Тройной портрет
Идеи Льва Толстого часто принимают как самоочевидные, именно поэтому интересно напомнить о том, как резко отрицательно отнеслись к ним люди, которых он хорошо знал и ценил: Николай Фёдорович Фёдоров и Владимир Сергеевич Соловьёв. Все трое были между собой хорошо знакомы. У нас даже остался их тройной портрет. Этот тройной портрет особо интересен тем, что он как бы «вырос» из одинарного. Сначала Леонид Осипович Пастернак осенью 1902 года сделал несколько набросков к будущему портрету Фёдорова; сделать это было непросто, поскольку Фёдоров категорически отказывался фотографироваться и тем более позировать для портрета. Художнику приходилось прятаться за шкафами в читальном зале Румянцевского музея. В 20-е годы, будучи в эмиграции, когда никого из «собеседников» давно уже не было в живых, Пастернак дополнил портрет Фёдорова фигурами Льва Толстого и Владимира Соловьёва. Едва ли Леонид Осипович когда-то видел их, сидящих вместе за беседой. Скорее, он соединил их в каком-то общеидейном контексте – можно сказать, беседующими в мире идей. Это были три, может быть, интеллектуально самые значимые фигуры на рубеже столетий. Их сложные отношения – от восхищения до возмущения и полного разрыва – длились десятилетиями. Вот несколько примеров.
В 1873 году, когда Соловьёв защитил магистерскую диссертацию, ему был 21 год; до Льва Николаевича дошли слухи о том, какая это была блестящая защита. Первый раз в России о магистерской защите по философии писали в газетах. В 1875 году перед своей первой заграничной поездкой Соловьёв попросил позволения у Толстого навестить его, чтобы лично познакомиться. Встреча состоялась, и Толстой рассказывал, какое замечательное впечатление на него произвёл этот молодой талант, он расшевелил в Толстом его «философские дрожжи». Они продолжали знакомство следующие четверть века – до смерти Владимира Соловьёва. У них были сближения и расхождения, доходившие до больших резкостей. Последние работы Соловьёва открыто антитолстовские, и Толстой, конечно, никогда ему этого не простил и не забыл. Тем не менее это люди, которые всегда держали друг друга в поле зрения, и их внутренний диалог никогда не пресекался.
Менее других в этой троице известен Николай Фёдоров, но только по той причине, что он хотел оставаться неизвестным. Ему открылась – как самоочевидное – необходимость воскрешения предков, но он прекрасно понимал, что, если начнёт говорить об этом, его примут за сумасшедшего. Поэтому Фёдоров искал известных и влиятельных людей, которые смогут понять его и публично сказать о необходимости воскрешения отцов. Когда Фёдоров думал, кому доверить столь важную задачу, он выбрал Достоевского и Толстого. Достоевский, впервые узнав про идеи Фёдорова, ещё без упоминания его имени (из письма Петерсона, ученика Николая Фёдоровича), показал это письмо юному Соловьёву. Оба были в восторге. Достоевский скоро умер, не успев лично познакомиться с Фёдоровым, но в его последнем романе, в «Братьях Карамазовых», несомненно прочитываются идеи Фёдорова.
Разрыв
Толстой, Фёдоров и Соловьёв не просто современники, они современники, очень значимые друг для друга. Их жизни многократно переплетались. Особенно был важен 1881 год – год смерти Достоевского, убийства Александра II и переписи населения в Москве, в которой участвует Толстой. Для всех троих это был год больших перемен. Для Фёдорова – потому что уже нет Достоевского, который мог бы открыто объявить миру об идее воскрешения, и нужно искать другие кандидатуры для исполнения этой цели. Владимир Соловьёв публично высказался против смертной казни убийц государя-императора. На этом закончилась его академическая карьера. Для Толстого 1881 год – время, когда он находится в духовном кризисе, в поисках того, как жить по вере, по правде. И в это время он встречает человека, который уже двадцать лет живёт по своим убеждениям, спит на сундуке без подушки, обедает сухарями с чаем, значительную часть жалования раздаёт своим «стипендиатам». Толстой был восхищён Фёдоровым. Идея воскрешения умерших была не близка Толстому, но личность мыслителя поразила его. Фёдоров не просто излагает какие-то странные идеи, он живёт по своей вере. В 80-е годы Толстой попадает под влияние Фёдорова. По совету Фёдорова он отдаёт свои рукописи на вечное хранение в Румянцевский музей. В середине 80-х годов Толстой заявляет о том, что передаёт в общественную собственность все работы, написанные после 81-го года. Конечно, это вызвало сильнейшее сопротивление в семье писателя. В «Воскресении», написанном в конце 80-х, Толстой с безусловным сочувствием излагает некоторые идеи Фёдорова от лица ссыльного революционера Владимира Симонсона.
В начале 90-х дружба 80-х годов сменилась полным разрывом отношений; инициатором разрыва был Фёдоров. Сформировавшееся к этому времени толстовское учение о несопротивлении злу насилием было совершенно неприемлемо для Фёдорова; в частности, проекция этого учения на понимание патриотизма.
Грубое безнравственное чувство
Первую статью о патриотизме Лев Николаевич начал писать в 93-м, закончил в 94-м году, она связана с заключением франко-русского военного союза. По этому поводу были устроены большие торжества. Толстой писал, что сначала сообщения об этих торжествах вызвали в нём чувство комизма, потом недоумение, потом негодование. Он планировал написать маленькую газетную заметку, но статья разрослась, и в результате появилась большая работа под названием «Христианство и патриотизм». Потом были написаны статьи «Патриотизм и правительство» и «Патриотизм и мир», а также предисловие к брошюре польского автора Мариана Здзеховского о патриотизме.
Лев Николаевич Толстой. Фото: Прокудин-Горский / Library of CongressТолстой определяет патриотизм как предпочтение своего народа или государства всякому другому народу или государству. Формула того, что обычно называют высоким чувством патриотизма, звучит в немецком гимне: «Германия превыше всего». Можно заменить Германию на Францию, Англию или Россию – результат будет тот же.
В древнем мире патриотизм был или мог быть добродетелью; служение отечеству понималось как высший идеал. В наше время патриотизм иной, Толстой видит его как особое настроение, которое производится и поддерживается в народе правительством. Влиянию поддаются низшие слои населения – низшие по нравственному и умственному уровню; правительство выдаёт их мнения и чувства за выражение воли всего народа. Толстой пишет: «чувство патриотизма – чувство грубое, вредное, стыдное и дурное, а главное – безнравственное». Патриотизм обращает человека в бойцового петуха, быка, гладиатора, который губит свою жизнь ради целей не своих, а своего правительства. …«Всякий человек, под влиянием патриотизма, признаёт себя сыном своего отечества, рабом своего правительства и совершает поступки, противные своему разуму и своей совести». Патриотизм – это порок. Если мы считаем себя христианами, то для нас все во Христе равны, мы не можем свою нацию, свой народ ставить выше других. Патриотизм требует от нас прямо противоположного тому, что составляет идеал нашей религии. Патриотизм не совместим с христианством. «Если патриотизм – это добро, то христианство – пустая мечта» («Патриотизм или мир»). Патриотизм – пережиток варварского времени. «Моря крови пролиты из-за этого чувства и будут ещё пролиты из-за него, если люди не освободятся от этого отжившего остатка старины» («Патриотизм или мир»).
Если бы патриотизм был естественным чувством, как об этом обычно заявляют, то зачем было бы правительству его искусственно поддерживать? Нужно было бы оставить народы свободно проявлять свой патриотизм, а не возбуждать его всеми возможными силами.
Враг Российского государства?
По мнению Льва Николаевича, патриотизм – это условие войны. Он говорит о гипнозе патриотизма и о суеверии патриотизма. Война является неизбежным следствием патриотизма, и чтобы уничтожить войну, нужно уничтожить патриотизм. По-детски просто он описывает войну: «…зазвонят в колокола, оденутся в золотые мешки долговолосые люди и начнут молиться за убийство, и начнётся опять старое, давно известное ужасное дело, засуетятся разжигающие людей под видом патриотизма и ненависти газетчики, радуясь тому, что получат двойной доход, засуетятся радостно заводчики, купцы и поставщики военных припасов, поскольку их доходы удвоятся, засуетятся всякого рода чиновники, предвидя возможность украсть больше. В общем, понятно: все те, которые что-то выигрывают, все исключительно рады и активно в этом участвуют. А что же с народом? Заглушая в душе отчаяние песнями, развратом и водкой, побредут оторванные от мирного труда, от своих жён, матерей и детей люди, сотни тысяч простых добрых людей с орудиями убийства в руках туда, куда их погонят, будут ходить, зябнуть, голодать, болеть, умирать от болезней и наконец придут к тому месту, где их начнут убивать тысячами. …И они будут убивать тысячами, сами не зная зачем, убивать тех людей, которых никогда не видели, которые им ничего дурного не сделали».
По мнению Толстого, все войны бессмысленны, они ведутся только в интересах власти, а власть при этом захватывают люди, наиболее хитрые, дерзкие и бессовестные. Они уверяют народ в том, что народ и государство находятся в опасности, что они со всех сторон окружены врагами, и поэтому единственный способ защиты – это полное подчинение правительству. Патриотизм есть рабство, ибо каждый тем больше преуспевает, чем более он послушен.
Многие придерживаются мнения, что есть хороший и дурной патриотизм. Как-то профессор Краковского университета Мариан Здзеховский попросил Толстого написать предисловие к его брошюре о патриотизме. Идея профессора Здзеховского (достаточно распространённая) состояла в том, что есть патриотизм угнетаемого народа и патриотизм угнетателей; угнетаемые должны быть патриотами, так как они защищают свою национальную культуру от вырождения. Совсем другое дело – патриотизм угнетателей; он отвратителен. Толстой не согласен: нет хорошего национализма. Патриотизм угнетённых народов даже хуже, чем патриотизм угнетателей; он будет ещё более жёстким и кровавым, если представителям угнетённых народов удастся осуществить свои желания.
Толстой не хочет ни независимости угнетаемых национальностей, ни сохранения огромных империй. Он считает, что дни государственного насилия уже сочтены. Цель последующего развития общества – уничтожение государства. Чтобы ускорить прогресс, нужно личное ненасильственное сопротивление существующему порядку. Главное – жить по совести, не лгать, не говорить того, во что не веришь и, самое главное, конечно, – не убивать, не давать военную присягу, отказываться от уплаты налогов государству, потому что налоги идут на военные цели.
«Совестно сказать, – пишет Толстой, – как мало нужно для того, чтобы всем людям освободиться от всех тех бедствий, которые теперь удручают их: нужно только не лгать» («Христианство и патриотизм»).
То, что проповедует Толстой, звучит просто, жeлaтeльнo и cпacитeльнo для каждого. Кажется, он предлагает самоочевидные решения. И показывает пример, изменяя собственную жизнь. Активно участвует в помощи голодающим (во время голода 1891-го и 1897 гг.), создаёт две с половиной сотни бесплатных столовых, заботится об обеспечении крестьян посевным зерном и пр.
Когда Лев Николаевич закончил свою первую статью о патриотизме, то было понятно, что она абсолютно не пригодна для печати в России. Пришлось отправить её пацифистам в Англию и Германию. Статья «Христианство и патриотизм» была опубликована практически одновременно в переводе на английский и немецкий языки. Можно сказать, что Лев Николаевич – один из активных участников начала пацифистского движения. Как только эта статья вышла в переводе, то её тут же с европейских языков перевели опять на русский и разобрали на цитаты в критических отзывах: Толстой явно выступает с противоправительственными заявлениями, он враг Российского государства. Чем больше было таких статей, чем большая опасность угрожала Льву Николаевичу за такого типа идеи, тем большее влияние они имели. Софья Андреевна волновалась: что теперь будет? То ли Сибирь, то ли тюрьма, а может быть, и того хуже.
Критика, исходящая из проправительственных источников, воспринималась в среде русской интеллигенции как похвала: Толстой прав, раз он вызывает такую критику. Поэтому интересно услышать критические замечания с другой стороны – со стороны людей, которых никак нельзя отнести к числу подлецов, ищущих убежище в патриотизме (выражение Сэмюэла Джонсона).
О «дьявольских прокламациях» Толстого
Николай Фёдорович Фёдоров никаких публичных заявлений не делал и статей о патриотизме не писал. Cвои мысли он записывал для себя и излагал близким друзьям. В четырёхтомнике Фёдорова, изданном трудами Светланы Семёновой и Анастасии Гачевой, во 2-м томе собраны статьи «О разоружении и умиротворении», а в 4-м – статьи и заметки о Ф.М. Достоевском, Л.Н. Толстом и В.С. Соловьёве. Из всех своих современников Фёдоров выделял их особо.
Рисунок Леонида Пастернака "Николай Фёдорович Фёдоров". Фото: goslitmuz.ruФёдоров, как и Толстой, категорический противник войны. Этим, собственно, и ограничивается сходство их позиций. По мнению Николая Фёдоровича, назначение человека – возрождать жизнь, а не разрушать. Человек, создав военные орудия, пишет он в «Беседе на новый 1899 год», «утратил образ Божий и стал подобием сатаны, из живоносного стал смертоносным», превратился «в апокалиптического зверя, извергающего огонь и пламя».
Фёдоров расширяет понятие войны. Это не только армейские баталии, которые время от времени сотрясают социальный организм. Война пронизывает всю нашу жизнь. Это то, что вызывает смерть прямо или опосредованно любого другого человека. Война начинается с рождения, каждое новое поколение вытесняет из жизни предшествующее. «Мы должны признать убийство виною, грехом не других только, а самих себя, т. е. всеобщим наследственным грехом», пишет Николай Фёдоров в своём размышлении «По поводу статьи Льва Толстого “Не убий”». Наша природа смертна, ибо испорчена первородным грехом.
Мы всё время истребляем друг друга. От сотворения мира и до сих пор стихийным общим делом человечества была война. Можно ли остановить всеобщую деятельность (пусть недолжную), не предложив ничего взамен? Нужно наконец понять, в чём причина войны и, соответственно, в чём наша истинная задача. Наш общий враг – смертная природа. Нужно изменить человеческую природу.
Общее дело всех живущих – преодоление смерти, воскрешение отцов; для реализации общего дела нужны сильные инструменты, нужна концентрация всех человеческих усилий. Такие инструменты существуют: это хорошо организованные, иерархически построенные учреждения – государство и армия. Армия необходима. Необходима всеобщая воинская повинность. И необходимо самодержавие, подобное патриархальной семье. Это единственная правильная, по мнению Фёдорова, форма государственного устройства. Государство и армия – способы собирания общественных сил. Ребячество думать, что можно преодолеть смерть личным усилием.
Толстой не видит смысла войны. На протяжении всей своей истории человечество уничтожало себя в бесконечных войнах; и у этих войн, по мнению Толстого, не было причины. Никто не догадался, что нужно просто отказаться от участия в войне, иронизирует Николай Фёдорович. Достаточно индивидуального ненасильственного сопротивления каждого отдельного человека – и можно достичь желаемой цели. И только сейчас, пишет Фёдоров, на исходе XIX столетия «явились люди самонадеянные, гордые, всех порицающие, осуждающие, воинов сворой дрессированных собак обзывающие, себя превозносящие и не давшие себе труда подумать о причинах царствующего в мире взаимного истребления. Эти люди возомнили, что стоит им сказать “бросьте оружие”, и оружие сейчас будет брошено».
Неделание зла, воздержание от лишения жизни не может быть целью. «Сыны отцов, столько зла совершившие, во имя чего будут воздерживаться от истребления они, у которых истребление стало второю природою!»
«Дело примирения, дело будущего века, может быть достигнуто только чрез возвращение жизни умерщвлённым; девятнадцатый же век смотрит на это дело чисто по-ребячески, думая, что можно уничтожить войну, не устранив причин вражды».
Несмотря на то что Толстой всё время говорит о ненасилии, о неучастии во зле, Фёдоров называет его статьи «дьявольскими прокламациями», одной из разновидностей тех революционных прокламаций, которых в 90-е годы было много в России. Он пишет: «Ясная Поляна стала центром, где сходятся всё,враждебное церкви и государству». Фёдоров не сомневается в том, что Толстой понимает, какие последствия повлечёт за собой исполнение его заповедей «не клянись», «не плати податей», «не воюй». Результатом будет разрушение государства и церкви. Желаемое для Толстого Фёдоров считает ужасным. Это приведёт к снятию всех скреп, которые сдерживают борьбу, к взаимному истреблению. Фёдоров называет Толстого «последним эпигоном революционной эпохи».
Больше всего возмущает Фёдорова то, что сопротивление и восстание против власти Толстой называет непротивлением: «До такого бесстыдного лицемерия, насмешки над смыслом никто ещё не доходил… Найдётся ли хотя один настолько бесстыдный человек – кроме студентов или гимназистов, – который скажет, что… можно… все эти веками созданные учреждения, имеющие корни свои в слепой силе природы, уничтожить в один миг, как требует колдун, гипнотизёр Толстой… Конечно, Толстой хорошо знает, что власть есть сдерживающая сила, и что как бы властители ни злоупотребляли своею властью, тем не менее устранение этой власти произвело бы в миллионы раз больше зла».
В записках для себя, не для публикации, выражая собственное отношение к бывшему другу и многолетнему собеседнику, Фёдоров пишет очень жёстко, называет Толстого колдуном, гипнотизёром, лицемером, панегиристом смерти. Однажды Николай Фёдорович сказал открыто Льву Николаевичу, что видит в его публицистике только зло. Лев Николаевич принял это «за брань, за поругание, поношение, гонения и очень радовался и веселился, сам причисляя себя к лику мучеников»
Солдат и городовой будут не злом, а благом, пока…
В 1895 году в дискуссию вступает Владимир Соловьёв, опубликовав статью «Смысл войны». Само название – антитолстовское. Война имеет смысл! Фёдоров отвечает на появление статьи маленькой репликой: немалая заслуга Соловьёва в том, что он открыл смысл войны в эпоху её всеобщего бессмысленного отрицания. И добавляет, что либо Соловьёв познакомился с его собственными, фёдоровскими, идеями о войне, либо они независимо друг от друга пришли к одному заключению.
Портрет Владимира Сергеевича Соловьёва кисти Ивана Крамского. Фото: Русский музейПервобытные отношения были похожи на войну всех против всех, как её описывает Гоббс. Эта война была вызвана не борьбой за существование, а злыми страстями падшего человечества. Каин убил брата не от голода, а из зависти или ревности.
Конечно, понимание того, что война имеет смысл, не означает признания её благом. С нравственной точки зрения война всегда зло, а мир – благо. Однако смысл войны не исчерпывается её отрицательным определением; она приносит с собой и нечто положительное. Война является движущей силой прогресса. Война порождает мир. Через войну создавалось и упрочивалось государство.
В первобытном состоянии война почти не прекращалась, она шла не между отдельными людьми, а между родами и племенами. Все взрослые мужчины были воинами, все имели при себе оружие. Когда силы родов были более-менее равны, война заканчивалась мирным договором. «Война сама порождала договоры и права как ручательство мира». Мирные договоры освящались религией, из союза родов формировались государства.
Внутри единого государства могут быть междоусобицы. Но в принципе внутренняя территория государства – это пространство, где нет войн, не должно быть; каждое завоевание было распространением мира, ограничением войны, введением войны в какие-то рамки. «Организация войны в государстве есть первый великий шаг на пути к осуществлению мира». Война была главным средством политического объединения человечества. «Войны родов и кланов приводили к образованию государства, упразднявшего войну в пределах своей власти». Одновременно с государством возникают армии; это значит, что уже только часть населения должна быть вооружена, должна и имеет право при определённых условиях применять оружие. А другим это запрещено. Воины в государстве составляют особую касту или профессию, или при всеобщей повинности военная служба составляет временное (часто кратковременное) занятие мужчин. Постепенно сокращается процент населения, участвующего в военных действиях.
История представляется Соловьёву постепенным движением к всемирному единству. К XIX веку Европа пришла опутанной сетью мирных договоров, экономических и культурных связей. Войн становится всё меньше. Ему казалось, что предстоит ещё одна великая война между Европой и объединённым Китаем. Для судеб человечества небезразлично, кто выйдет победителем. Но кто бы ни победил в этой войне, результатом будет всемирный международный союз, или всемирная монархия.
Война – для Соловьёва – является орудием для достижения идеальной цели – вечного мира. Когда началась Первая мировая война, некоторые друзья и последователи философа решили, что это та самая последняя война, о которой он говорил и вслед за которой придёт вечный мир.
«Все тяготы и опасности милитаризма ничего не говорят против необходимости вооружённых сил… Пока каиновы чувства не исчезли в сердцах людей, солдат и городовой будут не злом, а благом».
Идеи «Смысла войны» Соловьёв продолжает развивать в своей последней работе – «Три разговора о войне, прогрессе и конец всемирной истории». Работа эта сложная, многослойная, но я хочу сейчас обратить внимание только на два момента: апологию войны и вечный мир, достигаемый во всемирной монархии.
Апологию войны Владимир Сергеевич вкладывает в уста боевого генерала:
«Cпoкoн вeкoв и дo вчepaшнeгo дня вcякий вoeнный чeлoвeк – coлдaт или фeльдмapшaл, вcё paвнo – знaл и чyвcтвoвaл, чтo oн cлyжит дeлy вaжнoмy и xopoшeмy – нe пoлeзнoмy moлькo или нyжнoмy, кaк пoлeзнa, нaпpимep, acceнизaция или cтиpкa бeлья, a в выcoкoм cмыcлe xopoшeмy, блaгopoднoмy, пoчётнoмy дeлy, кoтоpoмy вceгдa cлyжили caмыe лyчшиe, пepвeйшиe люди, вoжди нapoдoв, гepoи. Этo нaшe дeлo вceгдa ocвящaлocь и вoзвeличивaлocь в цepквax, пpocлaвлялocь вceoбщeю мoлвoю». И вдруг нежданные перемены: «Дeлo, кoтopoмy мы cлyжили и гopдилиcь, чтo cлyжим, oбъявлeнo дeлoм дypным и пaгyбным, oнo пpoтивнo, oкaзывaeтcя, Бoжьим зaпoвeдям и чeлoвeчecким чyвcтвaм, oнo ecть yжacнeйшee злo и бeдcтвиe, вce нapoды дoлжны пpoтив нeгo coeдинитьcя, и eгo oкoнчaтeльнoe yничтoжeниe ecть толькo вoпpoc вpeмeни».
Человек в армии готов убивать врагов и жертвовать своей жизнью лишь при уверенности в том, что вoйнa – дeлo cвятоe. Можно ли согласиться с теми, кто вслед за Львом Николаевичем почитает войну «остатком древнего людоедства»? Есть один сильнейший аргумент против: среди святых русской церкви две основные фигуры – монах и князь-воитель. Как могли бы попасть в святцы «cтолькo вoинoв нapядy c мoнaxaми и пpeдпoчтитeльнo пepeд вceми миpными, гpaждaнcкими пpoфeccиями, ecли бы вceгдa cмoтpeли нa вoeннoe дeлo кaк нa тepпимoe злo вpoдe питeйнoй тopгoвли или чeгo-нибyдь eщё xyдшeгo?»
«Ecли нa вoeннyю cлyжбy вce, нaчинaя c нaчaльcтвa, cтaнyт cмoтpeть кaк нa нeизбeжнoe noкyдa злo, тo, вo-пepвыx, никтo нe cтaнeт дoбpoвoльнo избиpaть вoeннyю пpoфeccию нa вcю жизнь, кpoмe paзвe кaкoгo-нибyдь oтpeбья пpиpoды, кoтоpoмy бoльшe дeвaтьcя нeкyдa; a вo-втоpыx, вce тe, кoмy пoнeвoлe пpидётcя нecти вpeмeннyю вoeннyю пoвиннocть, бyдyт нecти eё c тeми чyвcтвaми, c кoтopыми кaтоpжники, пpикoвaнныe к cвoeй тaчкe».
«Вoйнa, кaк былa, тaк ecть и бyдeт дo кoнцa миpa вeликим, чecтным и cвятым делом», – заключает генерал, а Соловьёв уже от своего лица говорит, что прекращение войны считает невозможным раньше «окончательной катастрофы».
***
Вот примерно такие аргументы за и против войны приводили в конце XIX века люди, которые редко собирались за одним столом, как их изобразил Л.О. Пастернак, но в течение многих лет пребывали в диалоге, иногда скрытом, иногда публичном. Все собеседники в чём-то похожи. Как люди XIX века, они оптимисты и надеются на светлое мирное будущее; лишь путь к нему видят по-разному.
Пацифист Лев Николаевич призывал победить войну личным усилием, отказом от соучастия во зле. Не называя сроков, он полагал, что это задача, реализуемая в обозримом будущем.
Проект общего дела Фёдорова требует гораздо более долговременных усилий. Война будет заменена регуляцией слепых сил природы, что приведёт к бессмертию живущих и воскрешению умерших. До достижения цели далеко (навскидку В.С. Соловьёв говорил, что на это потребуется 15–20 тысяч лет), но начало может быть положено уже сейчас. Армия станет инструментом общего дела; уже происходят первые опыты использования оружия в мирных целях; оружием не убивают, а спасают от голода; пушками разгоняют тучи, чтобы вызывать дождь там, где нужно для получения хорошего урожая.
Владимир Сергеевич Соловьёв многие годы думал, что война – явление временное. Согласно закону общеисторического развития пространство войны, постепенно сокращаясь, будет вытеснено миром. Поэтому бессмысленно бороться против войны и пытаться ускорить наступление вечного мира. Он придёт в свой черёд, когда завершится «собирание земель» в едином государстве.
Но вот в последней своей работе, когда Владимир Сергеевич остро ощущал приближение смерти, он отказался от старых надежд: война не прекратится «раньше окончательной катастрофы» – иными словами, до конца света. А как же вечный мир и вселенская монархия? О новом их видении Соловьёв рассказывает в «Повести об Антихристе». Им место в его, антихристовом, царстве.
