместе. Вот вы начали разговор с вопроса об ищущем человеке… Чего он ищет? Ищущий ходит по миру и собирает какие-то искры Божьи, черты святости в человеке, мире, отношениях между людьми – и потом собранным делится. Я пытаюсь делиться, облекая всё собранное в художественную форму. Вы смотрели «Сказку для старых»?
Фото: Кинокомпания "Фрут Тайм"– Это ваш первый фильм, – конечно.
– Там в центре повествования – бандиты, отсылающие к эстетике 1990-х, но даже там есть момент какого-то божественного присутствия. Да, они люди жестокого пути, но у них очень нежные отношения друг с другом. В моих фильмах нет ни одного подонка, ни одного человека, которого хотелось бы безоговорочно осудить. Я как-то задался вопросом: как это вообще возможно – никого не осуждать? И тогда понял: если стремиться к «иному», к проявлению того, что ещё не видно, тебе будет просто не до вынесения оценок и приговоров. Не нужно искать справедливости – нужно искать иное. Для меня это что-то вроде духовной практики. Прямо сейчас мы снимаем фильм «Жар-птица», и там тоже будет этот мотив – уход от односторонней оценки и уж точно никакого осуждения. В «Наследии» то же самое: всех героев можно понять. Священники, которые отказываются отпевать умершего старика, вполне имеют основания так делать: к городскому священнику вообще нет никаких вопросов, он не лезет не в своё дело, к сельскому – ну так неоднозначная же ситуация!.. Всё как в жизни. А Руслан – подросток, и он тоже проявляет свою веру так, как велит ему совесть. Один мой друг, увидев сценарий, сказал, что я обязательно «получу» от РПЦ за этот фильм. А я был уверен, что стоит ждать полного принятия – так и вышло. Верующие очень тепло восприняли фильм, дурные отзывы были от атеистов.
– Духовная практика «никого не осуждать», вероятно, требует некоторых дополнений из того же Нового завета – ведь с иными апостол наставляет вместе «даже не есть». Духи бывают разные, и необходимо ставить какие-то границы действию зла. Вам эта опасливость, стремление обособить добро от зла – чужды?
– Почему же, есть то и те, кого нужно сторониться. Например, я сторонюсь людей власти – всё очень просто. Не еретиков, не грешников, не блудников, а властителей – царей разного рода. Понятно, что ко мне были разные подкаты с их стороны, но я их игнорирую – это важно. Воля к иному, к юродству может быть прямо противопоставлена воле к власти. Власть занимается ресурсами, борется за внимание и успех. Иное – вне категории власти, оно живёт вдохновением здесь и сейчас, даёт проявиться искрам Божьим. Когда шут становится советником царя – это его конец как юродивого. Надеюсь, что смогу так разрулить свою жизнь, что не свяжусь с властью, в конце концов, я уже много кому отказывал, где видел перспективу властного застоя. И не то чтобы сильно осуждаю людей власти, но чувствую, что это болезнь, от которой лучше держаться подальше. Вчера Гоголя перечитывал, «Выбранные места из переписки с друзьями» – там как раз есть фрагмент с размышлениями о чистых и грязных людях, но понял, что внешняя этическая стерильность – это не то, к чему мне хочется стремиться. Христос общался с грешниками и те прекращали грешить, а как доходило дело до фарисеев – сразу завязывался спор, и исход его далеко не всегда был связан с обращением собеседника. Только с людьми власти Христос и спорит, и они посылают Его на крест.
– В ХХ веке жил такой замечательный епископ-катехизатор Русской церкви Макарий Опоцкий, который в советские годы возрождал опыт христианской общинной жизни, и в одной из своих молитв говорит очень похожее: «Христос подверг власти позору христоубийц». Действительно, в момент креста сильные мира сего потеряли значение моральных авторитетов.
– Вот, это близко моему восприятию мира. Не бывает хорошего президента. Если ты становишься президентом, значит ты десятки лет жил в этой обстановке борьбы за власть – и это на тебя повлияло. Даже сейчас в киномире мы существуем обособленно без гос. продюсеров и проч. И в науке у меня было такое же отношение к научным группировкам, и в литературе, и в театре. Другое дело, что я не стремлюсь критиковать какие-то властные порядки и группировки. Говоря кратко: меня критика этой реальности не интересует, создание нового для меня гораздо более важно, чем наведение порядка в старом. Чтобы критиковать, оппонировать, нужно быть в одном пространстве, в том же контексте – а меня там нет.
Фото: Кинокомпания "Фрут Тайм"– Вы совсем оставили математику?
– Конечно, я уже не математик, хотя у меня немало знаний и сильные интуиции. Болезненная тема. В математике много оккультного.
– Если юродство имеет много значений, то оккультизм – ещё больше. О чём вы?
– Про то, что это что-то очень скрытое, элитарное, тонкие дорожки мышления. И про то, что они вовсе не так уж нужны человеку для спасения. Да, в христианстве есть свои тайны, но благодать, в нём открытая, – она именно что открытая, не оккультная. Алан Бадью писал об апостоле Павле, что он антидиалектик. Я когда это прочёл, понял, кем хочу стать в жизни: антифилософом! Фигура апостола Павла чрезвычайно впечатляет: я прошёл путь от неприятия его посланий в юности до какого-то растворения в богословии апостола. «Не я живу, но живёт во мне Христос», «нет ни иудея, ни эллина» – это же потоки благодати. Его истина невыводима из эмпирики, критики, реальности. Для него существует только момент победы Христа над смертью, и во всех мыслях, во всех словах эта благодать транслируется – как бы светится. Оккультные практики противоположны – это тонкое ремесло, в котором требуется будто обмануть реальность, чтобы добраться до её сокровищ. А спасение оно не закопано, оно явлено всем. Сложность здесь только в том, чтобы понять, как ему открыться. Как быть христианином. Вот встали мы с утра, а дальше что? С какой стати мы занимаемся тем, чем занимаемся: работа там, интернет… Вопрос, как жить христианину, очень простой и очень сложный одновременно. Да, не отрицаю, что этот путь – изворотливого игрока, тонкого и внимательного, не гнушающегося оккультных аспектов реальности – часть моей жизни. Но это не духовная практика. Скорее способ выживания. Математика, карточные игры, например. О, только что кое-что понял. На днях давал интервью одному игровому порталу и рассказывал про «путь игрока» и только что понял, что путь игрока похож на «путь рыбака». Ты плетёшь сети, смотришь на погоду, интересуешься течениями, нюансами нечеловеческого существования, а приходит Спаситель и зовёт за Собой. И всё, можно оставить сети. Они были нужны лишь для выживания.
Фото: Кинокомпания "Фрут Тайм"– Легко ли вам в кристаллизовавшихся формах православной жизни? Каково вам, скажем, на литургию ходить по утрам?
– Был период, когда я был алтарником и не пропускал ни одной службы – это был удивительный опыт. Мне везло со священниками, которые были готовы меня понять, и в 2018 году, когда я оставил науку, я даже хотел поступать в семинарию… Конечно, с таким бэкграундом, как у меня, стать частью церковной иерархии было бы очень тяжело. Мне всерьёз непонятно главенство епископата, я вижу, что благословение даётся людям иначе, не иерархически. В общем, оценив себя, оставил эту идею. Но у меня есть глубокая тоска по максимально полному участию в богослужении: помню момент, когда в алтаре задал себе вопрос: «Хотел бы ты здесь остаться, ничем больше не заниматься, только служить Богу?», и ответил: «Да, конечно, да». В 13 лет я хотел пойти в пятидесятническую школу, но она была платной и у меня не было на неё денег, а вот друг Дима туда попал – он был совсем неимущий, из маргинальной среды, поэтому его взяли. Тогда понял, что болтаюсь где-то посередине и недостаточно маргинален, и недостаточно богат – все пути закрыты – и рыдал всю ночь. Второй порыв пойти учиться богословию был где-то в 25 лет, но тогда меня пригласили на постоянную позицию в Стекловку, и я опять остановился. И вот, в 2018 году был третий порыв. Сдержав его, я погрузился в мир кино, 5 лет этим занимаюсь. Отчасти это и есть проповедь сейчас. Но не исключаю, что момент моего полного воцерковления ещё впереди.
