«Семья была благополучной, на учёте не состояла»

Как работают органы опеки и другие социальные службы в России

Фото: Artyom Kabajev / Unsplash

Фото: Artyom Kabajev / Unsplash

Сколько новостей из рубрики «Происшествия» завершаются этой лукавой фразой. Пьяные подростковые драки, резня в школах, нападения детей на родителей и наоборот, гибель малолетних от пневмонии без обращения к врачам, отравления угарным газом в разваливающихся лачугах, даже смерть от голода в XXI веке – любое сообщение из криминальной хроники может быть дополнено этим удивительным уточнением про «благополучие» семьи и отсутствие к ней претензий со стороны социальных служб. Как это понимать? Видимо, что-то с этими службами не то. Очевидно, не работает у нас профилактика. Почему?

Как вообще выстраивается работа социальных служб сегодня? Как работники органов опеки, инспекторы по делам несовершеннолетних, наркологи и психиатры определяют, какие семьи нуждаются в особом контроле? Можно предположить, что для эффективной работы этих организаций нужны и какие-то плановые мероприятия, сотрудничество со специалистами из других служб и доверие общества. Проще говоря, нужны мониторинги, рейды, запросы, необходима тесная связь со школами и поликлиниками (а в поликлиниках качественное медицинское сопровождение, а не формальные комиссии на бумаге), жизненно важно развитие гражданского общества (неравнодушные соседи, прохожие).

Однако по всем направлениям у нас, кажется, всё проваливается.

Начнём с конца. Так будет нагляднее. Насколько готов помогать социальным службам обыватель? Как правило, вообще не готов. Стоит где-то чему-то случиться – соседи ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знали. Пассивность общества – старая пластинка. Но неужели люди у нас все как один чёрствые, равнодушные? Нет, конечно. Суть в том, как сотрудничество с социальными службами может быть интерпретировано. У нас многие воспринимают такое сотрудничество как доносительство, а не как помощь семье, усматривают тут какие-то корыстные мотивы, сведение счетов с соседями, роднёй, конкурентами. Органы опеки в народном сознании – это такое исключительно карательное ведомство. А уж о полиции и говорить нечего. Предпринимают ли государственные службы какие-то меры для создания более привлекательного имиджа? Разъясняют ли, что суть их работы – это поддержка семьи. Нет. Ни на словах, ни на деле. Много чести, видимо.

Сотрудники полиции у подъезда, в котором произошло убийство женщины и ее шестерых детей, Нижний Новгород. Фото: Роман Яровицын / Коммерсантъ
Сотрудники полиции у подъезда, в котором произошло убийство женщины и ее шестерых детей, Нижний Новгород. Фото: Роман Яровицын / Коммерсантъ

Налажена ли какая-то связь социальных служб со школами и поликлиниками? Увы, только по бюрократической части. С одной стороны, возможные риски должны выявляться благодаря системе плановых медкомиссий при поступлении детей в детские сады и школы. Но комиссии эти проходят формально. Заключения врачей во время таких осмотров выносятся со слов родителей. Психолог спрашивает: есть ли жалобы? Мама мотает головой. Маме не представляется странным, что её сын постоянно лупит на детской площадке других детей – «онжеребёнок», «перерастёт». Или невролог, например, спрашивает папу, как дела, и папа бодро отвечает, что дела лучше всех, а то, что дочка в семь лет заикается и писается по ночам – ну бывает, зачем об этом разговаривать.

С другой стороны, проблемы могут быть обнаружены во время внеплановых обращений к врачу. Медики обязаны предоставлять сведения в полицию и органы опеки при подозрении, что вред чьему-либо здоровью наносится умышленно или кто-то оказывается без должной помощи по вине родных, например. Однако только сигнала от врачей, только сообщения о крайней озабоченности судьбой какого-то несовершеннолетнего пациента недостаточно. И полиция, и органы опеки запросят ещё кучу бумаг, освидетельствований, характеристик. По сути, придётся провести собственное расследование. Но когда, как, какими средствами, на каком основании этим заниматься? В коридоре в очереди ещё 15 человек по записи и 10 только спросить. А не оформишь сообщение как положено, ещё и сам виноват останешься: не разобрался, не предотвратил.  

Фото: Сандурская Софья / АГН "Москва"
Фото: Сандурская Софья / АГН "Москва"

То же самое в образовании. Органы опеки, комиссии по делам несовершеннолетних, полиция вроде как работают со школами через службы сопровождения. Но чаще всего эти службы на местах представлены всего двумя специалистами: социальным педагогом и психологом. И те по совместительству могут ещё и уроки вести или заниматься какой-нибудь организаторской работой. Редкое учебное заведение может похвастать ставками дефектолога, медиатора, медицинского работника, тьюторов. А в школе, например 700–800 детей. В таких обстоятельствах вся работа по сопровождению банально сваливается на плечи классных руководителей.

Как это выглядит? Очень просто. Допустим, в 5Б есть эмоционально-нестабильный ученик (на самом деле, не один, но рассмотрим конкретный пример): для него характерны резкие перепады настроения, немотивированная агрессия, плаксивость. Получил такой ребёнок тройку – у него истерика. Не поделился с ним одноклассник конфетой – он машет руками и бросает в людей разные предметы. В общем, ситуация явно далека от нормальной. Классный руководитель разговаривает с учеником, родителями, но ничего не меняется. Он обращается за помощью к психологу и соцпедагогу и вместо помощи получает пару бесценных советов… поговорить с учеником, поговорить с его родителями. А, ну и ещё провести какой-нибудь классный час на тему толерантности. «И вообще классный час такой в плане был ещё три недели назад, – напомнит психолог, – протокол покажите. Нет протокола? Что, и запись о беседе с родителями в документах не отражена? Ну так идите, работайте». «Не на учёт же этого бедолагу ставить, – объяснит соцпедагог, – это ж столько бумаг, это ж целое досье запросят в районе и перечень проведённых мероприятий. Нет, можно, конечно, родителей вызвать на совет по профилактике, но там же очередь на три месяца вперёд: один с десятью двойками в четверти, другого поймали на торговле снюсами, третий уже месяц в школу не ходит без уважительной причины, а у вас тут слёзы из-за троек и безобидные ссоры с одноклассниками. Надо просто создавать благоприятный психологический климат в классе».

Ситуация у гимназии №175 в Казани, в которой бывший ученик гимназии Ильназ Галявиев открыл огонь. Фото: Максим Богодвид / РИА Новости
Ситуация у гимназии №175 в Казани, в которой бывший ученик гимназии Ильназ Галявиев открыл огонь. Фото: Максим Богодвид / РИА Новости

И классный руководитель, ошарашенный «поддержкой» коллег, уходит. Уходит, так и не успев в этот раз рассказать, что помимо агрессивного мальчишки в классе есть ещё очень замкнутая девочка, которая дрожит, когда ей задают вопросы по теме урока, и в кровь кусает губы, и ребёнок, который рассказывает, что мама лупит его скакалкой, хотя мама всё отрицает и объясняет, что сын так манипулирует педагогами. Нужно, конечно, вернуться или подойти завтра-послезавтра, но смысл? Это ж целое досье надо. И климат, опять же. И вообще известное дело: у тебя проблемы – сам-дурак-виноват. Нашедший труп – первый подозреваемый. 

Вопрос: а что делают собственно сотрудники социальных служб, если как-то так выходит, что их работу должны проделывать совсем другие люди, специалисты, которые учат детей математике или лечат бронхиты? И зачем все эти папки бумаг? Много ли нужно документов, чтобы помогать детям и взрослым, оказавшимся в трудной жизненной ситуации? В бюрократии ли заключается просветительская работа, консультирование семей по вопросам образования, здоровья, права? Или все эти бесконечные отчёты нужны для другого? Чтобы напугать, заклеймить, наказать, отобрать, посадить? Что ж, тогда и обывателя понять можно, не желающего связываться с соцслужбами и полицией. Вот круг и замкнулся. И в очередной заметке о преступлении против детей или с участием их мы читаем, что «семья считалась благополучной, на учёте не состояла».

Читайте также