Кинопреступление 

Современный потребитель видеоконтента не мог не приметить рекламу идущего полным ходом сериала «Преступление и наказание». Экранизаций этого произведения было уже более 40: динамичный сюжет, острота социальной драмы, желание показать своим школьным учительницам собственное прочтение классики – что ещё может подтолкнуть современного режиссёра на очередную попытку взяться за роман? Как бы то ни было, но и Владимир Мирзоев тоже шагнул в эту пропасть.

Что бросается в глаза? Сериал заброшен в нашу с вами данность – обыденную, серую, с бытовым воровством в супермаркетах, отрешёнными охранниками и драками в свете неоновых ламп. Люди играют в блэкджек, купаются в бассейнах, слушают музыку в наушниках, разносят еду – всё привычно. Да, идея не нова: перенеси сюжет в современность – и каждый узнает в персонажах знакомые типажи. Кстати, так делали и многие предшественники, перебрасывая героев Достоевского в своё время. Я думаю, тут и сам автор романа, и другие русские классики поддержали бы эту идею, ведь для них одной из насущных целей было дать читателю узнать в герое себя, увидеть свои пороки и проблемы. Но вот незадача: почти с первой сцены зритель, читавший роман уже сильно после школы, впадает в ступор, слыша знакомые реплики, почти один в один взятые из книги с заменой разве что совсем устаревших названий. Тут первый раз возникает зудящая мысль: «Зачем?»

Расхожий ответ на этот вопрос можно предугадать: наверное, автор хотел приблизить нас к идеям Достоевского, показать их значимость и актуальность, чтобы мы, так сказать, острее прочувствовали оригинал. Но дальше мы снова попадаем в клейстер загадок, так как сюжет и многие нюансы картины отличаются довольно сильно – как последовательностью сцен, так и вообще значимостью событий и отдельных реплик. Автор свободно добавляет подробности интимных и психических переживаний героев, которые Достоевский никак не подразумевал.

Кадр из сериала «Преступление и наказание». Фото: Плюс Студия

К примеру, у Фёдора Михайловича студент Раскольников – идейный, умный, зачастую очень смелый человек, хоть и довольно закрытый, склонный к сложным психологизациям, ищущий (как настоящий студент) вселенский принцип устроения мира, типичный революционер времён писателя. Здесь же это некий довольно закомплексованный, слабо вменяемый человек, периодически уходящий в дикие трипы (скажем религиоведчески, трансценденции) и, судя по виду, сбежавший с Грушинского фестиваля, а уж никак не из аудитории юридического факультета. Или вот Мармеладов – в романе человек большого достоинства, но скатившийся от бездонной бедности к безвыходности и униженности. Вообще тема милосердия для Достоевского, в том числе к таким людям, – одна из ключевых. В сериале же Мармеладов – это просто какой-то бездомный с вокзала, совершенно не имеющий (в отличие, кстати, от многих бездомных) представления ни о каком достоинстве, да и вообще слабо отдающий себе отчёт в происходящем. Прагматичный Лужин – невнятный тюфяк, жертвенная Дуня – женщина, знающая себе цену. В общем, почти любой персонаж, так скажем, вольно оторван он первообраза.

Вообще весь этот киноконцепт – сплошная загадка как для зрителя, так и для кинокритика. Это ещё не кинопреступление, но заявка на подрыв многих ожиданий.

Да, для современных режиссёров допустима любая вольность трактовок. Но тут явно нет намёка на артхаус или какую-то попытку принципиальной новизны подхода к подобному кино как к жанру. А что тогда? Может, тонкий сарказм, желание посмеяться над нашей действительностью? Тоже нет: в героях нет ни явных комичных отсылок к некоторым хитро подмеченным шаблонам, ни гипербол в характерах. Обострения социальной драмы тут тоже не наблюдается – убийства, ссоры, сломы жизненного пути происходят вполне буднично, никто в кадре ни о чём не переживает. Такой общий «покер-фейс» на фоне почти любой вакханалии сюжета. Или это фантасмагория? Что-то вроде намёка на полулегальную параллельную реальность, происходящую где-то во внутреннем мире героя. Да, в сериале есть беглые кадры каких-то трудно сочленяемых потусторонних образов, но они настолько бессвязны, поверхностны и не играют никакой роли в повествовании, что вообще неясно, для чего они даны. В конце концов, может, всё это – смелая попытка талантливой кинопаранойи? Тоже непохоже. Вот «Петровы в гриппе» – это талантливая кинопаранойя. А тут какое-то смешение всего сразу: не знаешь, за что ухватиться.

И получается, главная замануха для зрителя – громкое имя Достоевского на фоне общей неясности почти всего, что происходит в кадре. Пытливый любитель подобных трюков, вероятно, и досмотрит действо до конца, хотя бы ожидая, как автор сериала представит несомненно глубокую и сильную развязку книги; менее педантичный – забросит эту муку к середине первой серии. Да и наказание от кинокритиков уже не заставило себя ждать, достаточно прочесть рецензию Марии Башмаковой здесь же, на «Столе».

Однако же стоит вернуться к масштабности затеи с вопросом: какую дань данное многосерийное творение отдаёт Достоевскому?

За что мы вообще ценим Достоевского? Явно не за то, что он открыл нам бездну пороков человеческих. Таких пороков многие из нас насмотрелись в российских фильмах 90-х, когда, по меткому выражению С.С. Хоружего, мы столкнулись с а-этикой, то есть этикой отрицательной, но при этом мало кто считает сериалы того времени великими или чем-то выдающимися. И, может быть, главная проблема Достоевского сейчас – это отсутствие гениальных или хотя бы талантливых читателей. Такие были: вспомним, что для русского религиозного-философского ренессанса начала ХХ века Фёдор Михайлович стал не просто главным писателем, но и пророком. Конечно, как любой великий писатель Достоевский очень многосторонен, поэтому его книги раскрывают нам богатство внутреннего мира человека, противоречивость русской души, но и – что было крайне важно для писателя – русского духа и русской веры. Он сам мучим своими героями и мучим Богом в экзистенциальных вопросах, обращённых из вечности к каждому человеку. И грехи людские ему интересны были не сами по себе, а как духовная метода: в произведениях писателя в бездне внутреннего кризиса и греха человек, часто отчаявшийся, вдруг обретает веру и находит силы для покаяния и преображения. Во многом из муки Достоевского вырос русский экзистенциализм – с его верой в силу духовного подвига человеческой личности в опыте веры и общения с другим человеком.  

Кадр из сериала «Преступление и наказание». Фото: Плюс Студия

Тем более парадоксально, что даже при использовании почти дословных реплик авторского текста данный сериал не просто упускает главную для писателя тему духовной муки, а как будто специально гипертрофирует отсутствие этой муки в героях. Актёры предстают нам в своих ролях не то что бездуховными, но и в большинстве случаев совершенно бездушными.

Может быть, в этом и была задумка режиссёра – показать на контрасте с оригиналом пустоту современного человека, не знающего, что такое достоинство, честь, глубинный жизненный принцип, самопожертвование, или знающего только на словах?