«Для Бердяева свобода связана с творчеством, – говорит священник Джордж Патиссон, почётный научный сотрудник Университета Глазго, в своём докладе на конференции, посвящённой юбилею русского философа, “Человек и Церковь в христианской мысли Николая Бердяева”. – Его формула была удивительно простой и столь же гениальной: поскольку человек создан по образу Божьему и поскольку Бог являет нам Себя как Творец, то и человек тоже может быть и должен быть Творцом. Только так человек может реализовать своё предназначение как существа, созданного по подобию Божьему. Свобода укоренена в жизни личности, а жизнь личности – это нечто большее, чем просто жизнь индивидуальности».
Но дело не только в том, что Бердяев вдохновенно прояснил связь и уникальность свободы, творчества и личности, а в том, что он дал им новую энергию жизни – мир и человек с тех пор становятся другими. И другим становится Бог через творческое сотрудничество с человеком в истории – вот что самое необычное.
Отец Джордж Патиссон. Фото: Софья Андросенко«По Бердяеву, история – это процесс, в котором и мы, люди, становимся теми, кто мы есть, и космос становится тем, чем он должен быть, и Бог становится Богом, – говорит отец Джордж. – Таким образом, исполнение человеческой судьбы является неотъемлемой частью исполнения судьбы Бога, становления Бога тем, кем Бог желает быть, – Творцом, живущим в свободном общении любви с созданиями, которые в свою очередь любят Бога свободно и творчески, не как слуги, а как дети».
Книги Бердяева способны снимать интоксикацию, вызванную в человеке и человечестве XX веком с его «восстанием масс»: появлением нового вида рабства – ГУЛАГа, Освенцима, а также нового плебейства – растущего потребительства во всех сферах, даже духовных и культурных, после непрерывного тиражирования шедевров всех видов искусств, утопления всего и всех в поп-культуре. «Книги Бердяева хорошо читать даже во время отпуска на пляже», – заметил один из участников бердяевской конференции в Свято-Филаретовском институте. Я, кстати, тоже читал их в самых разных местах и обстоятельствах, в том числе у моря, и знаю людей, которые поступали так же. Мне рассказывали, как чтение Бердяева спасает от уныния, дарит мысли, если голова пуста, помогает готовиться к чтению лекции и даже к проповеди. Попробуйте, если ещё так не делали.
Длиннее не значит выше
Из этой триады неслиянных и нераздельных «свободы – творчества – личности», которые не существуют друг без друга, раньше всего я проникся «личностью». Укол свободой и творчеством случились гораздо позже.
Врезалось в память, как на какой-то вопрос отца в пять, кажется, лет я горячо заявил: «Потому что я – личность»! Что это был за вопрос, я не помню, но помню, что мама была не рядом и отец повторил ей шутливо: «Слышь, Томка, сын-то у нас – личность». Видимо, он не ожидал от меня таких слов. Этот случай я помню всю жизнь, как и ещё один, произошедший лет через десять, но в моей памяти живущий рядом с предыдущим. Классе в девятом я подошёл к отцу и увидел, что уже заметно его перерос. «О, пап, – говорю, – я уже выше тебя». «Пока только длиннее, сынок». Да, высота человека связана не с ростом, возрастом, должностью и образованием, а с чем-то иным – зрелостью в человеке той самой личности, творчества и свободы.
Интересно, что и сейчас слово «личность» для меня имеет источник в том, что было открыто в раннем детстве. И, как я это теперь понимаю, произошло не без участия Бердяева. Нет, ни в 5, ни в 15 я не читал русской философии, а Бердяева впервые открыл после армии – «Истоки и смысл русского коммунизма». Но вспоминая его «обвинение гносеологии» из книги «О назначении человека», где Николай Александрович пишет, что «познание есть акт, через который с самим бытием что-то происходит, приходит его просветление», я понимаю, что мысль Бердяева заново открыла или даже сотворила содержание слова «личность» за несколько десятилетий до моего рождения. Открытие принципиальных смыслов меняет и жизнь того, кто их открыл, и всё происходящее с миром отныне. «Не кто-то или что-то познаёт бытие как противостоящий ему предмет, а само бытие познаёт себя и через познание просветляется и возрастает».
Всякий ли человек – человек?
Данное нам через Бердяева откровение о личности – необыкновенная трудность для современного сознания, потому что стать личностью – это и значит стать вполне человеком. «При прочтении Бердяева сразу встаёт вопрос: всякий ли человек личность?» – говорит один из организаторов конференции, исследователь творчества Бердяева Софья Андросенко. Для сознания правового или психологического – всякий, но по Бердяеву это не так.
«Личность рождается только свыше, от Воды и Духа, как это мы читаем в Евангелии от Иоанна, иначе это не личность, – продолжает тему основатель Свято-Филаретовского института священник Георгий Кочетков. – Может ли быть человек безличный? Человек массы – это безличное существо».
Отец Георгий Кочетков. Фото: sfi.ru«Массовость», по мнению автора «Восстания масс» знаменитого испанского философа Хосе Ортеги-и-Гассета, – это не количественная, а качественная характеристика человека. Массовый человек не просто не личность, но антиличность. «Всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, “как и все”, и не только не удручён, но доволен собственной неотличимостью, … не станет считаться ни с чем, помимо себя, пока нужда не заставит». «Напротив, человек недюжинный, неповторимый внутренне нуждается в чём-то большем и высшем, чем он сам, постоянно сверяется с ним и служит ему по собственной воле, – пишет Ортега-и-Гассет. – Вспомним, чем отличается избранный от заурядного человека: первый требует от себя многого, второй в восторге от себя и не требует ничего!».
Наверное, мы не можем отрицать личность как потенцию ни в каком живущем человеке, но можем предостеречь себя и других, что, будучи материей самого сложного и высокого уровня устроения и организации, человеком можно не стать. Бердяев пишет: «Личность есть боль. Героическая борьба за реализацию личности болезненна. Можно избежать боли, отказавшись от личности. И человек слишком часто это делает».
Жалость, избавляющая от страха
Интересно, что Бердяев предсказал три этических нерва, определяющих достоинство человека, три ценности, имеющих принципиальное значение для XXI века: свободу, творчество и сострадание, или жалость. Но в так называемой новой этике эти ценности не возвышают человека, а позволяют ему гордиться собой приниженным – прямо по Гассету, – не требуя «много от себя», но требуя многого для себя, по излюбленной ныне формуле «прими себя таким, какой ты есть» или «люби меня таким, какой я есть».
«Сопоставляя триаду “свобода, творчество и сострадание” в понимании Николая Бердяева и в рамках так называемой “новой этики”, родство мы найдём только в отказе от какой бы то ни было регламентации человека, – говорит кандидат филологических наук, декан богословского факультета СФИ Давид Гзгзян. – Если же говорить о сущности и целеполагании, в которых эта триада вводится и потом отстаивается, то они в этих двух парадигмах чуть ли не противоположны».
Давид Гзгзян. Фото: sfi.ru«Свобода в “новой этике” предполагает торжество автономности и апофеоз индивидуализации человека, его полную самодостаточность, – продолжает Давид Мкртичевич. – Человек не может здесь быть стеснён в выборе образа жизни и модуса поведения. А если он в чём-то вдруг терпит ущерб, то тут же заслуживает сострадания. Творчеством же считают свободу самовыражения, как бы ты её ни осуществлял. Всё годится:от смелых татуировок до каких-то новшеств в отношении собственного тела».
«Идея же Бердяева в том, что человек как существо, наделённое особым призванием, без реализации этих начал – свободы, творчества и сострадания – человеком не станет и никакой его самодостаточности не может быть в принципе. Начала эти могут реализоваться лишь в нерегламентированном взаимодействии между Богом и человеком», – резюмирует Давид Гзгзян.
…И человеком и человеком. Это взаимодействие пронизывает жизнь личности, ведь каждый из нас состоит не исключительно из себя. Мы полны открытий, чувств, идей, надежд, подаренных нам другими людьми из разных стран и эпох и нашими современниками так, что не всегда можем отличить в себе собственное от заимствованного. Личность соборна, и это, согласно Бердяеву, «имманентное качество личной совести, стоящей пред Богом». Но есть ещё одна сила, взаимодействие, соединяющее людей, – сочувствие, или жалость.
«Я от многого мог отказаться в жизни, но не во имя долга или религиозных запретов, а исключительно во имя свободы и, может быть, ещё во имя жалости», – пишет Николай Александрович в книге «Самопознание». Бердяев был вдохновителем и участником благотворительной организации «Православное дело», помогавшей попавшим в тяжёлые условия русским эмигрантам и спасавшей евреев во время Второй мировой войны от преследования нацистами.
Но жалость для него больше, чем просто утешение страдальцев. Подлинная жалость, вырывающая человека из когтей зла, страдания и смерти, связана с тем, чтобы освободить человека от страха перед ними, открыть ему путь к свободе и деятельному преображению жизни – своей и того, кто рядом. «Страдание активное стремится мужественно вырвать корень страдания, освободиться от страдания победой над злом», – пишет Бердяев в «Философии свободы».
Тоска Бога о своём другом
Иногда для этого освобождения приходится причинить страдание ближнему, ввергнуть его в довольно болезненный опыт, чтобы помочь обрести большую свободу, стать в большей мере личностью, причастной к тайне Креста и Воскресения. Таким приобщением к страданию становится для кого-то, когда его зовут разделить печаль с больными и униженными людьми, или открывают трагедию человеческой истории, или беду его собственного падения. В работе «О назначении человека» Николай Александрович пишет, что «Гуманистическое сострадание живёт иллюзией, что можно совершенно освободить людей от страдания и дать людям счастье, оно не приемлет страдания и борется с ним. Но ложно, безобразно и бесчеловечно то понимание христианства, которое отрицает сострадание во имя искупляющего смысла страдания, во имя любви к Богу».
«Итак, страдание должно быть побеждено, поэтому сострадание, как бы умножающее страдание, не есть высший этический идеал, – говорит кандидат философских наук, старший преподаватель СФИ Виктор Грановский. – В истории отказ от страдания грозит отказом от утверждения значительных культурных ценностей, поэтому Бердяев за Медного всадника против Евгения из известного пушкинского произведения. Бесчеловечно причинять страдание другому человеку; но и освободить от страдания своего ближнего невозможно, ибо страдание дано каждому как испытание, личный крест; поэтому возможна только одна этика – этика облегчения страданий для других, или этика несения креста».
Виктор Грановский. Фото: sfi.ruМожно сказать, что эта крестная жалость, идущая дальше и выше утешения, возвышающая человека, – есть «тоска Бога о Своём другом», о человеке, без которого жизнь Бога не может состояться.
«Необычайно дерзновенна мысль, что Бог нуждается в человеке, в ответе человека, в творчестве человека. Но без этого дерзновения откровение Богочеловечества лишается смысла. В глубине Божественной жизни есть предвечная человечность, есть драма отношений Бога и Его другого, божественного и человеческого. И это открывается в духовном опыте человека, а не в богословском умозрении».
Продолжение: часть 2, часть 3 и часть 4
