В тот день мы должны были обручиться, но с утра я был вызван на аудиенцию к императрице и отказаться не имел права.
Не мешкая, я тут же пустился в дорогу, однако по пути попал в буран. Лошади мои встали, я не мог двигаться дальше и вынужден был прождать до утра.
Бедная Маша ждала меня в городе. Она не понимала, что происходит, отчего я задерживаюсь, и поминутно выходила посмотреть, не едет ли моя карета.
К несчастью, именно в этот день по городу ездил черный автобус и всех, кто выходил за ворота, забирал с собой и увозил в неизвестном направлении.
Приехав в столицу и не найдя Машу дома, я забеспокоился. Дворецкий, однако, успокоил меня, объявив, что «барышня слегка занемогла и выйдет с минуту на минуту». Времени перед аудиенцией у меня еще было достаточно, и я поехал в клуб, где и узнал неприятную новость о черном автобусе.
Я сразу же заподозрил Швабрина, однако в клубе мне напомнили, что он уже месяц как сидит в крепости по обвинению в пособничестве бунтовщикам.
– Э-э, князь, да ты, похоже, не в курсе событий! – обратился к нашей компании Ржевский, поручик 213-го уланского полка. – По последним сведениям, штабс-капитан Швабрин уже полчаса как бежал из крепости и гуляет на свободе, и на его поимку отряжены две конно-гвардейские полицейские роты.
Больше у меня не оставалось сомнений: похищение Маши – дело рук Швабрина! Я пулей вылетел из клуба, вскочил на своего гнедого и помчался в погоню.
– Гринев! Куда ж ты, дурья башка! – закричал мне вслед Ржевский. – Я же пошутил!
Но я уже не слышал его и всё пришпоривал своего несчастного гнедого.
Результатом моей бешеной гонки было то, что возле Аничкова моста жандарм, стоявший на перекрестке, засвистел, намереваясь оштрафовать меня за превышение скорости. Я, впрочем, не собирался останавливаться, но мой гнедой так испугался свистка проклятого жандарма, что сразу же уперся о мостовую всеми четырьмя копытами, отчего я, не удержавшись, полетел через его голову прямо в Неву.
На набережной тут же собралась толпа народу, и все они, громко переговариваясь, указывали на меня. Я же под влиянием всего пережитого за этот день, а также под воздействием холодной воды скоро потерял связь с действительностью и погрузился в сладкое забытье.
Пришел я в себя дома, в постели, и первое, что я увидел, – это хлопотавшего надо мною Савельича.
– Ахти, барин, очнулся! – радостно залопотал он. – А мы уж и не чаяли! Растирали тебя водкой, делали тебе клизму, прикладывали пиявок, лечебных грязей выписали из Баден-Бадена… Ведь трое суток ты без сознания!
– Трое суток! – от волнения я попытался привстать, но сил моих не хватило.
– А как же Маша? А Швабрин?
– Швабрин твой сидит в крепости, как и сидел, что ему, шельмецу, сделается… А Маша жива и здорова, кланяться тебе велела…
– Не верю! – вскричал я, привстав в постели. Сердце мое чувствовало: здесь что-то не так!
– Да нет же! – думалось мне. – Швабрин – ловкач, проныра! Такой пройдоха убежит из-под любой стражи!
– Да лежи ты, барин! – уложил меня обратно в постель Савельич. – Не веришь… Митька, а ну-ка неси сегодняшнюю газету!
Митька, молодой расторопный лакей, в два прыжка подскочил ко мне со свежим номером «Санкт-Петербургских ведомостей».
– Открывай, барин! – улыбался во весь рот Савельич. – Открывай четвертую страницу! Прямо сверху!
Разворачиваю, читаю. И действительно, на четвертой странице сверху:
Внимание! Опасный преступник обезврежен! Просьба к гражданам сохранять спокойствие! Опасный государственный преступник, пособник бунтовщика Пугачева, по слухам, бежавший из-под стражи, изловлен нарядом полиции и ожидает суда в крепости под усиленным караулом гвардейцев. Пусть знают все злоумышленники: справедливое возмездие настигнет каждого из них!
Газетная статья, однако, успокоила меня ненадолго.
– А Маша? Что же Маша? – встрепенулся я. – Где она?
– Она в надежном месте! – заверил меня Савельич. – Тебе, барин, пока отлежаться надо, а там будет тебе и Маша!
– Но Швабрин! – не успокаивался я. – Ведь Швабрин может… Ведь если он…
– Да успокойся ты наконец со своим Швабриным! – воскликнул в сердцах Савельич. – Нет больше Швабрина! Игра его закончена!
– Игра закончена! – громовым эхом откликнулось в прихожей, и в комнату к нам ввалилась огромная толпа разгоряченных мужиков, а впереди всех с пистолетом, направленным мне прямо в сердце, – Швабрин!
– Игра закончена! – повторил он, когда вся толпа заполонила комнату. – Зимний захвачен, власть в стране перешла в руки Емельяна Пугачева и его кабинета министров. А я в этом кабинете – премьер-министр. И поэтому теперь тебе, чтобы сохранить свою жизнь, предлагается незамедлительно признать меня своим государем и поцеловать обе ручки!
Меня, признаться, возмутила такая наглость самозванца. Кровь ударила мне в голову.
– Нет! Никогда! Ни за что! – вскричал я и бросился на него.
Швабрин выстрелил – и всего меня с ног до головы осыпало бумажным конфетти. Я был настолько ошеломлен, что, вместо того чтобы схватить Швабрина за горло, упал ему в объятья.
– Швабрин… однако… что всё это значит? – бормотал я, совершенно сбитый с толку.
– Это значит то, – улыбаясь ответил он, – о чем я и объявил, войдя сюда: игра закончена!
– Какая игра, Швабрин? – продолжал бормотать я, ничего не понимая.
– Игра в фанты, Петруша! – с тою же улыбкой напомнил мне Швабрин.
– Какая игра в фанты? – силился я вспомнить. – Мы играли в фанты?
– Здравствуй, чудик, Новый год! – смеясь, воскликнул Швабрин.
– Новый год? – кажется, до меня начало доходить. – А как же Рождество?
– А Рождество ты, Петруша, провалялся в бреду после того, как упал с лошади! – весело объявил мне Швабрин. – Ну, да что о том вспоминать! Ты выздоровел – это сейчас самое главное. Эй, оркестр, музыку! Шампанского всем!
Андрей БЕЛИКОВ, Москва
