Но нет, рассказ о моём пионерско-лагерном детстве хочется начать с другого. Итак, стоял жаркий июнь 1986 года, когда страна ещё не только не собиралась агонизировать, но и вполне уверенно себя чувствовала. Молодой генсек ездил по стране, на повестке дня стояли гласность, ускорение и антиалкогольная кампания, а по телевизору в программе «Прожектор перестройки» снимали стружку с бюрократов и нерадивых начальников-партократов, что вызывало дружное ободрение у самых широких слоёв населения. Правда, по стране уже ходили жуткие слухи про аварию в Чернобыле, а на рынках пугали народ радиоактивной картошкой, но мне, 13-летнему пацану, до всего этого не было абсолютно никакого дела, ибо все мои мысли были поглощены предстоящей сменой в пионерском лагере «Строитель», что под Воронежем.
Первый раз я попал в пионерский лагерь после пятого класса. Разумеется, мне поначалу ничего не понравилось. Ни утренние линейки, ни лагерные порядки, ни воспитатели с пионервожатыми, ни умывальники с холодной водой, ни вонючие грязные туалеты с дырками в полу, ни кухня в лагерной столовой со слипшимися макаронами и прогорклыми котлетами со вкусом натуральной изжоги – словом, решительно ничего.
Кроме, разве что, ребят из нашего отряда. Уже к концу первого потока мы стали друзьями не разлей вода. Нас было пятеро – как пальцев на руке. Заглот Димастый – то есть Дима Глотов. Брат Удав – тонкий и манерный Гена, будущий танцор балета, который всем своим видом напоминал Удава-философа из мультика про «38 попугаев». Серый Маг – огромный Серёжа Середа, любитель печенья и всяких сладостей. Мишка Калинин – сын заместителя большого начальника, эстетствующий мажор, у которого уже тогда был свой японский кассетный магнитофон и записи всех запрещённых западных рок-групп. Собственно, именно Миша Калинин и показал мне, что такое настоящая музыка. Пятым же в нашей компании был ваш покорный слуга. Что свело нас вместе? Для меня это и сегодня остаётся загадкой. Наверное, нас всех объединяло то, что никто из нас не умел и не любил играть в футбол. И пока все ребята из нашего отряда тренировались перед чемпионатом лагеря, наша «команда неудачников» под присмотром физрука торчала на скамейке запасных, пытаясь развлечь себя хоть чем-нибудь. Постепенно выяснилось, что все мы любим читать фантастику – вернее, кроме фантастических романов мы тогда и не читали ничего. Так был основан Секретный Клуб Чтения Фантастики – мы садились на лавку подальше и читали вслух роман Беляева «Остров погибших кораблей», потому что у нас была всего одна книга. Наверное, в отряде нас считали группой чудиков, но с каждым днём послушать наше чтение собиралось все больше и больше народа. Через год мы, упросив родителей взять путёвки на один поток, вновь собрались вместе. И это уже был совершенно другой лагерь – с нашим Секретным Клубом Чтения Фантастики и с прослушиванием новых рок-групп, с турниром по настольному теннису и с ночными походами на речку, но главное – с долгими спорами обо всем на свете. Мы обожали спорить, причём мы спорили, не переходя на личности, ибо в нашем клубе был неписанный закон, сформулированный Братом Удавом на мудрёной латыни: «Per ad hominem ad absurdum» – то есть переход на личности ведёт к абсурду.
Летом же 1986 года мы уже заранее созванивались друг с другом, договариваясь, кто какие книги возьмёт с собой в лагерь. Но в тот год в лагере нас ждал сюрприз. Руководство строительного института, которому и принадлежал наш ведомственный пионерский лагерь, решило провести эксперимент и смешать детей строителей из различных лагерей необъятного строительного ведомства. И к нам в отряд подселили нескольких девушек из Сыктывкара. И в первый же день я увидел Её – огромные глазищи, брови вразлёт, копна каштановых волос, чуть полные губы, готовые каждую секунду растянуться в насмешливой улыбке. Она была похожа на юную астронавтку из фильма «Большое космическое путешествие». Короче, я втрескался с первого же взгляда. Втюрился. Влюбился. Несколько дней я только мучительно вздыхал, пожирая глазами предмет моей страсти – как я выяснил, её звали Ира, но я не мог заставить себя просто подойти поговорить с ней. Это было абсолютно невозможно! Но на второй или третий день смены в мужской палате нашего отряда созрело предложение организовать ночную вылазку на девчачью половину – с целью намазать зубной пастой «Поморин» нежные девичьи лица в честь начала нашего совместного отдыха. Устроить, так сказать, боевое крещение.
И, разумеется, я был в первых рядах. Я и представить себе не мог, что кто-то другой осмелится приблизиться к Ней. И не просто приблизится, но будет своими грязными руками давить пасту из тюбика на Её прекрасное лицо. Нет, решил я для себя, это должен сделать я и никто другой! Увы, наш поход закончился фиаско. Нет, поначалу все шло хорошо – когда наш отряд, вооружённый тюбиками с пастой, совершенно бесшумно – как настоящие японские ниндзя – проникли под покровом темноты на девчачью территорию. Я шёл почти на ощупь – ещё днём я точно высчитал, где находится Её койка. Три шага от двери прямо, повернуться направо и ещё три шага. Я осторожно подошёл и опустился на колени. – Мажь её! – раздался за моей спиной возбуждённый шёпот Заглота. – И соседку тоже мажь! Но тюбик в моей руке дрогнул. Я зачарованно смотрел на Её лицо, на её чуть-чуть приоткрытые и по-детски припухлые губы. И тут, повинуясь какому-то душевному импульсу, я поцеловал Её – прямо в губы. Как в фильме «Чародеи», где герой Абдулова во имя любви целовал спящую героиню Александры Яковлевой. Вот и я тоже решил – во имя Любви.
НазваниеВ ту же секунду Ира открыла глаза:
– Ты что?! Ты что, дурак?!
И с размаху саданула меня со всей мочи рукой по лицу, забыв, что в кулачке она сжимала увесистый фонарик. Длинный такой и серебристый, похожий на противотанковую гранату. Оказывается, девочки уже вторую ночь ждали нашего визита. Все это время они лежали в засаде и готовились к отражению нашего вторжения, дав торжественную клятву, что защитят честь родного Сыктывкара и не дадут себя намазать. От удара фонарём в голове моей засверкали фейерверки, и я ненадолго отключился. Когда же сознание вернулось ко мне, то в девчачьей спальне уже горели все лампы, а над моим телом стояли вожатые Вика и Наташа, бледные как мел.
– Ты там живой? – спросила меня вожатая Вика. – Тебя не тошнит?
– Нет вроде бы...
– Это хорошо. Значит, сотрясения мозга нет. Да и откуда у вас там мозгам-то взяться, безмозглые вы придурки...
У стены спальни я заметил пойманного с поличным Заглота. Когда девчачья спальня превратилась в гнездо разъярённых фурий, ощетинившихся фонариками, наша доблестная команда ниндзей бросилась наутёк – за исключением меня и Заглота, который не нашёл ничего лучше, чем попытаться спрятаться под кроватью. Откуда его и вытащила вожатая Вика.
Наутро же состоялся суд. Вообще, директор лагеря нас предупреждал, что в ответ на каждую попытку кого-нибудь намазать он будет принимать самые строгие дисциплинарные меры – вплоть до исключения из лагеря. Но в моем случае дело осложнялось тем, что и сам хулиган был потерпевшей стороной – на моей левой щеке красовался огромный багровый синяк. И ещё неизвестно, как бы отреагировали родители, увидев чадо с таким фингалом. Короче, скандал решили не раздувать, и нас с Заглотом отправили на три дня дежурить на пищеблок – мыть грязную посуду и полы. И вскоре после завтрака на пищеблок пришла Она. – Ты как, нормально? – спросила она меня, рассматривая мой синяк, который за считанные часы стал настоящей достопримечательностью лагеря. Ко мне даже подходили старшие ребята из первого отряда: – Слышь, пацан, а правда это тебя так приезжая девчонка отоварила, когда ты её решил намазать?
– Нет. Шёл, упал, очнулся, гипс.
– Ну ничего себе!
Возможно, если бы меня избила наша воронежская девочка, меня тут же стали бы презирать всем лагерем. Но фингал мне поставила загадочная гостья из далёкого Сыктывкара, а от этих сыктывкарских приезжих и не знаешь чего ждать. Видимо, решили старшие ребята, она какая-нибудь боксерша или самбистка.
– Или каратистка, как Брюс Ли.
– Наверное, – вздыхал я, решив никому не рассказывать про фонарик. – Ты меня прости пожалуйста,
– Она подошла ко мне близко-близко.
– Это от неожиданности, понимаешь. У меня уже были такие отношения: я целовалась с парнем, а он меня предал...
– Я тебя никогда не предам! – невольно вырвалось у меня.
Мысли путались ещё больше, а в голове менеджера крутилась только одна её фраза о поцелуях. Она уже целовалась с мальчиками, кричал мой внутренний голос, а я был ещё совершенно нецелованным, если, конечно, не считать поцелуев с сестрой – в щёчку.
– Ты сегодня на дискотеку придёшь? – загадочно улыбнувшись, спросила Она.
– Приду.
– И я приду. Увидимся.
Только сейчас я увидел, что за нами, затаив дыхание, наблюдал весь пищеблок. А Витька Воробьёв из второго отряда даже засмеялся:
– О, тили-тили-тесто, жених и невеста!
– Заткнись! – сжав кулаки, я двинулся на рослого Витьку. Пусть он меня ещё раз вырубит, но спасовать перед Ней я не имел права.
– Не слушай ты их, – остановила Она меня и сунула мне в карман записку. – Обещай мне, что ты это потом прочитаешь. Когда я уйду. Обещаешь?
– Ну. Обещаю.
В записке было всего шесть слов: «Прости меня. Ты мне очень нравишься». И сердечко – вместо подписи.
Моё собственное сердечко в этот момент взлетело куда-то под небеса, а затем ухнуло вниз, затрепетав как бедная птичка канарейка в угольной шахте. Я тоже ей нравлюсь! И что теперь с этим делать – это было мне совершено непонятно. – Теперь ты, как честный человек, доложен пригласит её на медленный танец, – наставительно произнёс Заглот, которому я показал записку.
– На медленный танец? – ужаснулся я. – Но я же не умею танцевать!
– Это не танец, а так – фигня! – отмахнулся Брат Удав, с раннего детства занимавшийся в балетной студии. – Я тебя в два счета научу. Так, ноги в третью позицию, руки – на талию, и на счёт «раз-два-три!» делаем первый шаг назад...
К дискотеке меня готовили всей нашей группой – как космонавта готовили к высадке на другую планету. Удав учил меня вальсировать, Мишка одолжил свою фирменную клетчатую рубашку и спрыснул меня взрослым одеколоном. Серый отдал мне свои кроссы «Адидас» – настоящий «Адидас». Дискотеки в нашем лагере проводились по вечерам под навесом зрительного зала, где накануне крутили кино. После киносеанса дежурные из первого отряда быстро убирали скамейки, и радист-киномеханик Володя врубал музыку. Причём существовал неписанный ритуал поведения на танцах – так, девочки чинно стояли в одном углу, у радиорубки, тогда как мальчишки собирались ближе к выходу. Первую песнь следовало пропустить – дескать, только мелкота начинает сразу танцевать, на вторую песню в центр площадки выходили девчонки, а вот пацанам было прилично присоединиться только на третьей композиции. Но в этот раз я стоял чуть в стороне – как научил меня Мишка, настоящему мужчине нельзя появляться на танцах первым. Пусть его дама подождёт и чуть-чуть поволнуется.
Ирина, видимо, придерживалась аналогичной теории гендерного этикета – она неторопливо появилась на танцполе уже к седьмой песне, когда я от волнения уже и места себе не находил. И как только Она вошла в круг танцующих, как вдруг из динамиков полились первые аккорды тогдашнего хита всех времён и народов – песня Юрия Лозы «Мой маленький плот».
– Пора! – легонько подтолкнут меня в спину Миша Калинин. На негнущихся от ужаса ногах я проковылял к Ирине и пролепетал заранее отрепетированную фразу:
– Сударыня, позвольте вас пригласить...
Почему «сударыня»? Я этого не знал, но как уверял авторитетный Удав, именно так на всех балах кавалерам и следовало приглашать дам. Она лишь мелодично рассмеялась, но тут же с самым серьёзным видом протянула руку:
– Конечно, сударь! И мы пошли прямо в центр зала, и, казалось, все взоры были обращены на нас, от чего мне стало ещё больше не по себе. От неловкости и стыда я был готов провалиться под землю. Сам танец показался мне пыткой.
От близости Её волос и от запаха её духов у меня кружилась голова, но все мои мысли были поглощены только одним вопросом – как бы не сбиться со счета... Раз-два-три-раз-два-три-раз... Потом я вдруг понял, что забыл спросить у Удава самое важное: на каком расстоянии от себя прилично держать женщину? Ведь если во время танца прижать женщину слишком сильно, то она же невесть что о тебе подумает. И если совсем не прижать, то тоже получится неловко, как будто бы ты её стесняешься или брезгуешь... И вот ещё неразрешимый вопрос: нужно ли во время танца что-то говорить ей на ухо? Не танцевать же все дорогу молча, правильно? И если надо говорить, то что именно?
НазваниеМоя любовь, которая, видимо, тоже размышляла над необходимостью разговора во время медленного танца, нашла для себя отличный выход из положения, начав вполголоса подпевать Лозе: «Но мой плот, Свитый из песен и снов Всем моим бедам назло, Вовсе не так уж плох...» Наконец, танец закончился, и тут же начался новый медляк – итальянский дуэт Альбано и Ромина Пауэр!
– Белый танец! Дамы приглашают кавалеров! – провозгласил радист-киномеханик Володя и неожиданно подмигнул мне: давай, пацан, дерзай и не тушуйся! А затем он поставил сладкоголосого Джо Дассена.
– Давай уйдём отсюда, – вдруг попросила меня Ира.
– Уйдём? – тупо переспросил я. – Куда уйдём?
– Куда-нибудь. Здесь все смотрят. Надоело.
И до самого отбоя мы просидели на веранде столовой. Мы просто говорили. Она мне рассказала о своей музыкальной школе, где она осваивает мандолину – весьма экзотический инструмент для Сыктывкара. Я ей пересказал часть романа Беляева «Остров погибших кораблей». Потом она ушла спать, а я долго лежал без сна и думал одну и ту же мысль: «Как же сильно я Её люблю!!!»
Мы стали – как тогда говорили – «бегать друг за другом». По нынешним меркам, наши отношения были абсолютно невинны, если, конечно, не принимать в расчёт распухших от поцелуев губ. Мы вместе читали – Ира, кстати, привела в наш Клуб пару своих сыктывкарских подруг, также обожавших фантастику, мы вместе убегали из лагеря купаться на речку, вместе дежурили в столовой, даже на линейки мы ходили вместе, не обращая никакого внимания на шутки и подначки отряда. Разумеется, на третий день нашего романа нам устроили испытание на прочность. Вечером у лагерного барака была организована игра «Арам-шим-шим» – детский аналог игры «в бутылочку», где в роли «бутылочки» выступает ведущий с завязанными глазами. Нас чуть ли не силой втолкнули в круг – давайте-ка играть со всеми вместе. И первая красавица отряда Юля Смирницкая показала пальцем на меня: теперь мы будем с тобой целоваться! И поцеловала. По-взрослому, взасос. Так сильно, что я даже почувствовал её острые зубки. А потом Юля с видом настоящего триумфатора посмотрела в Её сторону: ну что, подруга, съела? Ира съела – на Её лице ничего не дрогнуло. Но на нашем месте – на веранде столовой, где мы по вечерам любили сидеть, скрывшись от всех – она набросилась на меня с кулаками:
– Гад, гад, гад! – она замолотила меня по груди. – Ты тоже её целовал!
– Но я же это несерьёзно!..
– Ну и что?! Я даже представить себе не могу, что ты с другой целуешься! Как ты мог! Предатель! Гад!
Она тогда повернулась и со всех ног убежала от меня в лес, в котором она не ориентировалась совершенно – хотя мне казалось, что жители далёкого Сыктывкара должны прекрасно ориентироваться в лесу по невидимым приметам. Но нет, Ирина могла бы потеряться и в трёх соснах. Несколько часов я искал её по зарослям. Нашёл на нашем месте у реки, куда мы по ночам бегали тайком купаться. Ира сидела на берегу, не зная, как Ей вернуться назад. И в ту же ночь мы дали друг другу Великую и Вечную Клятву: никогда больше не играть в «Арам-шим-шим», чтобы никогда не целоваться с другими. Даже не всерьёз.
И даже подкрепили её кровью – из раскарябанных маникюрными ножницами больших пальцев рук.
* * *
После окончания потока мы несколько месяцев переписывались, но затем наши отношения постепенно сошли на нет. «Procul ab oculis, procul ex mente», — пожал бы плечами Брат Удав. То есть, с глаз долой — из сердца вон. В детстве любовь легко приходит, но легко и уходит. Но – поразительное дело! – хоть мы с тех пор и не виделись друг с другом, но Вечную Клятву я продолжаю выполнять. После этого я действительно больше никогда не играл ни в «бутылочку», ни в «Арам-Шим-Шим». Не то что бы я отказывался, памятуя о своём обещании, но просто как-то мне больше и не предлагали.
